О национальном покаянии и неоднозначном зле

Это трудное дело – принять историческую правду. Еще труднее согласиться с тем, что эта правда – не о ком-то, жившем далеко и давно, а это правда о тебе и твоих. И начать процесс покаяния.

Встреча членов Свято-Филипповского малого православного братства 22 января была посвящена откликам в СМИ на инициативу Акции национального покаяния. Но одновременно это был и день памяти небесного покровителя братства святителя Филиппа (Колычева), иными словами, наши братские именины.

Две темы, как оказалось, сходятся.

Митрополит Филипп (Колычев) (1507-1569) – свидетель и обличитель беззаконий и зверств царя Ивана Грозного, не побоявшийся воспользоваться своим правом печалования, то есть ходатайства за жертвы царя, и сам ставший жертвой. И когда сегодня говорят, что правда об Иване Грозном есть очернительство российской истории, а сам он – великая или, в лучшем случае, «неоднозначная» фигура, мы можем ссылаться на оценку деятельности царя святым – его современником. Слова Филиппа, будущего «нового исповедника», приводимые в Истории Н. Карамзина, зачитала Наталья Кушнир: «О Государь! Мы здесь приносим жертвы Богу, а за олтарем льется невинная кровь Христианская. Отколе солнце сияет на небе, не видано, не слыхано, чтобы Цари благочестивые возмущали собственную Державу столь ужасно! В самых неверных, языческих Царствах есть закон и правда, есть милосердие к людям — а в России нет их! Достояние и жизнь граждан не имеют защиты. Везде грабежи, везде убийства и совершаются именем Царским! Ты высок на троне; но есть Всевышний, Судия наш и твой. Как предстанешь на суд Его? обагренный кровию невинных, оглушаемый воплем их муки?»

История митрополита Филиппа есть и история покаяния за грехи предков. В момент перенесения мощей святителя с Соловков в Москву в 1652 году это ответственное покаяние принес царь Алексей Михайлович, положивший в гроб покаянную грамоту, в которой каялся за совершенное его прадедом Иваном IV.

Готовясь к встрече, мы изучили большое количество разных статей и постов в социальных сетях. Мы старались ответить на два вопроса: «что думают наши современники о необходимости (или бессмысленности) поиска исторической правды» и «что они думают о национальном покаянии».

Мы говорили о реакции на эту тематику общественных деятелей (в эту категорию попали история Дениса Карагодина, интервью с потомками сотрудников НКВД, статья политолога Р. Ищенко), мнении деятелей культуры (режиссера А. Смирнова, основателя «Коммерсанта» В. Яковлева, бывшего главы Госархива С. Мироненко, директора Столыпинского центра регионального развития Н. Случевского, литературоведа М. Чудаковой, актрисы Е. Камбуровой, О. Седаковой, А. Солженицына) и людей, имеющих отношение к церкви.

Удивительно, но прошедшие после перестройки несколько десятилетий, по-видимому, нас мало чему научили. В конце 80-х, то есть почти тридцать лет назад, я участвовала в сборе рукописей репрессированных писателей, и через мои руки прошло множество свидетельств страшного времени репрессий. А свидетельство – это то, что невозможно оспорить логически. После этого никто не убедит меня, что этот ужас был «вообще-то не такой уж ужас», а может быть, его даже и «вовсе как бы не было». Однако в сегодняшней прессе вновь и вновь звучит эта нота: если и было, то не все так уж однозначно; да иначе и было нельзя, да и зачем копаться в грязном белье…

К счастью, немало и тех, кто не только признает наше историческое прошлое, но и готов о нем размышлять, делать выводы. Готов, например, Николай Случевский, носитель иных, разошедшихся с советскими, основных ценностей, сохранившихся в эмиграции [1]. Вновь и вновь чувствуешь горькую правду в том, что говорит наша современница, прекрасный мыслитель Ольга Седакова. И находишь в себе и в своих ту самую болезнь, на которую она указывает, эту склонность к «дружбе со злом», присущую нам, русским [2]. Почему нам так трудно, почти невозможно назвать зло злом? Почему включается сразу защитный механизм и начинается: а как же евангельское «не судите»; нет худа без добра – и нет преступника, не имевшего в себе чего-то человеческого; да и трудное детство, а может, и муки совести – откуда мы знаем? Ольга Седакова задает вопрос о том, почему, в эпоху гласности кинулись заступаться за Фадеева, не за Ахматову? Откуда такое неразличение добра и зла – тогда как это различение должно быть мгновенным, без всяких рефлексий, как впечатление вкуса?

Почему у людей в голове такое убежденное согласие на зло? Ольга Седакова отвечает и на это: «Открываются памятники, в том числе и Ивану Грозному. Малюту очень любили, Берию. Чем объяснить эту странную любовь к таким фигурам? И чем беспощаднее, тем больше нравятся – крутые, свирепые, жестокие. Еще к ним испытывают некоторую странную жалость, они бедные, они мученики-злодеи. Они приносят какую-то великую жертву, что проливают столько крови, бедные. А почему им приходится столько всего делать? Что же это за такое у них космическое задание? Почему? Потому что нет веры, что добро что-то может само. Что только злом можно навести на земле порядок. Что вселенная устроена так, что ее архонты – это какие-то злые силы. И такие фигуры, как Грозный или Берия, они служат этим началам мироздания. Они выполняют некоторые законы, которые обеспечивают на земле хоть какой-то порядок. Если они этого не будут делать, то просто вообще все погибнет».

Нет веры в силу добра. Именно с этим связан ответ на второй вопрос, который мы искали в материалах СМИ, – нужно ли и возможно ли общенациональное покаяние?

Понятно, что люди неверующие и нецерковные едва ли могут глубоко вникнуть в эту тему. Отсюда – суждения о том, что если виноваты все, то тем самым никто не виноват. Если национальное покаяние, то все внимание переключается на прошлое (и поощряется «мода на ненависть»), а задуматься о настоящем уже никто не хочет. Пишут также и о том, что даже истории Дениса Карагодина и Владимира Яковлева ни к чему не приведут: ведь государство или те структуры, которые являются правопреемниками СССР и НКВД, каяться и тем более меняться не собираются.

Но примечательно, что даже люди верующие, а то и церковные в основном идею национального покаяния как покаяния за других отвергают, приводя такие доводы: «это неправославно», или «неправдиво», или «в духе одного лишь Ветхого завета», «история России не знает форм общенационального покаяния», «это все происки враждебных сил»...

Правда, мне запомнилось мнение Андрея Десницкого. Он напоминает, что покаяние – это изменение ума, это «переосмысление, переоценка того, что случилось, и возвращение в ту точку, где ты пошел неверным путем. То есть осознанное изменение своего поведения. Это самая суть, а остальное, в том числе исповедь – скорее внешние формы и проявления» [3].

Значит, в покаянии невозможно «объективное» отношение к своему греху, типа «все очень неоднозначно, мы признаем как великие свершения, так и определенные перегибы. Тут все достаточно просто: были убиты миллионы людей, многие из них нами прославлены как новомученики. Их убийство осталось как бы незамеченным – в Москве пока что нет улиц, которые носили бы их имена, нет памятников в их честь. И стоит только назвать это убийство убийством, как последует хор голосов: не все так однозначно, потери преувеличены…»

Очень хорошо об этом – у Александра Солженицына. Он находит в истории вообще и русской истории, в частности, немало примеров национального раскаяния, особенно в древние времена, но и позже: «В духе допетровской Руси бывали толчки раскаяния – вернее, религиозного покаяния, массового: когда оно начиналось во многих отдельных грудях и сливалось в поток. Вероятно, это и есть высший, истинный путь раскаяния всенародного» [4].

Александр Исаевич не дает нам успокоиться и на утешительной мысли, что сами мы не расстреливали и даже не доносили: «Мы, нынешнее старшее и среднее поколение, всю нашу жизнь только и брели и хлюпали зловонным болотом общества, основанного на насилии и лжи, – как же не замараться? Есть такие прирожденные ангелы – они как будто невесомы, они скользят как будто поверх этой жижи, нисколько в ней не утопая, даже касаясь ли стопами ее поверхности? Каждый из нас встречал таких, их не десятеро и не сто на Россию, это – праведники, мы видели их, удивлялись ("чудаки"), пользовались их добром, в хорошие минуты отвечали им тем же, они располагают, – и тут же погружались опять на нашу обреченную глубину. Мы брели кто по щиколотку (счастливцы), кто по колено, кто по пояс, кто и по горло, кому как приходилось в разное время и по особенностям натуры, а кто и вовсе погружался, лишь редкими пузырьками сохранившейся души еще напоминая о себе на поверхности» [5].

Да и младшее поколение, свободно ли оно от печати советского прошлого? Очевидно, что нет. И в том вина старших, считает Александр Солженицын: «Мы привыкли, что надо подчиняться и лгать, иначе не проживешь – и в этом воспитывали наших детей. Каждый из нас, если станет прожитую свою жизнь перебирать честно, без уловок, вспомнит не один такой случай, когда притворился, что уши его не слышат крика о помощи, когда отвел равнодушные глаза от умоляющего взора, сжег чьи-то письма и фотографии, которые обязан был сохранить, забыл чьи-то фамилии, отвернулся от конвоируемых и, конечно же, всегда голосовал, вставал и аплодировал мерзости (хоть и был не согласен «в душе») – а как бы иначе уцелеть? Но и Архипелаг ГУЛАГ как бы иначе простоял среди нас пятьдесят лет незамеченным?» [6].

Одним словом, мы поняли, что нам надо продолжать этот разговор. Хотя особенно труден он людям неверующим: те, у кого нет Христа, чувствуют, что, теряя уверенность в славном, всегда правильном прошлом нашей великой и могучей Родины, назвав зло злом, они как будто остаются ни с чем. Хотя многие из противников национального покаяния исходят из какого-то своего, достаточно ограниченного представления о том, что такое христианское покаяние, а те, кто поддерживает идею покаяния, не видят для него приемлемой формы.

Нет ответов на все вопросы и у нас. Но Господь удостоил нас дара веры и надежды, и мы не можем уклониться от ответственности за эту страну и ее народ, за прошлое и будущее.