Дмитрий Гасак: наше общество разучилось отличать добро от зла
– Часто приходится слышать возражение, что призыв к покаянию вносит в общество раскол и разделение, и как бы в порядке полемики звучат призывы к примирению. Отец Владимир Вигилянский озвучил даже предложение о «десятилетии тишины». Почему вы настаиваете именно на покаянии?
Дмитрий Гасак: Мне кажется, что само разделение покаяния и примирения – искусственное, потому что духовно и ментально это единый процесс. Ведь что такое примирение? Это не просто политический акт, это не символическое действие, тем более что мы от них устали в советское время. Примирение – это восстановление в народе доверия и общения.
Разумеется, это доверие и общение требует какой-то основы. И всерьез этой основой может быть только различение добра и зла, рассуждение об истории по ее духу и плодам, именно здесь и возможно искать примирения. Сто лет, прошедшие со времени революции, вполне показали ее плоды, и мы можем их увидеть, начиная с собственной семьи. Пусть каждый оглянется назад и увидит, в какой любви, в каком мире, внутреннем и внешнем, жили наши родные. Начинать нужно с себя. Собственно, наше братство выступило с инициативой национального покаяния, имея в виду именно установление мира, но мира, который дается человеку свыше. XX век ясно показал иллюзорность всякого чисто политического акта примирения (хотя в нашем народе после Гражданской войны не было даже такого акта). Да, как говорится, худой мир лучше доброй войны. Но настаивающие на мире без покаяния фактически констатируют необходимость смириться с существованием скрытой вражды. Кричат о мире, но готовятся к войне – мы это видели. Вот эту-то внутреннюю вражду и необходимо изжить. Покаяние – это путь к примирению подлинному, примирению открытому, перед небом и перед людьми. Если кто-то знает другой путь, который предполагал бы трезвенный и честный взгляд на вещи, пусть его продемонстрирует.
– Как бы вы ответили на обвинение, что инициаторы подобных акций пытаются внушить людям чувство вины, чтобы они стали управляемыми?
Дмитрий Гасак: Неужели! «Партия – наш рулевой» – кто этого не помнит? Так кто же говорит, что управляемым быть плохо? И потом, кто сказал, что история – это не направляемый и не управляемый процесс? «Неуправляемый человек» – асоциальный человек, не так ли? Вопрос в том, кто управляет, как управляет и куда направляет. Это вопрос целей и средств, который так или иначе выводит к вопросу о смысле нашей жизни, личной и общественной.
С точки зрения православной традиции покаяние всегда было не путём управления, а путем освобождения, освобождения от зла и греха, из рабства у мрачных теней прошлого. А то, что было совершено у нас в XX веке: убийства, измены, борьбу против собственного народа, вражду и разделение, – ни одна религиозная традиция в нашей стране не признает светлым и добрым.
– Вы говорите, что акция неполитическая, однако она приурочена к столетию известных политических событий и предполагает определенный взгляд именно на советскую историю. Не получается ли так, что условно победившие в истории красные оказываются носителями всего зла, а условно проигравшие белые обеляются? Не выглядит ли это всё как реванш проигравшей стороны?
Дмитрий Гасак: Возможно, для кого-то выглядит именно так, кто-то до сих пор боится. Но о каком, простите, реванше мы сейчас можем говорить всерьез? Так же, как и опасение быть управляемым, этот аргумент о реванше – ложный ход, ложная интерпретация, которая сбивает с главного смысла. С политической точки зрения красные победили, но, опять же, призываю всех заглянуть в историю собственной семьи и по совести оценить, победившие вы или проигравшие. На сегодняшний день картина такая: большевизм в России победил и Россию разрушил. Но это не победа России и не победа человека в России, даже тех, кто остался в живых, не говоря уж о тех, кто погиб от насилия. О каком реванше может идти речь? Где это Белое движение, где эти белые? Восьмидесятилетний Никита Кривошеин, внук премьер-министра правительства Врангеля, который в Париже живет? Он пробовал вернуться, и его упекли в лагерь. Теперь, кажется, не собирается. Или «Белое дело», которое восстанавливает русские военные кладбища по всему миру?
Стремление политизировать национальное покаяние – это попытка увести дело в сторону. Политическая сфера жизни страны и народа важна, необходима, но она не единственная, а в каких-то вопросах, простите, не основная. Не политика лежит в основе всего, и политические решения тоже имеют под собой некоторую основу. Например, нравственную.
– Церковь – жертва революции, и на этом основано одно из возражений против того, чтобы церкви каяться: она пострадала, перед ней должны извиниться, такой контекст имеют и разговоры о реституции. Уместно ли говорить о вине и покаянии церкви?
Дмитрий Гасак: Мы сталкиваемся с недоосмысленностью событий 1917 года. Доминирует представление о революции, которое мы получили из советских учебников истории. К сожалению, и в нынешней церкви это ощущается. Ведь революция была вызовом для церкви, для христиан – не только в 1917 году, но и в 1905-1907 годах, и на протяжении всего советского времени, – причём вызовом и той части церкви, которая находилась здесь, в России, и той её части, которая находилась в Европе, в Америке и других странах. И самые проницательные люди, в том числе иерархи, как раз признавали вину церкви за события 1917 года, за то, что деструктивные силы победили в российском обществе. Если мы признаём ответственность церкви за историю, то мы должны разделить и ответственность за 1917 год, и за последующую советскую историю. Собственно говоря, и нынешнее церковное руководство этого не отрицает, о чём свидетельствует, например, недавнее высказывание Владимира Легойды.
Другое дело, что мы пока плохо понимаем, за что именно мы ответственны, в чём конкретно состоит вина церковного народа. Вот здесь мы многого еще недоузнали и недодумали. В 1917 году произошёл глобальный слом и в церковной истории, кончилась целая эпоха, которую отец Сергий Булгаков называл Константиновской. Были потрясены многовековые представления церкви об отношениях с обществом, культурой, государством. Радикально изменилось положение Русской церкви в обществе. Что к этому привело? До сих пор это не осмыслено.
Так же не осмыслена и история нашей церкви в ХХ веке. Пока мы не можем пережить жестокости и масштаба антицерковных репрессий. Это страшная картина. Но ведь было и другое: кто-то эмигрировал и созидал православную жизнь в Европе, Америке и Азии. Кто-то шел на смертельный риск и хранил христианскую жизнь здесь, под носом у советской власти. А кто-то предал свою веру и разрушал церкви, участвовал в репрессиях. Были и те, что греха таить, кто шёл на сотрудничество с советской властью, не снимая церковных одежд. Всё было. Мы пока плохо представляем, чем была Русская православная церковь в XX веке. Но мы ведь не понимаем и того, почему по отношению к церкви советская власть была столь беспощадной, то есть мы плохо понимаем духовную природу большевизма. Пока полного ответа на это нет. Так что всё это нужно ещё пережить, осмыслить, отмолить.
– Призыв к покаянию, который звучит в Акции, почти всегда считывается так, что призывающий осознает себя жертвой или, по крайней мере, невиновным, как бы не распространяет этот призыв на себя, хочет «покаять» других. С чем связано такое восприятие, верно ли оно и в чем здесь главная трудность?
Дмитрий Гасак: Призыв к покаянию предполагает с одной стороны проявление в человеке личностного начала, а с другой – возможность общего духовного действия, действия в каком-то сообществе. К сожалению, ни первое, ни последнее не в нашем обычае, потому что образ жизни, который внушался в советское время (к слову об управлении!), не предполагал ни личной свободной реакции, ни соборного действия. В данном случае я различаю соборное действие и коллективное действие, соборное и массовое, соборное действие и действие толпы.
Соборная ответственность складывается из личной ответственности каждого. И условием этой личной ответственности за общее не может быть ответственность другого: вот если ты покаешься, то и я покаюсь. Покаяние вещь безусловная, потому что выставление условий другому в данном случае не есть ответственное действие. Ты отвечаешь за то, за что ты должен ответить. А присоединится к тебе другой или нет – это уже дело его веры и доверия.
Поэтому Акция национального покаяния – это, конечно, и призыв, но это и акт покаяния, в том числе тех, кто эту акцию инициирует. Покаяние – внутреннее дело, но как исправление жизни оно связано с называнием каких-то вещей своими именами. В обращении мы говорим, что надо признать зло злом, а для этого надо суметь его различить. Нужно признать дурное дурным и в этом испросить прощения у Господа Бога, или, если кто-то Бога не видит, то хотя бы только у людей. Интересно, что последнее оказывается даже труднее, и звучит много возражений как раз против того, чтобы друг у друга люди просили прощения, чтобы выпрямляли отношения. А замечательные примеры этого стали появляться – я имею в виду Дениса Карагодина и некоторых других.
Да, в опыте современного российского общества нет единства в отношении различения добра и зла. Единство в таких сущностных вопросах жизни человека нам пока не знакомо. Но не нужно думать, что мир и доверие в обществе могут установиться без этого усилия различения. Не может жить в мире народ, который творил зло и не признаёт таковое злом, который продолжает совершать зло. Взять хотя бы колоссальное количество абортов в нашей стране – никто не должен думать, что это вещь случайная. Пусть, в конце концов, те, кто с этим связан, заглянут себе в душу и хотя бы себе попытаются честно ответить на вопрос, хорошо это или плохо.
– Есть ли в обществе запрос на покаяние?
Дмитрий Гасак: Вы знаете, я думаю, что ни один человек с совестью и разумом не может пройти мимо столетия революции. Несмотря на такой колоссальный срок, мы видим, что ее последствия не изжиты и мы не разобрались до конца в том, что с нами произошло. И накануне революции многие духовно чуткие люди предвидели социальные потрясения в стране, а некоторые и выступали с инициативой покаяния. В частности, Николай Николаевич Неплюев, человек очень известный, за десять лет до событий 1917 года выступил с инициативой покаяния, где обратился практически ко всем сословиям в России с призывом признать свои исторические ошибки и грехи. Кто-нибудь его услышал? Кто-нибудь помнит сейчас об этом? Церковь, прежде всего в лице своего руководства, как-то отреагировала на это? Ничего подобного, и как раз по соображениям политическим.
Сейчас идет год, который каждого в нашей стране заставит подумать о том, как его прожить, как с этой памятью можно ужиться, если только мы хоть немножко, хоть в какой-то степени считаем себя наследниками тех, кто жил на нашей земле пятьдесят, сто пятьдесят и двести лет назад. А стремление к этому есть. Не случайно в последние годы люди стали интересоваться своей семейной историей, как бы доставать её с чердаков, из погребов, куда она была спрятана на советское время – время атрофии памяти. Но ведь все эти «находки» важно суметь увидеть и оценить, а для этого нужно большое мужество и нравственный труд.
Как прожить этот семнадцатый год? Ликовать нет оснований. Молчать тоже невозможно. Ограничиться рассуждением об успехах, которых каждый добился в личном или общественном плане в последние двадцать пять лет? Это тоже неправда. Больше четверти века прошло с момента падения советского строя, но мы далеки от процветания. И дело не в том, что нам нечего есть. Но мы как будто силы не имеем. А ведь говорили же русские когда-то, что не в силе Бог, а в правде. – Так давайте эту правду постараемся хотя бы самим себе сказать – глядишь, она и для других будет убедительна. Нужно поверить в правду, а мы в неё не верим, мы ее боимся.
Поэтому мы почувствовали, что этот год нужно пережить как год покаяния, год трезвения. Почему-то у некоторых даже в церкви покаяние ассоциируется с черной краской, с тем, что все плохо. Чепуха! Это люди, которые ничего о покаянии не знают. Покаяние – это всегда прорыв к свету. Покаяние – это действие сильного человека, а не труса. Трус каяться не может. Трус не может признать свои ошибки, свои грехи. Трус не может понести историческую ответственность. Трус не может ходить пред лицом Божьим.
– Свои ошибки человек может признать, но как можно каяться в том, чего ты не совершал?
Дмитрий Гасак: И не нужно каяться в том, чего ты не совершал и к чему ты не причастен. Ни иллюзий, ни духовного насилия над собой и другими не нужно.
Но в историческом плане каждый из нас стоит в некотором народном или семейном родственном ряду, или хочет стоять. Мы ведь дети своих отцов, а не чужих. Стало быть, мы причастны к ним и их жизни. И коль скоро на нашей земле, по которой мы ходим, совершено столько злодеяний, то нас это не может не касаться. Повторяю, каждый из нас лично не за все в ответе. Есть ошибки и преступления личные, а есть народные, общественные. И если мы причастны к народу, то и ответственность народа мы разделить можем. Какова она – дело личной ответственности, а стало быть совести каждого. Полагаю, что никакого принуждения быть не может.
Стоило бы вспомнить, что такое покаяние в изначальном смысле этого слова. Это возвращение, обретение единства с Отцом (вспомним известную картину Рембрандта в Эрмитаже), обретение разрушенной целостности жизни на основе каких-то фундаментальных ценностей. Но важно их не просто провозгласить, а вернуться к ним, как было с этим блудным сыном из евангельской притчи, который не только вспомнил, что он не сирота, но и нашел в себе силы прийти к отцу и признать своё заблуждение. Это шаг открытости, доверия, но без этого жизни не бывает.
– Вы все время апеллируете к некоему антропологическому ценностному основанию, но все-таки не все люди верующие, да и среди верующих много ли тех, кто свою веру практикует?
Дмитрий Гасак: Да, не все верующие, и не все верующие принадлежат одной традиции. Но катастрофа, происшедшая с нашим народом, не выбирала, она случилась со всеми. Даже неверующий имеет какое-то представление о добре и зле, пусть даже на элементарном уровне: что для него хорошо – добро, а что для него плохо – зло. Но пусть хотя бы на этом уровне здравый смысл нам не отказывает, будем хоть на этом уровне честны и последовательны. Что мы помним и знаем о своей семье хотя бы в последние сто пятьдесят – двести лет? Многие даже своих дедов не помнят. Потому мы и не знаем ничего, потому и не виноваты ни в чем. Но в том-то и острота нынешнего момента и вопроса о национальном покаянии: если мы не очнемся, то общественная и личная деградация продолжится, тогда нужно будет поставить крест на России и признать, что её история окончена навсегда.
– Что вы имеете в виду, когда говорите «национальное покаяние»? Почему национальное?
Дмитрий Гасак: Об этом многие спрашивают. Дело в том, что ставить вопрос о всенародном покаянии в настоящее время нетрезвенно и несерьезно. Всеобщего покаяния сейчас не будет, не уверен, что это вообще возможно, в частности, по причинам, названным выше. Но вот сейчас готовится закон о единстве российской нации. Мысль понятна, проблема очевидна, но выглядит это как движение спорадическое, сиюминутное, лихорадочное. Такие вещи не законом выявляются и созидаются, и не законом скрепляются. Ни один закон такого явления как нация не опишет, не опишет и природы, и свойств национального единства. Закон в данном случае вторичен, он должен отображать реальность, но реальности-то мы и не видим. Так вот необходимо созидать реальность национальной жизни, а не плодить её символы. В 1917 году и позже произошла не просто смена формы политического правления, произошла человеческая и общественная, национальная, если хотите, катастрофа, нравственная деградация, в результате которой общество потеряло способность различать добро и зло в своей жизни, а без этого оно существовать не может, какие законы ни принимай. Были выбиты фундаментальные основы общественной жизни, выбиты намеренно и последовательно. Об этом много сказано и написано, и еще будет сказано. Значительно меньше о том, что делать дальше. Так вот история знает, мягко говоря, не много примеров и путей исправления таких ситуаций. Вариантов почти нет. И мы не знаем. Точнее, знаем, по крайней мере, одно: строить общую жизнь на лжи нельзя. Это равносильно смерти. Поэтому и покаяние, поэтому и национальное. Поэтому мы обращаемся к людям с живой совестью и светлым разумом, имеющим мужество первичные качества нашей национальной жизни поставить на своё место. Тогда, даст Бог, и остальное приложится.
– То есть это вопрос не о большинстве, а о меньшинстве?
Дмитрий Гасак: Не в этом дело. Вопрос большинства или меньшинства здесь имеет мало значения, потому что малая закваска всегда заквашивает всё тесто.
– Акция национального покаяния называется «Имеющие надежду». Почему?
Дмитрий Гасак: Это название родилось у нас во время расширенного обсуждения при подготовке фестиваля «Преображенские встречи 2016». Покаяние – это шаг вперед, без видимых гарантий, и нельзя его делать без надежды. На чём основана эта надежда? Трудно сказать, надежда – это тайна. На том, что мы люди, что у нас живое сердце и пока ещё уши слышат, глаза видят и голова хоть немножко, но соображает. В конце концов, на вере и доверии – Богу и человеку. Поэтому мы имеем надежду. Кто-то скажет, что нет надежды, и он окажется прав. Только правда эта – земная, слишком земная, а стало быть неполная. Это правда Великого инквизитора. Поэтому – «Имеющие надежду». Разумеется, мы не имеем технологии, которая позволила бы нам гарантированно достичь результата, поэтому Акция национального покаяния и в этом смысле не политическая акция. Мы рассчитываем исключительно на свободный отклик людей. Это призыв в надежде, а надежда, как сказано, не постыжает.
