Рождение памяти

Юлия Балакшина: Кто в вашей семье пострадал в годы советской власти?

Ирина Богатова: Семья моего отца, его братья и сестры и члены их семей, но из самых близких людей – мой отец.

Юлия Балакшина: Что с ним было?

Ирина Богатова: Он сидел по 58-й статье.

Юлия Балакшина: Он рассказывал вам об этом?

Ирина Богатова: Нет, он практически не рассказывал нам с братом о том, что с ним было. Страх в нем чувствовался, был в нем этот страх. Он не хотел, чтобы его прошлое отразилось на нашей жизни.

Юлия Балакшина: Как и когда вы узнали об этом?

Ирина Богатова: Было понятно, что отец что-то скрывает. Иногда его сестра, моя тетка, вдруг что-то скажет, а он на нее строго посмотрит со словами «Они не знают». В школе нельзя было говорить «лишнего»…

Юлия Балакшина: А чего нельзя было говорить в школе?

Ирина Богатова: То, что мы слышали дома. Потому что все равно проскакивало что-то: друзья говорили фронтовые, и те, с кем он был на лесоразработках... Кто-то спрашивал: «А правда ли?..». То есть чувствовалось, что отец что-то скрывает и боится.

Юлия Балакшина: Вы узнали правду только после смерти отца?

Ирина Богатова: Нет, немножко узнала от тети, немножко от двоюродного брата – от других родственников.

Юлия Балакшина: То есть отец молчал, а они говорили?

Ирина Богатова: Про войну-то он иногда говорил, а вот про то, что было до войны, что он сидел, сказал только один раз, и то, когда мы с братом были уже взрослыми.

Юлия Балакшина: Когда произошло восстановление целостной памяти об отце?

Ирина Богатова: Ровно через 20 лет после его смерти. В конце августа 2008 года мне неожиданно предложили поехать на недельку в отпуск в Керчь. Мы (я и еще две сестры) решили, что это будет маленькое паломничество: мы будем вместе выполнять молитвенное правило, читать Писание, посещать храмы, общаться с прихожанами и священниками и т.д. Удивительно, как легко и радостно это все у нас получалось. Я никогда раньше не была в Керчи, но, попав в этот город, вдруг вспомнила, что в Крыму, в том числе и в Керчи, воевал мой отец. Отец не любил рассказывать о войне. Теперь я понимаю, что это связано не только с тем, что война – это тяжелый труд, но и с тем, что на фронт он пошел добровольцем из ГУЛАГА, из Колымы. Служил в штрафбате связистом. Их, штрафников, называли «черными дивизиями», так как им не хватало обмундирования, и они были в тюремных робах. Вооружены они были тоже хуже других частей.

Неожиданно для меня стала пробуждаться память. Стали вспоминаться редкие рассказы отца о войне: о том, как в ноябре 1943 года, им, штрафникам, дали приказ форсировать Сиваш, как они без воды и пищи оказались практически на одном плацдарме с немцами, и держались несколько месяцев до прихода регулярных войск. При переходе через Сиваш погибли многие. Их не убили в ГУЛАГЕ, их утопили в Сиваше, положили при взятии Кенингсберга, на других путях войны и послевоенных стройках.

Вспомнилось, как отец попал под 58-ю статью: он был студентом, когда одного из его любимых преподавателей объявили врагом народа. Отец и двое его друзей пошли в органы доказывать, что это ошибка, и не вернулись…

Память мне возвратила уважение к отцу, к подвигу его жизни. И это оказалось очень важным и значимым событием в моей духовной жизни. Было ощущение, что развязался какой-то внутренний узел, и это высвободило внутреннюю духовную энергию, наполнило меня духовной силой и свободой.

Юлия Балакшина: А как сложилась судьба отца после войны?

Ирина Богатова: Отец прошел всю войну, был контужен, имел награды, ордена, медали. Когда он пришел после войны, его реабилитировали и даже восстановили в партии. И после этого он поверил в справедливость партии, в то, что партия во всем может разобраться и воздать должное. Он так в это поверил, что всю жизнь потом был освобожденным партийным секретарем на различных предприятиях. Он обладал даром слова, говорил убежденно, и на своем примере доказывал, что партия воздает по заслугам и, если ошибается, то временно. Его сломали и его использовали. В этом есть какая-то подлость режима: сначала раздавить, сломать человека, а потом заставить служить тому режиму, который сломал его.

Юлия Балакшина: Чувствуете ли вы в себе наследие непростой судьбы отца?

Ирина Богатова: Отчасти, да. В моей жизни тоже была раздвоенность: с одной стороны, я знала, что этот строй когда-нибудь рухнет, с другой – была пионеркой, комсомолкой.

Юлия Балакшина: Откуда же вы знали, что строй рухнет?

Ирина Богатова: У меня рано возникли личные отношения с Богом. Шел 1956 год Мне было восемь лет, когда я на Преображение просто в небо обратила вопрос о смысле своей личной жизни. (Накануне мы с мамой чудом не погибли в ДТП, и это побудило меня размышлять о жизни). И я поняла, что в 1917 году в нашей стране произошла страшная катастрофа, но весь этот строй еще при моей жизни рухнет, и что у меня будет возможность участвовать в том, чтобы исцелилась эта рана. Я знала это с 8 лет. А через 40 лет я пришла в церковь.

Юлия Балакшина: Перед вами стоял вопрос о том, что отца нужно простить?

Ирина Богатова: Сначала я о прощении не думала, ведь отец пострадал от режима, и больше хотелось его жалеть. Режим мне прощать не хотелось, но у меня был трудный мистический опыт. Уже когда я пришла в церковь, мне приснился Сталин, Джугашвили. Причем фамилию Джугашвили я знаю с детства. Мы жили недалеко от его дачи. Однажды мама со мной и моим братом была даже арестована за то, что мы случайно забрели на ее территорию. (Это было как-то дико: сверху, с дерева, прямо на нас упала сеть и накрыла нас). Во сне я увидела: множество народа и Джугашвили в центре. Все его боятся. И он тоже боится. Я не хочу его видеть и стараюсь не смотреть и вдруг случайно встречаюсь с ним глазами. У него были глаза моего отца. Я не хотела о нем молиться, но я себя пересилила и молилась о вольном и невольном убийце Иосифе, о разрешении всей ситуации, об исцелении этой язвы, этого ожога. Можно сказать, что это была молитва о покаянии и прощении.

Юлия Балакшина: А когда началось ваше участие в исцелении?

Ирина Богатова: Я испытывала огромную радость, когда началась перестройка. Глубоко переживала 1000-летие Крещения Руси – начала ходить в храм. Было ощущение радости: вот оно, то, чего я ждала! Я не очень участвовала в политических события и дебатах. А вот когда пришла в церковь, ровно через 40 лет после своего детского откровения, я поняла, что еще на шаг ближе к цели.

Юлия Балакшина: Что для вас сейчас значит участвовать в исцелении нашего народа?

Ирина Богатова: Прежде всего, вера в то, что это возможно. Я поняла, что источником слабости, расслабленности народа могут быть духовные путы и разрывы духовных связей. И, если мы хотим, чтобы наш народ стал сильным и свободным, необходимо в нашем прошлом расставить все на свои места, избавиться от темных пятен в нашей истории, чтобы в прошлом не оставались забытыми, не осмысленными важные, духовно значимые вещи. Вера в то, что это возможно, дает мне духовные силы. Я вижу, что ближе всего к этому можно подойти в церкви. Согласна, что есть большая вина церкви, в том, что с нами произошло, поэтому, прежде всего, нужно исцеление, возрождение самой церкви. Но церковь - это народ, собранный ради дела Христова. И я выбрала этот путь, быть пусть песчинкой, но на этом пути возрождения церкви и народа Божьего.