Я сегодня на работе. А в Минске, к примеру, государственный выходной, но не все этому радуются, что утешает. Так по поводу чего веселье? Что отмечаем?
С 1918 года в этот день отмечали День Великой Октябрьской социалистической революции.
С 1995 года 7 ноября становится Днем освобождения Москвы силами народного ополчения под руководством Кузьмы Минина и Дмитрия Пожарского от польских интервентов (на 4-е ноября его пересут значительно позже). День остался выходным, но повод сменился радикально.
В 1996 году Борис Ельцин дал празднику новое имя -- День согласия и примирения. Кроме того, было принято решение объявить 1997 год -- год 80‑летия Октябрьской революции -- Годом согласия и примирения. А также Органам государственной власти субъектов Российской Федерации и органам местного самоуправления до ноября 1997 года принять меры по приведению в надлежащее состояние памятников жертвам революций, гражданской войны, политических репрессий независимо от их политической принадлежности. Стал ли 1997 год годом согласия и примирения? Мне было 13 лет, я не помню. Кто-нибудь помнит? Одно очевидно, к теме революции вернулись, вернулись как к трагедии, а не как к празднику.
Далее...
В 2004 году происходит какой-то сложный маневр. Мы опять начинаем праздновать. Не совсем годовщину Октябрьского переворота, но как-то замысловато: День проведения военного парада на Красной площади в Москве в ознаменование двадцать четвертой годовщины Великой Октябрьской социалистической революции. Вот как. То есть мы празднуем послевоенное празднование. Неожиданно... Понятно, все, что касается Великой отечественной, не подвергается сомнению, хотя в самом законе она не упоминается, а только двадцать четвертая годовщина. Почему не двадцать пятая? Потому что в 1941-м парад был лучше. Ясно, мы празднуем 7 ноября крутой парад! Ну, хотя бы выходной отменили.
Дальше еще интереснее. В 2005 году Владимир Путин подписал закон «О внесении изменений в федеральный закон "О днях воинской славы России"». Среди памятных дат 7 ноября снова назван Днем Октябрьской революции 1917 года. Интересно, какое отношение это имеет к воинской славе? Да, и про парад не забыли, тоже отмечаем. Теперь целых два повода для радости. Ну, и выходной день 4-го, в честь Пожарского и Минина.
Выразимся тактично, не слишком здоровая получилась картина.
В постановке 1920-х годов о взятии Зимнего Дворцовая площадь названа площадью Классовой борьбы. Сейчас она снова Дворцовая. Но не всем улицам, площадям и станциям повезло прийти в себя. Я сейчас, к примеру, хожу домой от станций "Марксисткая" и "Площадь Ильича" с выходом к железнодорожной платформе "Серп и Молот". Я очень люблю Андрея Платонова, но не хочу жить в его литературном мире. Думаю, он и сам мечтал о другом.
Мы привыкли к шизофрении, к тому, что можно сесть в электричку на станции "Серп и молот" и доехать на ней до станции "Голицыно". А что тут такого? Мы в этом родились и выросли, глупо возмущаться и протестовать против того, что привычно подобно местному климату. Ну, правды ради надо сказать, что мы на климат тоже без конца друг другу жалуемся, но не будет же он от этого меняться. Вообще, всякий опыт, существующий довольно долго, становится традицией, а традиция априори священна, разве нет? Сколько славных традиций было в мире: энкомьенда, крепостное право, инквизиция, культурная и религиозная нетерпимость. И когда изнутри одной из таких традиционных сложившихся мировоззренческих и социальных систем пробивался голос о том, что, мол, "ненормально это, ребята", он всегда звучал глупо, неуместно, несвоевременно. Но все же, ненормально это, ребята.
Так все же, "День согласия и примирения", или "День скорби и непримиримости", как ратуют многие? Надо сказать, вопрос не такой уж и простой, можно очень по-разному трактовать примирение или непримиримость. Есть вещи, с которыми действительно невозможно мириться. В 2005 году Преображенское братство проводило конференцию "О мирном и непримиримом противостоянии злу в церкви и обществе", название которой отсылает к цитате из статьи Сергея Сергеевича Аверинцева: "Нынче время гонений миновало, и нам грозит скорее противоположная опасность некоей неумелой пародии на православный истэблишмент в позднецаристском вкусе, — но как раз неловкость, несообразность этой пародии напоминает нам об истине, которая слишком дорого оплачена муками верных, чтобы о ней позабыть. Я убежден, что опыт «пограничной ситуации» веры в ленинско-сталинские годы еще пригодится в будущем, и не только нам самим. Князь мира сего, чей лик, лик апокалиптического Зверя, нам довелось однажды увидеть без всякой личины и разглядеть с мучащей отчетливостью, остается и сегодня тем же; и его сущность не зависит от географических обстоятельств, равно как и от времени. Меняет он только свои приемы, но не свои цели. Убедительно прошу не понимать моих слов в духе некоей псев-доэхсхатологической паники, каковую столь часто приходится наблюдать в кругах «интегристских» и попросту сектантских. Было бы, однако, до крайности жаль, если этика сопротивления, одновременно мирного и непримиримого, выработанная противостоянием тоталитарным режимам, оказалось бы утраченной христианством завтрашнего дня".
У христиан есть этот опыт, опыт непримиримого противостояния шизофрении и греху, но без противостояния человеку, даже сильно разрушенному. Действительно, будет жаль, если этика такого христианского противостояния будет нашей церковью утрачена. Сегодня надо вести себя глупо, неуместно, несвоевременно: называть вещи своими именами, как бы банально это ни казалось.