«Церковь – мистическое пространство, в котором человек становится самим собой»

Русский помещик, потомок старинного дворянского рода Алексей Степанович Хомяков (1 мая 1804 г. – 5 октября 1860 г.) был удивительно разносторонне одаренным человеком: публицист; философ; историк; социолог и правовед, разрабатывавший практические планы уничтожения крепостничества; инженер-изобретатель, получивший в Англии патенты за принципиально новые конструкции паровой машины и создавший дальнобойное ружьё; медик, много сделавший в области практической гомеопатии и лечения холеры; практик, разработавший новые способы севооборота, винокурения и сахароварения. Алексей Степанович был поэтом, автором лирических стихов и стихотворных драм, входивших в хрестоматии и ставившихся в театре, и художником (даже отчасти иконописцем – писал в Париже иконы для католического храма).

Однако широкую известность он получил как первый русский богослов-мирянин и один из основателей славянофильства. А.С. Хомяков создал сравнительно немного богословских трудов, однако среди ключевых понятий и проблем, о которых он писал – свобода, соборность, единство, любовь, авторитет и мнение церкви, дар учительства, подлинное и ложное понимание иерархии. При этом в богословских работах А.С. Хомякова почти нет цитат святых отцов, но фактически все написанное им являет прекрасное знание и укорененность в Писании и в Предании Церкви.

Почти все его работы, за исключением катехизического сочинения «Церковь одна», написаны в качестве ответных писем, и носят преимущественно полемический характер. Но в них раскрывается столь мощное видение самого существа Церкви, что это позволило другу и единомышленнику А.С. Хомякова Ю.Ф. Самарину назвать его учителем церкви (в предисловии к посмертному изданию полного собрания сочинений).

Алексей Степанович по свидетельству современников, был не только человеком исключительного ума и одаренности, но и православным христианином, непоколебимым в своей вере. Его твердость в вере и верность помогли ему отстаивать значимость православия в судьбе России вопреки широко распространенным в высшем обществе представлениям о том, что соблюдение православных обрядов, и, тем более, жизнь по вере являются уделом непросвещенного, «темного» народа.

Кончина А.С. Хомякова является прямым следствием его жизни по вере: он умер, заразившись холерой, помогая во время эпидемии своим крестьянам. Как пишут современники, умирал он мучительно, но мирно, в сознании, и за мгновение до смерти успел осенить себя крестным знамением.

О значении личности и богословия Хомякова размышляли многие выдающиеся представители русского религиозно-философского возрождения XX века – Н.А. Бердяев, м. Мария (Скобцова), В.В. Зеньковский, о. Георгий Флоровский, Л.П. Карсавин и др. В частности, Н.А. Бердяев посвятил ему монографическое исследование, в котором писал: «Со времен старых учителей Церкви православный Восток не знает богослова такой силы, как Хомяков» [1].

Ко дню памяти А.С. Хомякова мы публикуем доклад Давида Гзгзяна, профессора Свято-Филаретовского института и члена Межсоборного присутствия Русской православной церкви, о значении для нас богословского наследия выдающегося богослова. Доклад впервые прозвучал на международной научно-богословской конференции «Христианская соборность и общественная солидарность» (Москва, 16-18 августа 2007 г.)

Значение А.С.Хомякова и других носителей идеи соборности в наши дни

Если постараться выстроить цельное представление о наследии Хомякова, в особенности в отношении к нашим сегодняшним реалиям, то вряд ли мы так смело смогли бы утверждать, что хорошо знаем, какой именно смысл он вкладывал в им же придуманный термин «соборность». Нам более или менее известны издержки этого понятия соборности, еще более или менее известны мотивы введения соборности в богословский обиход, Но мне бы хотелось пунктиром прочертить всю сумму представлений А.С. Хомякова, потому что мне кажется, что именно в сумме они особенно актуальны.

Хомяков был озабочен приблизительно тем же, с чего начинает свое рассуждение о церкви такой современный в общем церковный писатель как С.И. Фудель. Если Фудель писал о церкви как о преодолении одиночества, то и Хомяков, как ни странно, отталкивался приблизительно от этого же. Зернов, в частности, обращает внимание на то, что Хомякова мучила проблема одиночества человека и, вероятно, в особенности оттого, что церковные реалии того времени его нисколько не вдохновляли. Он не питал иллюзий насчет того, как фактически обстоит дело и насколько реально для него преодоление «того одиночества в современной Русской православной церкви». Но тем не менее он не оставлял своих усилий в стремлении найти хотя бы такие нормативные свойства церковной жизни, которые прямо указывали бы на то, что церковь и есть это самое преодоление. И все дальнейшие богословские и философские усилия Хомякова были направлены именно на это. Он потому и считал, что церковь и есть в норме то мистическое пространство, в котором человек становится самим собой, что его одиночество преодолено, потому что он здесь не один, он вдохновлен сожительством, живым сосуществованием с Богом и с другими. Понятно, что в том, как потом Хомяков развивает это представление, оно не свободно от издержек. Но в данном случае принципиально важно зафиксировать, что Хомяков говорит об этом, не подозревая, что почти через сто лет после него появится европейский экзистенциализм, а параллельно и на отечественной почве заговорят о том же.

На самом деле Хомяков начинает с экзистенциальной проблематики. Может быть, если бы он учился не у Гегеля, а у Ясперса и Сартра, он бы так активно не развивал известные своей ограниченностью взгляды на церковь как на организм, а больше бы увлекался как раз тем, что составляло основную линию философствования Бердяева. Кто знает. По крайней мере, мне кажется, что все-таки не случайно, что одну из очень емких монографий, посвященных Хомякову, написал именно Н.А. Бердяев, и это было в достаточно поздний период его творчества. Бердяев тем самым фактически расписался в том, что первоисточником русского христианского экзистенциального восприятия Церкви, экзистенциального видения христианства является, как ни странно, А.С. Хомяков. И это мне кажется принципиально важным. О6 этом вспоминают мало. Обычно нам мозолят глаза утверждениями, что церковь есть целостный организм, где, есть подозрение, может потеряться личность. А все было немного не так, а местами совсем не так, существенно сложнее.

То, что условием такого существования в общении, т.е. соборного существования, является не что иное как свобода, это тоже тезис Хомякова. Свобода — едва ли не одно из излюбленных его богословских понятий. Хотя кажется, что вот этот самодовлеющий организм не очень располагает к тому, чтобы всерьез рассуждать о свободе. Хомяков действительно может дать повод для упрека в том, что он, как писал Бердяев, не очень чувствовал проблематику развития, становления, вообще динамического устроения церковной жизни, что дух общения для него – это скорее норма, некий идеал, в котором человек пребывает, если oн в эту нормативную, т.е. в мистически гармоничную церковь каким-то образом попадает.

Но то, что условием существования в церкви (если представления о церкви соответствуют норме Христовой) является свобода, – этот тезис он отстаивал горячо. Настолько горячо, что нам с вами известно такое радикальное высказывание Хомякова: «Церковь – авторитет, сказал Гизо – это католический автор. Бедный римлянин. Церковь – не авторитет, как не авторитет Бог, не авторитет Христос. Ибо авторитет есть нечто для нас внешнее. Не авторитет, говорю я, а истина и в то же время жизнь». Вот ниспровержение авторитарного начала в угоду свободе личности, которая только таким образом обретает саму себя, потому что встречается в свободном своем усилии со Христом не как с авторитетом, а как с живым Главою Церкви, слугою всех, кто принимает Его жертву и принимает Его Воскресение. Вот ради этого Хомяков разражается такой филиппикой в адрес авторитарного начала.

Чтобы не оставлять иллюзий, можно привести и другое высказывание Хомякова, в котором достается иерархическому началу в церкви, т.е. дело не ограничивается только ложным представлением об авторитарности, которая может быть приписана даже Богу или Сыну Божию. Но Хомяков хорошо понимает, что речь должна идти в целом о некоем нормативном принципе устроения церковной жизни, поэтому он откровенно сетует на принцип иерархичности. Это, правда, касается его взглядов на католицизм – это хорошо известное свойство хомяковского богословия, на которое в свое время указал Владимир Сергеевич Соловьев*, когда идеальное православие сравнивается с реальным католичеством, конечно, не в пользу последнего. Но при этом стоит помнить, что Хомяков не был настолько наивен, чтобы не видеть ограниченности исторического православия.

Так вот анализ Хомякова выглядит следующим образом: «Из живой общины, управляемой свободным волеизъявлением ее членов, церковь превратилась в государство, миряне стали ее подданными, а иерархия правила ими. Жизнь церкви — в иерархии, а народ только плоть ее». Но это все критика, я подчеркиваю, в адрес католической практики, заканчивается она упреком относительно практики причащения мирян только под одним видом, т.е. только под видом одного хлеба. Но если посмотреть всерьез, то на самом деле Хомяков этими своими высказываниями задает сквозную тему для всего русского религиозного ренессанса, и до сих пор мы обсуждаем достаточно болезненную проблему соотношения в Церкви начала институционального и начала харизматического. Хомяков тем самым затронул сердцевинную проблему наряду с вопросом о свободе и об обретении человеком самого себя.

И еще мне хотелось бы напомнить о том умствовании Хомякова, которое вызывает наибольшие нарекания и считается безнадежно устаревшим. Речь идет о его воззрениях на государство и общество. Вот тут бы, казалось, Хомякову должно сильно достаться от любого критика. Но я бы не торопился с этим, потому что издержки его воззрений об особом духе и складе жизни русского народа, выраженные в том, что ему от рождения, т.е. по естеству, присущи какие-то высокие духовные свойства, например, терпение, смирение, готовность любить, жертвенность и т.д. достаточно резко критиковал Бердяев, справедливо утверждая, что духовные свойства не могут быть детерминированы экономическими и географическими условиями проживания народа, как это у Хомякова приблизительно и получалось.

Однако все-таки позволю себе напомнить высказывание Хомякова, обращая внимание не столько на его содержание, сколько на контекст и мотивы разрабатывания вот именно таких воззрений. Да, действительно Хомяков писал, что русский народ по преимуществу земледельческий, что русский народ поэтому смиренный и потому же христианский, что он гораздо более христианский, чем Византия, что ему не свойственно увлекаться материальными интересами. Более того, русскому народу настолько присуща такая социально-экономическая аскеза, что даже именно ему суждено было выбрать вот эту особую форму правления под названием самодержавие, которая, с точки зрения Хомякова, есть не что иное, как такое аскетическое делегирование всей полноты власти абсолютному монарху. Грубо говоря, для того, чтобы обезопасить себя от какого бы то ни было соучастия во власти, потому что власть — штука вредная, она, как известно, развращает, а абсолютная власть развращает абсолютно (это, правда, уже не Хомяков). И таким образом, народ вручает соборным аскетическим усилием (это слова Хомякова) эту власть самодержцу.

Я бы здесь напомнил, что для Хомякова указания на какие-то особенные черты, связанные с природной соборностью, были основанием для того, чтобы начала свободы и социальной гармонии привносить в жизнь народа, их культивировать в ущерб какому бы то ни было политическому авторитаризму. Сам Хомяков был убежденный либерал как у себя в поместье, так и вообще в жизни. И поэтому ссылка на то, что взыскание духовности есть основание для того, чтобы отказаться от права, от правового начала в жизни народа, отказаться от демократических процедур в угоду той или иной разновидности авторитарного управления, эти ссылки, по меньшей мере, несостоятельны. Потому что хомяковская идея была прямо противоположной. Единственный человек, который утверждал нечто подобное вчерашнему, т.е. для которого эта природная общинность могла быть основанием для такого тотального консерватизма относительно самодержавной власти, был Катков**, который, по мнению всех серьезных аналитиков и исследователей славянофильского движения, уже демонстрирует признаки его вырождения.

В заключение хотелось бы подчеркнуть, что Хомяков в своих исходных мотивах, в том, ради чего это все писалось и говорилось, в том, что является основанием такого усилия человека, как вера, основанием его поисков, чаяний, человека, который пытается стать самим собой, который пытается найти себя, обретая Бога, в этом Хомяков не просто не устарел, но и, тут стоит согласиться с Бердяевым, продолжает оставаться родоначальником свободной христианской мысли. И когда мы с вами оперируем такими категориями, как соборность, общинность, любовь, свобода, сохраняя за ними приоритет в качестве основных начал христианской жизни, мы должны понимать, что этим мы обязаны не кому-нибудь, а именно Хомякову.

И еще одно. Известно, что Хомякова, как и всех славянофилов, а потом и Соловьева, принято упрекать в утопизме. Действительно, плох был тот славянофил, который не сочинял утопических проектов о том, как бы хорошо было, если бы жизнь народа... что жизнь народа и его церкви представляли бы нечто этакoe... (а славянофильский утопизм отличался тем, что тут еще и путалось социальное и церковное). Дальше могла бы последовать какая-нибудь такая душещипательная цитата, где ключевыми словами оказались бы соборность, гармония, согласие, любовь, свобода и проч.

Так вот, сочинение утопий, как известно, дело рискованное, чаще всего двусмысленное. Но относительно утопизма Хомякова, а потом и Соловьева хотелось бы сказать ровно следующее, что без здорового утопизма на самом деле трудно себе представить какие бы то ни было серьезные попытки устроения общинной жизни. Потому что если мы исходим из того, из чего не исходил Хомяков, что община это не данность, а всегдашняя динамическая перспектива, что мы никогда до конца не знаем пределов совершенствования общинножительства, а также всех возможных форм и свойств общинности, то вот такой здоровый динамический же утопизм должен быть, как ни странно, характерен для адекватной православной экклезиологии, родоначальником которой справедливо стоит считать того же Хомякова.