Человек высшей пробы
Отец Павел Адельгейм много писал о своих учителях, рассказывал о жизни в тюрьме, о том, как строил храм в Кагане под Бухарой (Средняя Азия). Многие знают о том, как в последние годы жизни он боролся за то, чтобы устав нашей церкви был действительно церковным. Сегодня мы хотели бы рассказать, что еще было в жизни отца Павла в 2000-е годы.
В 2006 году отец Павел стал членом Попечительского совета Свято-Филаретовского православно-христианского института, а в 2008 году был приглашен к преподаванию в нем. Он читал курсы «Каноника и экклезиология», «Проблемы каноники и экклезиологии», «Введение в канонику», «Конфессиональное право».
Из интервью отца Павла Адельгейма
Когда я служил в деревне Писковичи под Псковом и в храме Жен-Мироносиц, нас навещали паломнические группы из Преображенского братства и Свято-Филаретовского института. Было приятно разговаривать с людьми, которые интересуются церковной жизнью. У нас оказались общие взгляды по многим вопросам. Возникли личные контакты. Я посещал институт, жил в атмосфере доброжелательности. Здесь нет официоза, у всех приветливые, улыбающиеся лица. Приятно и интересно бывать в такой среде. Предложение читать курс обрадовало вдвойне тем, что могу быть полезен.
С 1993 года вопросы о сущности церкви и образе жизни в ней обострились, и я обратился к экклезиологии и церковному праву. Хотелось понять истоки появления зла в церкви, когда внешние условия стали благоприятными для ее распространения. Я читал о. Николая Афанасьева, Вл. Лосского и других богословов, касавшихся церковных проблем. Личные проблемы определили направление моих интересов и побудили меня искать причины нынешнего неустройства РПЦ.
Жизнь заставила соприкоснуться с проблемой права. Меня посадили в тюрьму, пришлось писать протесты, разговаривать со следователями, выступать в суде. Проблемы права стали актуальны. Когда освободился, экклезиологические и канонические вопросы поставила приходская жизнь. Курс церковного права я изучал в духовной академии. Приглашение читать курс в СФИ открывало возможность заняться интересным делом.
К тому времени я уже написал «Догмат о Церкви» и статьи по экклезиологии и каноническому праву. Они не были плодом кабинетной работы. Это поиски ответа на вопросы, от которых некуда деться. Преподавание обязывает привести свои знания в систему. Процесс только начинается, и я надеюсь написать курс, интересный для слушателей.
О конференции «Равнина русская. Опыт духовного сопротивления» (2013)
Был на конференции Свято-Филаретовского института. Конференция посвящена духовному сопротивлению. Дни конференции были плотными и плодотворными. Проблема побуждала думать, а доклады были актуальными и стимулировали понимание.
Было много интересных людей из разных стран и многих городов. Встречи и общение наполнили внутренний мир и новым познанием, и радостью. Вернулся домой, наполненный впечатлениями, в которых предстоит еще разобраться. История вычерчивает образ человека, сумевшего сохранить свое достоинство в нечеловеческих условиях и под стволами ружей. Это стояние, лишенное внутренней агрессии и наполненное величием духа.
О конференции «Традиция святоотеческой катехизации: проблемы и критерии качества оглашения современных слушающих» (2011)
Сегодня были встречи чрезвычайно интересные и полезные, очень живые. Мне трудно сказать, что было самым интересным, — был затронут широкий круг вопросов. Наверное, из практических вопросов — это проблема понятного чтения Апостола и Евангелия, проповеди после них. Для меня очень сложная проблема: что значит сказать тематическую проповедь для оглашаемых? Но сейчас я больше и больше начинаю понимать смысл проповеди после Евангелия. Я вырос в традиции, когда проповедь на литургии говорилась почти всегда после «Отче наш», и мне было не очень понятно, зачем нужна проповедь после Евангелия. Тогда размышляли так: зачем, после того как прочитано Евангелие, человеку выступать со своими словами? Считалось, что если уж есть такая проповедь, то она должна быть совершенной. Или она должна быть очень короткой и строго сформулированной. В противном случае лучше не проповедовать. Но теперь я посмотрел, послушал других, и у меня складывается впечатление, что надо делать то, что ты можешь, как умеешь, и стараться, чтобы это доходило до сердца слушателей.
О конференции «“Дабы взиранием на Святую Троицу побеждался страх перед ненавистной рознью мира сего”: общность, общение, община в современном мире» (2009)
Основная ценность конференции — в атмосфере дружелюбия и свободы, которые так сложно найти в нашем обществе.
Главное в общении — чтобы состоялась встреча человека с человеком. Встреча расставляет оценки. У всех разные особенности и интересы. Мы называем их индивидуальными. Встречи тем интересны, что мы разные и стремимся к взаимопониманию. В этом главная задача встречи: понять друг друга, стать интересными и нужными друг другу. Если получилось, значит, встреча состоялась. Общение расширяет видение и заостряет внимание к человеку, расположение к человеку и заботу о человеке. Каждый в это включен, и для всех это важно.
Теперь мне понятно, что в Преображенском братстве люди тесно связаны и духовной, и нравственной, и интеллектуальной заинтересованностью. В нашем общении формируется единство взглядов, интересов и перспективы. Это те самые «взаимно скрепляющие связи», о которых говорил апостол Павел, которые должны связывать нас в единую Церковь через соборное общение в любви.
Вспоминает Александр Копировский, профессор Свято-Филаретовского института:
Отец Павел в своих статьях, письмах, беседах, книгах, затрагивал очень острые моменты в учении о церкви, экклезиологии, и в области церковного права. И то, что с ним за это делали его архиерей и некоторые его собратья по служению, как разрушали и отбирали все, что он строил десятилетиями (приходы, школы, детский приют и т. п.), — не секрет. Но о. Павел умел всему этому противостоять, как однажды было замечательно сказано, — мирно и непримиримо. И с такой любовью, которая была очевидна даже его врагам… Любви у него было просто море. У нас у всех вместе, наверное, столько ее нет. Конечно, Преображенское братство и СФИ сочувствовали ему, поддерживали в самые трудные годы. Он читал у нас лекции, участвовал в конференциях. Но и он нас тоже поддерживал. У него трудно было чему-то научиться в прикладном смысле этого слова, потому что многое у него было запредельно. И люди около него больше грелись, духовно отдыхали.
А простота в нем была невероятная, как и открытость. Я с о. Павлом познакомился в конце 70-х гг., приехав во Псков по рекомендации какого-то своего знакомого. Пришел к нему домой, говорю: «Вы меня не пустите переночевать, дня на два-три?» — «Пожалуйста». И никаких вопросов! Я его тогда боялся, а он меня не боялся.
Слава Богу, есть не только воспоминания о нем, но и тексты его лекций и проповедей, видео- и аудиозаписи. Когда умирают подобные люди, когда гаснет такой светильник, в мире становится ощутимо меньше света. Но тогда у людей простых, может быть, внешне малозначащих, совсем не таких по величине и значению, как о. Павел, начинают проявляться ранее скрытые духовные силы. В них вдруг что-то загорается. Это тоже что-то говорит о церковных перспективах, о возможностях церкви жить и развиваться.
Вспоминает священник Георгий Кочетков, духовный попечитель Преображенского братства, ректор Свято-Филаретовского института
В «Вестнике РСХД», часто упоминалось об о. Павле, там печатался и он сам. Поэтому он был как бы у меня внутри, я уже знал контекст его истории, его жизни. Но тогда, как мне кажется, он был известен, скорее, как исповедник веры. Достойный, культурный человек, который сохранял это свое достоинство в любых условиях, в том числе в заключении, несмотря на все опасности, покушения и потери. Помню, один из моих оглашаемых поехал к нему под духовное окормление где-то в районе 1975 года. Значит, мы были уже заочно знакомы. Других деталей я не помню, потому что все-таки личного знакомства тогда еще не было.
Я не однажды бывал в Пскове, и когда я приезжал, то опять же не очень лично, но мы пересекались. У нас было, так сказать, «шапочное знакомство»…
Как отец Павел стал членом попечительского совета СФИ? Я предложил ему это несколько лет назад, это было совершенно естественно. У нас в Пскове уже начиналось оглашение, там были люди, которые знали о. Павла, были у нас и другие связи. Конечно, мы хотели, чтобы наши оглашаемые были ближе к о. Павлу, потому что как бы знак качества на этом имени уже стоял. Как на золотой или серебряной вещи стоит проба, так и о. Павел был человеком высшей пробы. <…> Он стал тем человеком, который своей жизнью накопил этот золотой запас, и это было драгоценно в о. Павле. Он никогда не выходил за рамки своего пути. Господь дал ему путь, он шел по этому пути, и это было для нас главным критерием. Весь его авторитет исключительно духовный, пусть в то время и не совсем бесспорный для какой-то части церкви, правда, весьма самодостаточной.
Отец Павел не только получал информацию о жизни нашего института, какие-то его издания, но участвовал и в наших конференциях. Очень в своем духе и стиле, к которому не все привыкли, так что кто-то даже боялся его выступлений: не послужит ли это к осложнениям для дальнейшей деятельности института в церкви. Но тем не менее мы приглашали о. Павла, и он всегда задавал тон. После его выступления непременно нужно было сделать маленькую паузу, нельзя было просто проглотить его и пойти дальше. Он говорил о своем, о том, что он знает. Он не забирался в те сферы, которые ему были менее известны, но его выступления всегда были церковными и практическими, живыми и значимыми.
Очень быстро мы его привлекли к преподаванию, и он очень хорошо читал лекции. Каждый год к ним специально готовился. Я знаю, что он очень хорошо готовился и в последний год к своему следующему циклу лекций, который он существенно перерабатывал.
Конечно, мы потеряли яркого и мощного свидетеля истины, Божьей правды. Для нашего института важно, что в нем работал и служил святой человек, а мы всегда знали, что он святой. Не просто исповедник веры по формальным признакам, мол, сидел, потерял ногу, пострадал. Нет, такие люди тоже могли быть разными. Он исповедник в подлинном смысле слова, именно как древний «мартир», т. е. по существу мученик, свидетель веры. Его исповедничество — это свидетельство, которое было уже мученичеством. Еще тогда, когда он был жив, можно было об этом говорить, хотя по понятным причинам мы избегали таких уж очень высоких слов. При живых людях об этом не очень принято говорить.
Он не просто приезжал в Москву, часто останавливался в братстве, читал лекции и уезжал — нет, он всегда умел полностью жить там, где он находился. Это тоже редкое и счастливое свойство. Поэтому он так много успевал, так много смог сделать.
Из приветствия отца Павла Адельгейма к Актовому дню Свято-Филаретовского института в 2009 г.
Много лет институт сеет доброе и вечное в доверившиеся ему сердца, и нива растит богатый урожай в тридцать, шестьдесят и сто крат. Зная по опыту, как трудно начинается всякое дело и сколько требует усилий, чтобы его продолжать, несмотря на препятствия, сочувствую и сорадуюсь вашему достойному и успешному служению.
В эпоху оскудения любви, когда не только мир, но и церковь скользит к дегуманизации и равнодушию, забыв о евангельском внимании и сострадании к человеку, так светло и тепло становится на душе в вашем кругу, где общение неформально, люди обращены лицом друг к другу и общаются «уста ко устом».
В прошедшие годы мне довелось тесно общаться с братствами, посещавшими Псков, и общаться на созванных вами конференциях. Атмосфера доброжелательности всегда сопутствовала общению. Этой ценности так не хватает в современной церковной жизни, потерявшей соборность и любовь.
Ваши конференции не только содержательны. Важнейшей их характеристикой является свобода, доброжелательность и внимание к человеку. Это черта соборности церкви, когда каждый выслушан, и его мнение обсуждается и оценивается. Отсутствие соборности ведет церковную жизнь к опустошению, разобщению и прекращению в епархии и приходе.
Важнейшей задачей приходской жизни мне видится организация общения, когда мы знаем друг друга в лицо, улыбаемся при встрече и радуемся нашему общению. Без общения не бывает ни братства, ни любви, а без них не состоится церковная жизнь.
Вам удалось построить непринужденное общение, и это очевидный успех дела.
Дай Бог, чтобы взаимная любовь и забота не оскудевали в вашей общине, чтобы свет Христов просвещал ваши добрые дела во славу Отца нашего Небесного.
Вспоминает священник Георгий Кочетков
Как отец Павел вошел в братство? У нас было с ним два разговора. Я давно думал о том, что надо пригласить такого человека, я видел, что он очень близок и по духу, и по своим учителям. Все это для нас необыкновенно близко — все его корни: и «мечевский» круг, и владыка Ермоген (Голубев), и выходцы из Александро-Невского братства. Он как бы олицетворял в себе их всех, а все они для нас были родными, очень важными, близкими.
Первый раз я пригласил о. Павла в братство, к сожалению, по телефону, осенью 2012 года. У меня так получилось, что я не мог с ним тогда лично встретиться. Это было не очень ловко, но о. Павел спросил только одно: «А что от меня потребуется?» Мне очень не хотелось его отягощать, потому что я знал и видел, какой крест он уже несет, и я поспешил ему сказать: «Отец Павел, от Вас ничего не потребуется». Прошло несколько месяцев, и на конференции «Равнина русская» в феврале 2013 года я решил продолжить этот разговор уже лично, чтобы он понял, что означает «ничего не потребуется». Очень много чего потребуется, но это то же, что он делал и прежде! Но мы хотим пригласить его в братство для того, чтобы помочь ему в его служении. Мы действительно не хотим его ничем отягощать, хотим помочь по-братски, а для этого нужно быть вместе. Он это понял с полуслова, мгновенно. Он зашел ко мне в комнату, мы вдвоем с ним достаточно недолго посидели и все обсудили. Он задал все вопросы — видимо, он тоже думал об этом, как и я, и внутренне решение у него было готово. Поэтому опять же мне не пришлось убеждать его, что-то доказывать или чем-то привлекать, настолько мы были единодушны во всем.
А ведь перед этим летом я был в Пскове и прожил некоторое время у него дома. Мне хотелось посмотреть, как он живет, еще до приезда паломнической группы нашего Андреевского малого братства. И я посмотрел. Я увидел всю простоту его жизни. Хотя о. Павел ничего и не скрывал. Он был удивительно простым и открытым человеком, при этом абсолютно бесстрашным. Некоторые вещи меня даже поражали. Меня потрясло его бесстрашие в храме, когда он читал все евхаристические молитвы по-русски, а ведь с нашей стороны не было даже намека на такую необходимость. Никакой дрожи в голосе ни в один миг я не услышал.
Однажды он за что-то задел в алтаре и прямо около престола упал. Я испугался, потому что на престоле можно было что-нибудь задеть и все стянуть на пол. Но ничего этого не произошло. Я бросился помогать ему встать, я же понимаю, что человеку иногда и с двумя ногами трудно сразу встать в такой ситуации, в малом пространстве алтаря, а он сам быстро поднялся и сказал: «Ничего, мы крепкие». «Ничего себе», — думаю. Но он точно так же делал все и в других местах.
Тогда же мы с ним, гуляя по городу, зашли в баптистскую общину, расположенную в бывшем лютеранском храме, с которой он как-то поддерживал добрые отношения. Они были расположены недалеко от его дома, а о. Павел был без конфессиональных предрассудков. Он помогал новокрещеным людям и у баптистов, говорил им проповедь. Затем мы разговаривали о положении в городе, в епархии, в церкви. Он называл хороших священников — лучших из тех, кого знал, говорил о тех изменениях, которые произошли в последние годы, объяснял, почему его беспричинно гонит архиерей, не принимая его вообще на дух. Он высказывался прямо, четко и ясно, хотя при этом и очень осторожно. Он никогда никого не подставлял, а тем более не осуждал. Это важно. Он мог говорить о вещах тяжелых, но это были те тяжелые вещи, которые существуют в жизни, а не просто в чьем-то предположении, сознании или в оценках людей.
В общении с о. Павлом меня привлекали очень многие вещи, не только его бесстрашие, прямота, не только его вера, не только его удивительная память обо всем хорошем, что Господь дал ему в жизни. И это при всех лишениях, которые он претерпел, начиная с детства. Все это мне кажется очень важно в образе о. Павла. Поэтому сотрудничество с ним нашего института и нашего братства, как и наше полное единство с ним, было не случайным. Не случайно я и исповедовался у него.
Я очень рад, что хотя бы последние несколько лет его жизни, особенно после вхождения в братство, он почувствовал более твердую опору под ногами. Раньше он был героем-одиночкой с большим количеством сочувствующих ему людей, приятелей, может быть даже друзей, но единственными, на кого он мог сам опереться, в известном смысле были лишь члены его семьи (хотя семья, скорее, сама ждала опоры от своего главы). Но вот здесь, в братстве, ему уже было на кого опереться. И тут он изменился. Позже я смотрел съемки последних месяцев и дней его жизни и был поражен тем, как он изменился. В нем появилась та радость, которой, может быть, не хватало раньше. Я увидел это и очень порадовался за него. Мы живем в мире, лежащем во зле, но если мы вместе, то, с Божьей помощью, мы можем преодолевать это зло. Именно эта радость проявилась в нем буквально в последние дни его земной жизни. Она просияла в нем. И вот, когда он только почувствовал себя сильнее и, может быть, адекватнее в этом мире, тут его и настигла злая судьба. Злая судьба, олицетворенная в конкретных, достаточно разных людях и разных силах.
Кто для нас отец Павел Адельгейм
Он был человек-эпоха, как и Аверинцев был человек-эпоха. Мы сейчас еще не знаем, в какую эпоху мы живем. Недавно мы могли сказать, что мы живем в эпоху академика Сергея Сергеевича Аверинцева. Потом мы смогли сказать, что мы живем в эпоху о. Павла Адельгейма. А сейчас пока как бы некоторый перерыв. Может быть, началось время безвременья, те самые смутные времена, когда не знаешь, в какую эпоху ты живешь? В истории это и называется «смутным временем». Не дай Бог, конечно, но еще посмотрим.
Кто бы знал еще несколько лет назад, что наше время — это время о. Павла Адельгейма? Это не пришло никому бы в голову. А вот настал момент, когда мы это осознали, как всегда поздновато. Да, мы и прежде знали, что о. Павел святой, знали, что он мученик, знали, что он сосуд Божьей благодати — все знали, а все-таки точно сказать, что мы жили в эпоху о. Павла, тогда еще не могли. А теперь уже можем. Вот только кто следующий?