Непрофессиональный богослов Хомяков

В конце XIX века Николай Аксаков в полемической работе «Духа не угашайте!» отстаивал право мирян – людей, не обременённых семинарским образованием, священным саном и не получающих зарплату в «централизованной религиозной организации», – на учительство в церкви. Среди «вольных пророков», которых защищает Аксаков, наряду с Достоевским, Владимиром Соловьёвым и другими замечательными писателями значится поэт и офицер Алексей Хомяков.

Право и обязанность каждого человека – не «приходить “на выучку к духовенству”» и подчиняться его «оздоравливающему влиянию», а «“самочинно” искать религиозной истины». В своей книге Аксаков много раз пишет о «самочинной работе духа», причём пишет так, будто дух – известная мышца, сокращения которой и обеспечивают настоящую жизнь человека. У Хомякова эта мышца работала отменно.

«Поэт, механик и филолог, врач, живописец и теолог»

Так об Алексее Хомякове писал его друг историк и дипломат Дмитрий Свербеев, отмечая его разностороннюю одаренность.

«Феномен Хомякова заключается в том, что он выступил как крупнейший и оригинальный богослов, будучи человеком, достаточно далёким от официальных церковных кругов, хотя по характеру своей жизни, мировоззрению, бытовому укладу – глубоко церковным», – говорит доктор филологических наук Юлия Балакшина, доцент Свято-Филаретовского института и РГПУ им. А.И. Герцена.

Бердяев назовёт «этого русского помещика, практического, деловитого, охотника и техника, собачника и гомеопата» первым свободным русским богословом. «Я позволяю себе не соглашаться во многих случаях с так называемым мнением Церкви», – признавался Хомяков в письме Ивану Аксакову. «Так называемое мнение Церкви», будучи часто лишь мнением отдельных иерархов, представлялось ему нецерковным.

Тем более серьезное недоумение современников этот свободолюбивый полемист вызывал своей приверженностью православной церкви. «Он говел, ходил в церковь, причащался, то есть для него это было не просто неким интеллектуальным багажом, а опытом его реальной жизни, – говорит Юлия Балакшина. – Он представляется человеком целомудренным, не любящим выставлять эмоции напоказ, умеющим держать свою сокровенную жизнь в глубинах сердца. Его судьба и ранняя потеря жены, которая была для него очень близким и дорогим человеком, и то, как он эту потерю пережил, говорят о том, что вера была укоренена в самой глубине его личности. Герцен, потеряв ребенка, поднимает целый бунт против мироздания. И совсем по-другому переживает свою личную драму Хомяков. Но он отнюдь не был таким сладостным ханжой! Его запомнили как горячего спорщика с хорошим чувством юмора, готового ночи напролёт биться за свои ценности и убеждения».

Глубокая религиозность, которую он воспринял от матери с детских лет и сохранил до конца жизни, соединилась в Хомякове со свободой мышления, способностью рассуждать на абсолютно любые темы, опередившей своё время открытостью к чужому мнению, философским и богословским построениям и идеям.

Официальной богословской академической наукой фигура Алексея Хомякова всерьез воспринята не была, и его богословские труды раньше увидели свет на Западе. «Хотя он находился в серьезной полемике и с католиками, и с протестантами, его дух свободной мысли, свободного открытого исповедания и диалога им очень импонировал. Мне иногда кажется, что на Западе его до сих пор изучают больше, чем на Востоке», – говорит Дмитрий Гасак, первый проректор Свято-Филаретовского института и преподаватель экклезиологии (христианского учения о Церкви).

«Его богословские письма были не просто предметом научного интереса – это был живой голос, который вызывал желание лучше понять православие, а подчас даже принять его, как случилось с протестантским богословом Вильямом Палмером, который чуть было не перешел в православие со всей своей общиной», – рассказывает Елена Непоклонова, кандидат филологических наук, исследователь творчества Алексея Хомякова.
 

Единая святая: вид изнутри

Главная его богословская мысль – это мысль о Церкви, к существу которой он сумел, по замечанию Бердяева, подойти «изнутри, а не извне». «Для него Церковь – не объект богословской мысли, а жизнь, которую он сам разделял до конца, – говорит Дмитрий Гасак, поясняя, что строгость свободолюбивого Хомякова в соблюдении церковных предписаний и обрядов тоже была связана с желанием ни в чем не отделять себя от церкви. – Для него вера в Бога была немыслима без веры в Церковь. Он старался полностью нести за нее ответственность, ни в чем себя от нее не отделяя, хотя принадлежал к светскому сословию, и многие из его близких друзей не были столь строги в исполнении всех церковных правил».

Бердяев писал, что «Хомяков сделан из одного куска, точно высечен из гранита. Он необыкновенно целен, органичен, мужествен, верен, всегда бодр». «Эта цельность характеризует его взгляд на мир, на жизнь, на устроение церкви и общества, на устроение хозяйства, на положение России в мире, – говорит Дмитрий Гасак. – Он сочетал в себе и всемирную отзывчивость, и верность – народу, стране, культуре, вере – во всем их многообразии. И сегодня для нас это имеет очень большое значение, поскольку именно этих качеств в нас не хватает».

Елена Непоклонова тоже подчеркивает целостный и необъективированный характер богословской мысли Хомякова, отличавший его от современников: «Он не пытался описывать духовные явления на мирском языке, подогнать их под рациональные категории. Сначала положения откровения, Евангелие – и уже исходя из них он строил религиозные размышления. Современный богослов просто не может обойтись без его построений, особенно касающихся экклезиологии – учения о Церкви, в основу которого Хомяков положил описание её свойств».

Главное из этих свойств – «соборная». Хотя собственно термин «соборность» принадлежит не Хомякову, именно он первым попытался понять, что значит это качество Церкви, о котором говорится в Символе веры. «Я недавно столкнулась с мнением известного протоиерея отца Георгия Митрофанова, который, отвечая на вопрос о том, как он понимает соборность, почти с негодованием говорил о том, что какой-то не учившийся богословской науке офицер дал совершенно никому непонятное расплывчатое определение, которое не укоренено ни в какой традиции серьезного богословского знания, и вот полтора столетия люди пытаются теперь понять, что же он имел в виду. Мне такая точка зрения кажется крайне ригористичной, – признается Юлия Балакшина. – В этом какой-то парадокс русской мысли – что она рождалась не в результате систематического схоластического богословского знания, а из живой жизни, из опыта живой веры, общения, может быть, из опыта дружеского круга. Именно такой была мысль Хомякова, и в этом её несомненная ценность, а не недостаток».

 

«Прозатор должен задушить стихотворца»

Современники поражались безупречной культуре логического рассуждения, которую демонстрировал Хомяков. «Мало кому удавалось вести спор на том же уровне, – говорит Елена Непоклонова. – Эта безупречная логика соединялась с поэтическим вдохновением, способностью понимать поэзию и творить самому. Его стихи были высоко оценены Пушкиным, Вяземским, Веневитиновым».

Сам Хомяков, вместе с тем, своё поэтическое творчество оценивал скромно: «Без притворного смирения я знаю про себя, что мои стихи, когда хороши, держатся мыслью, то есть прозатор везде проглядывает и, следовательно, должен, наконец, задушить стихотворца».

«Когда Хомяков говорил о себе как о поэте, он всё-таки хотел выразить не свою “профессиональную идентичность”, – считает Дмитрий Гасак. – Это был скорее характер его отношения к жизни. Поэзия была не только в моде, но поэты имели особое достоинство и какое-то внутреннее право судить жизнь, высказываться. Мне кажется, что в этом его самосознании есть ещё какая-то пророческая черта. Это выразилось не только в его стихах, которые для него были своего рода формой, – это выразилось и в письмах, и в богословии, и в жизни, и даже в отношении к хозяйствованию и к вопросам общественным, политическим, историческим – например, к вопросу об отмене крепостного права».

«Общественные отношения виделись ему в чём-то подобными тем отношениям, которые выстраиваются между людьми в Церкви как богочеловеческой реальности, – говорит Елена Непоклонова. – Не случайно он так много внимания уделял сельской общине в России».  

Самая трудная мысль Хомякова

В славянофильском кружке роль Хомякова была руководящая. Он признанный глава школы и первый её богослов. Юрий Самарин, скромно почитавший себя его учеником и последователем, писал, что Хомяков «жил в церкви» и «представлял собой оригинальное, почти небывалое у нас явление полнейшей свободы в религиозном сознании», «всегда и на всё смотрел во все глаза, никогда ни перед чем не жмурил их, ни от чего не отмахивался и не кривил душой перед своим сознанием. Вполне свободный, то есть вполне правдивый в своём убеждении, он требовал той же свободы, того же права быть правдивым и для других».

Одна из самых трудных мыслей Хомякова – что «Церковь не есть авторитет». Вот как её пояснял Самарин: «Я признаю, подчиняюсь, покоряюсь – стало быть, я не верую. Церковь предлагает только веру, вызывает в душе человека только веру и меньшим не довольствуется; иными словами, она принимает в своё лоно только свободных. Кто приносит ей рабское признание, не веря в неё, тот не в Церкви и не от Церкви». Наделить Церковь авторитетом – дело свободы, веры и совести каждого христианина, а не дело церковной институции или носителей духовного сана.

Хомяков видел в Церкви «не доктрину, не систему и не учреждение», а «живой организм, организм истины и любви». Его самая известная работа «Церковь одна» начинается словами: «Церковь не есть множество лиц в их личной отдельности, но единство Божией благодати, живущей во множестве разумных творений, покоряющихся благодати».

Возможно, для нас понять мысль Хомякова – задача ещё более трудная, чем для его современников. С одной стороны, «Церковь не есть авторитет», то есть по смыслу своему не предполагает опоры на внешнее организационное начало. С другой стороны, он очень подчёркивает, что она есть некое единство. Постсоветским нам в любом единстве лиц мерещится колхоз. Нам ничего не говорит «соборная церковная совесть», зато мы хорошо знаем, что такое совесть партийная. Для нас абстрактно звучит «множество разумных творений, покоряющихся благодати», зато иногда кажется, что XX век был специально сделан, чтобы продемонстрировать, что значит множество безумных творений, объединённых круговой порукой доносов и убийств и покорившихся страху, лжи и насилию.

Видимо, нужно было пережить XX век, испытать, что такое общая бессовестность, чтобы мысль Хомякова стала востребованной, хотя от этого, может быть, ещё более трудной. За его интуицией соборности, за взыскательным представлением о Церкви как внутреннем и свободном единстве Божьих творений стоит смелое предположение, что единство может быть укоренено не только в «праве на бесчестие», но и в «самочинной работе духа», держаться не только на страхе и внешней силе, но и на внутренней свободе. Бердяев спустя несколько десятилетий после Хомякова назовёт соборность «качеством личной совести, стоящей перед Богом». И может быть, не последний вопрос – захотим ли мы обрести это качество сегодня.

Поговорим о Хомяков

Откровение о соборной природе Церкви, данное через Хомякова, ещё должно быть расслышано и воспринято в православной церкви. Одним из шагов на этом пути станет конференция, которую в этом году 5 октября, в день памяти Алексея Степановича, в его бывшей усадьбе в Богучарово проводят Свято-Филаретовский институт, философский факультет МГУ и Тульский историко-архитектурный музей.

По мнению устроителей конференции, обращение к наследию Алексея Хомякова актуально не только для церковного самосознания, но и для всего народа и страны в связи с вопросом самоидентификации. «Разрыв культурной традиции таков, что свою идентичность многие склонны соотносить с опытом советского времени, это катастрофа для народа, – говорит Дмитрий Гасак. – И поэтому обращение к опыту таких людей, как Хомяков, и вообще ранних славянофилов имеет большую ценность».

«Сейчас фигура Хомякова для церковного сообщества – принятая, в Социальной концепции РПЦ часто встречаются ссылки на какие-то его утверждения, – говорит Юлия Балакшина. – Однако при подготовке конференции нам стоило немалого труда найти человека, который согласился бы что-то сказать именно о богословском наследии Хомякова. Его готовы воспринимать как историка, как философа, даже как поэта, но вот осмыслить и в полноте выразить, что же он смог сделать как богослов, пока, мне кажется, удаётся с трудом».

«Мы бы очень хотели привлечь внимание руководства Тульской губернии, а может быть даже Министерства культуры России, к плачевному состоянию чудом сохранившейся усадьбы Хомякова, – говорит Дмитрий Гасак. – И многие участники конференции, а среди них люди очень именитые и заслуженные, эту инициативу поддержали и хотели бы своим участием привлечь внимание к этому замечательному месту».

Сегодня на месте усадьбы сохранился храм и колокольня. В плачевном состоянии усадебный дом, из которого всего две или три комнаты принадлежат музею. В каких-то комнатах живут люди, в каких-то до недавнего времени располагалось отделение почты. Недавно отреставрировали фасады, но они тоже рассыпаются. «Как всегда в таких случаях, музей поддерживается лишь энтузиазмом его сотрудников, – рассказывает Дмитрий Гасак, – и мы хотели бы их поддержать».

«Разумеется, мы организуем конференцию не для того, чтобы посмотреть назад, – говорит он. – Вторая часть конференции – круглый стол под названием “Время ли славянофильствовать?”. Что для нас сегодня приоритетно в понимании славянофильства – и в плане духовном, богословском, и в плане философском, общественном, политическом, национальном? Хомякову было важно “допросить духа жизни”. Вот и мы хотели бы порассуждать о том, к чему призывает нас “дух жизни” сегодня».