«В предъявленном мне обвинении виновным себя не признаю»
О прадеде рассказал отец. Он-то знал об этом с детства, но по известным причинам нам не говорил. Бабушка тоже молчала. Её, дочь репрессированного священника, в 9-летнем возрасте оказавшуюся на улице и чудом пережившую голод 1930-31 гг., не потерявшую тягу к образованию и с 9 лет начавшую работать «в людях», с 16 лет каждый год вызывали соответствующие органы, требовали заполнить анкету, подтвердить лояльность государству и т.д. Эти вызовы не просто нервировали: каждый раз было неизвестно, вернется ли она домой или пойдет по этапу. И однажды она не выдержала. Очередному сотруднику НКВД на просьбу заполнить анкету она сказала: «Я заполняю эти анкеты каждый год, вы прекрасно знаете, кто мои родители и какого я происхождения. Хотите арестовывать – арестовывайте, но сколько можно меня вызывать сюда неизвестно для чего!» В скольких случаях после таких слов людей действительно арестовывали, иногда расстреливали, но бабушке повезло. Следователь сказал: «Иди, больше тебя никто вызывать не будет». Ее действительно больше не вызывали. Лет через двадцать, уже при Хрущёве, в другом городе бабушка увидела своего спасителя, они кивнули друг другу и разошлись.
Конечно, после таких историй, а она была не одна (например, моего деда, мужа бабушки, однажды вызвали «куда следует» и сказали: «Ты молодой, перспективный сотрудник нашей газеты, пора в партию, вот только с женой проблемы – ЧСВН, член семьи врага народа. Давай, разберись с этим – и в партию!» Дед был спокойным, немногословным, но тут ответил. Больше таких предложений ему не поступало), внукам бабушка ничего не рассказывала, да и детям тоже. Папа узнал о своем деде от его родного брата, вернувшегося с Колымы в 1949-м. Рассказ был подробный, что называется, без купюр, насколько это можно было говорить школьнику. Удивительно, но и после этого у моего отца-октябренка оставались висеть фотографии Сталина в красном углу комнаты.
О прадеде мы долго ничего не узнавали – годами, даже десятилетиями. Я не знаю, как это объяснить.
Страшно в это входить, переживать внутри себя убийственную бессмыслицу, сделавшую несчастными такое количество людей – убитых и их убийц, сломленных и ломавших, предававших и требовавших предательства... Однажды наше братство собралось в паломничество на Соловки, где и сидел прадед, и я поняла, что упускать такой шанс нельзя. Ведь именно в семье я впервые услышала слово «Секирка», узнала о пытке «на жердочках» – в 1988-м об этом еще не писали1. Дело в том, что после Соловков прадед добрался до Белой Церкви, что в 150 км от его села, дальше не пошел – видимо, на то были причины. Прабабушка с детьми пешком дошли до Белой Церкви, где они встретились совсем ненадолго. По словам бабушки, прадед был сильно болен: он очень им обрадовался, обещал угостить и отвести в «хорошее место». «Хорошим местом» оказалась местная столовая, в которой он стал подбирать объедки и пытался угостить ими родных. Тогда-то он и рассказал шепотом о Соловках, о «жердочках». Но всё это казалось таким безумством, что, кажется, они ему не поверили. Бабушке и через 60 лет было больно об этом говорить. Это была их единственная встреча, больше прадеда никто из родных не видел. Нужно сказать, что все они к тому времени скитались, не имели постоянного жилья – дом, в котором они жили до ареста, был конфискован. Родственники не давали малолетней бабушке даже поесть, когда она просила. Так что забирать прадеда физически было некуда.
Все три дня, которые мы были на Соловках, каждого экскурсовода, сотрудника музея, служителя храма я спрашивала, где можно найти хоть какую-то информацию о прадеде. И в день отъезда, вечером, перед самым пароходом мне удалось встретиться с удивительной подвижницей, собирающей любую информацию о репрессированных на Соловках священнослужителях... Она в это время болела, никого не принимала, я пришла к ней наудачу, даже без звонка, т.к. не было возможности позвонить, но приняла она меня очень радушно, и не с первого раза, но нашла упоминание о прадеде!
Он упоминается в уголовном деле еп. Максима (Жижиленко), первого епископа, рукоположенного в иосифлянской церкви, врача по образованию, который возглавлял в лагере лазарет и собирал в нем в качестве медперсонала священнослужителей. Они не только работали там санитарами, медбратьями, а некоторые – и врачами, но и помогали людям словом, беседой, служили в лесу литургию и некоторых больных по их желанию исповедовали и причащали. В декабре 1930 г. еп. Максим был арестован в лагере и отправлен в Бутырскую тюрьму, где ему было предъявлено обвинение в рамках дела «нелегальной черносотенно-клерикальной и церковно-монархической организации „Истинное Православие"». 18 февраля 1931 г. еп. Максим (Жижиленко) был приговорён к высшей мере наказания и расстрелян 4 июня 1931 г. Мой прадед был одним из священников, работавших в лазарете вместе с владыкой2. Больше я в тот раз ничего не смогла узнать.
Летом прошлого года мы поехали в Винницкий архив, в котором сохранилось первичное уголовное дело на прадеда, по которому его и посадили. В состав семейной «экспедиции» вошло целых три поколения: отец, я и моя племянница. Получили копии документов. 40 листов... Анкета – перечисление родственников, живших в одном доме. Жена, сестра, двое детей... Биография – простой путь наследственного священника3. При аресте в 1929-м ему было 49. Год, кстати, известный: в 1929-м посадили будущего о. Сергия (Савельева), о. Сергия Мечева, многих еще. Обычное уголовное обвинение, никак не связанное с принадлежностью к церкви, – в связях с петлюровцами в начале 1920-х. Прадед все отрицал. По его словам, петлюровцы хотели казнить какое-то число крестьян, но он поехал и договорился с ними, что крестьяне просто сдадут оружие. Так и случилось, все остались живы. Через несколько лет его за это посадили...
Получив копии «дела», мы поехали на свою историческую родину – два села, стоящих настолько рядом, как будто это одно селение – Воеводчинцы и Карповка, для всех нас это было первое посещение. Служит там молодой образованный священник о. Сергий. Он с радостью показал нам храм Дмитрия Солунского, в котором служил прадед. Храм древний, деревянный, построен без единого гвоздя. Его сплавляли казаки по реке, переходя с места на место, а тут поставили – и потом уже никуда не перевезли. Так он и стоит с XVI века. Об этом храме и косвенно о моем прадеде есть упоминание у М.В. Шкаровского4: «когда настоятель истинно-православного храма в с. Петровском о. Иоанн Лисицкий приехал на праздник в с. Карповку, ему не позволили служить в местной „буевской" церкви». Не пустить мог как раз мой прадед, судя по всему, бывший иосифлянином. В то время между двумя иосифлянскими епископами Алексием (Буем) и Павлом (Кратировым) были настороженно-напряжённые отношения, что и проявилось в этой ситуации.
Отец Сергий стал знакомить нас с пожилыми жителями села. Времени оставалось немного – темнело, люди уже готовились ко сну. Последней стала встреча со «святой Анной», как ее все называют. Ей за 80. И она, единственная из всех жителей, вспомнила и прадеда, и бабушку! «Да, помню Диночку очень хорошо. Она была старше меня, мне было 5, а ей – 8 или 9 лет, но я всегда ходила к ним во двор играть. И отец у нее был очень добрый! Увидит меня – даст конфет обязательно. И Дина, хоть и старше была, не обижала меня и тоже конфет давала». Детские, конечно, воспоминания, но как они дороги для нас! «Святая Анна» рассказала, что уже после ареста о. Николая отец ей рассказывал, что он говорил о работе в пасхальные дни: «Пасха – великий праздник, какая уж тут работа? Ты встань утром, пойди в храм, помолись, причастись, дома тоже праздник должен быть. На второй день тоже сходи в храм, причастись. И на третий. Ну а потом можно и поработать – время-то горячее». Вот такая Светлая седмица из трех дней, а для нас – послание от прадеда через 80 лет. «А почему меня „святой" зовут? – смеется. – Вы не подумайте чего, просто мой папа когда-то в Иерусалиме побывал, вот с тех пор и прозвали». Уезжали оттуда с твердым намерением вернуться и уже спокойно, без спешки расспросить сельчан о том, кто что помнит – пусть не из своей жизни, а по рассказам родителей, дедов. Нам интересна не просто история нашей семьи, а вообще то время, та жизнь, о которой мы по-прежнему знаем не так много.
А в этом году, почти случайно, в Живой журнал мне прислали ссылку на сайт5, где написано о моем деде, погибшем в Белоруссии в 1944-м. Он пережил Курск и Сталинград, погиб под Гомелем, в первый день Калинковичско-Мозырской операции, похоронен в деревне Холодники в братской могиле. Когда я смотрела документы – пусть и в виртуальном виде – было настоящее ощущение прикосновения к истории, и нашей, семейной, и вообще к истории. В Донесении о безвозвратных потерях указана причина выбытия: убит. В Списке безвозвратных потерь личного состава от 10 января 1944 года – 46 человек убитых или умерших от ран. Это данные только одной бригады, а сколько их участвовало в той операции! Все они похоронены в одной братской могиле, всего в ней 365 человек, все имена известны. Узнай я об этом месте хотя бы полгода назад, могла бы успеть на празднование 65-летия освобождения Гомеля от фашистов. Я видела фотографии этого празднования, лица ветеранов... Может быть, кто-то из них помнит моего деда? Надеюсь, что деревня Холодники станет следующим пунктом нашего семейного путешествия.
1. А если и писали, услышала я об этом раньше, чем прочитала.
2. Антонина Сошина. Наш путь – смиренная преданность Отцу Небесному»: Исполнение пастырского долга в условиях лагеря/ Альманах «Соловецкое море». N№ 5. 2006 г.
3. По крайней мере, в списке духовенства Подольской Епархии по Благочинным округам 1872 есть упоминание о моем прапрадеде: Борисевич Петр – священник с. Воеводчинцы, 1-й Благочинный округ, Могилевский уезд http://zhurnal.lib.ru/k/kitlinskij_a_a/sv1872.shtml
4. М.В. Шкаровский «Иосифлянство: течение в Русской Православной Церкви», 1999, НИЦ «Мемориал»
5. http://www.obd-memorial.ru/
Источник: http://www.gazetakifa.ru/