Между Пасхой и Преображением. В церкви не может быть раздвоенности традиции

С праздником, дорогие братья и сестры!

Мы, конечно, очень рады этому престольному празднику нашей Преображенской часовни. При этом мы понимаем, что в христианстве есть две традиции, как бы две параллельных линии, и пока не очень понятно, где они сходятся или расходятся. Есть традиция древнейшая, апостольская, которая говорит о том, что мы обретаем Жизнь вечную благодаря Христовой Смерти и Воскресению и благодаря последовавшему за этим сошествию Святого Духа на апостолов, на всю Церковь и на весь мир. И в центре этой традиции, конечно, стоит праздник Пасхи как главный праздник в течение года.

Но есть и другая традиция — традиция, которая говорит о том, что весь смысл человеческой жизни состоит только в том, чтобы стать причастниками божественного естества, чтобы стать соработниками у Бога, не только в этой жизни, но и в вечности, потому что как еще можно представить себе Царство Небесное, которое проповедовал Христос? И тогда в центре этой традиции становится праздник Преображения, потому что именно он показывает, что это божественное осияние, этот нетварный фаворский Свет может стать той силой, которая объединит человека с Богом через Христа во Святом Духе и всех людей друг со другом и со всем миром, и что таким образом человек обретает Небесное Царство.

Эта традиция менее осознана, менее известна, она пришла, скорее, через осознание достижений поздневизантийского богословия. Вы, конечно, знаете, о чем и о ком здесь идет речь — об исихастском движении, об опыте монашествующих, о том делании, когда молитва становится непрестанной, когда человек старается сохранять свое сердце и ум в единстве, когда человек действительно может всегда служить Богу, не отвлекаясь ни направо, ни налево, куда бы ни уводили его обстоятельства или страсти. Страсти всегда влекут человека не туда, всегда отвлекают его от Бога, именно потому что они страсти, это их свойство по определению. Как бы человек ни оправдывал их для себя, они оправдания не имеют, потому что они человека закабаляют, делают рабом того или иного идола. Поэтому каждый человек и призван бороться со страстями. Именно этому учили те отцы-исихасты, которые ставили в центре своей жизни постоянное преображение себя, жизни и мира.

Так вот, эти две традиции — мистико-аскетическая, паламитская традиция и традиция возвещения Царства Божьего в свете Христова Воскресения, в пасхальном свете — проявились и были осознаны в церкви очень поздно, можно даже сказать, слишком поздно. Это осознание стало актуализироваться лишь в конце XVIII – начале XIX века. И потом оно медленно-медленно развивалось и стало общеизвестным и общепринятым только где-то к середине XX века, даже, может быть, в его второй половине. А это означает, что связи этих двух традиций еще не сформировались, они еще плохо осмыслены и, конечно, малоизвестны, а значит, и мало усвоены церковью.

Мы должны понять всё напряжение, связанное с этим вопросом. Какую традицию поставить на первое место? Или, может быть, их можно уравнять и как бы отождествить, сказав, что более поздняя, паламитская традиция есть просто развитие первой, как бы новый лик Софии, божественной Премудрости, которая открывает нам Себя таким образом? Да, может быть и так, но может быть и иначе. Вообще говоря, ответа на этот вопрос нет до сих пор. Мне часто приходится об этом думать, потому что так уж получилось, что в моей жизни эти традиции появились одновременно. Они проявились с большой силой, большой мощью, но при этом действительно не были сочленены или как-то соотнесены друг с другом. Отец Всеволод Шпиллер и люди западного, эмигрантского крыла Русской православной церкви, где только и могло просиять это откровение, проповедовал, как вы понимаете, традицию Преображения. Именно отец Всеволод Шпиллер первым сказал, что главный праздник года есть Преображение. А другие проповедники, как, скажем, отец Виталий Боровой, говорили в традиционном духе прежде всего о Воскресении, и для них Пасха оставалась центральным праздником года. Но и они не осмысляли соотнесенность друг с другом этих двух традиций.

Безусловно, в этом выражает себя недостаточная развитость нашего мистического опыта, недостаточная глубина богопознания и познания человека, а также познания евангельского и апостольского пути. Приходится признать, что такой недостаток есть. И он есть, к сожалению, и у нас с вами, в нашем братстве, которое, тем не менее, совершенно не случайно носит название Преображенского. И эта часовня тоже не случайно носит то же имя, что и наше братство. Это осознанный выбор. Именно поэтому я и рискнул изложить вам сегодня эту проблему, поставить этот вопрос. Повторяю, мне представляется, что ответа на него до сих пор нет. Ну, или, скажем, он не очень хорошо осознан, потому что не хватает опыта — не только мозгов, но именно духовного опыта.

В начале XX века люди очень сильно напрягали себя — свои мозги, свое сердце, — желая проникнуть в тайны софийности мира и человека, в тайны премирного творчества через Христа как Премудрость Божью и Божью силу. Тогда же они задумались о последних, глубинных вопросах, связанных с мистическим откровением нашей веры. Но так случилось, что довести до конца этот процесс в XX веке не удалось. Даже лучшие из тех, кто исследовал собственно паламитскую традицию, типа отца Иоанна Мейендорфа, не поставили по-настоящему этот вопрос или не до конца ответили на него. А он важен, потому что в церкви не может быть раздвоенности традиции. И нам с вами каким-то образом нужно найти на него ответ, а для этого нужно большое напряжение, сравнимое с той гениальной эпохой, которая, пусть и на кратчайшее время, открылась в России в первых двух десятилетиях XX века — ну, и продолжалась потом, в следующие десятилетия, но, правда, уже не совсем на подъеме, вплоть до времени кончины отца Александра Шмемана, отца Иоанна Мейедорфа и некоторых других. То есть весь XX век еще вкладывался в эту копилку церковной жизни, церковного опыта богопознания и познания человека и мира. Однако, как мне кажется, все-таки до конца ответа так и нет. Я, во всяком случае, его не нахожу нигде и ни у кого.

Я не решаюсь предлагать вам сейчас что-то из того, о чем я сам думаю по этому поводу. Может быть, когда-нибудь время для этого придет, если вы тоже как следует подумаете об этом. Ведь из этого делается много-много разных выводов. Если бы мы разрешили эти вопросы внутри своей личностной и соборной церковной жизни, мы бы смогли не просто формально ответить на вопрос, какой же праздник первый… Ведь смогли же мы разобраться с тем, какое таинство стоит в церкви на первом месте! Мы же смогли в этом уйти от временных, частных ответов! Так что есть надежда, что и здесь, с праздниками, мы разберемся. Но это не самое главное. Какой праздник нам праздновать более глубоко и торжественно — это, в конце концов, вопрос производный. Для нас главный вопрос — как лучше исполнить волю Божью, какой путь к Царству Божьему, к общению во Христе и Духе Святом, к полноте общения и служения самый короткий, самый лучший по своим жизненным характеристикам?

Какие выводы мы делаем в одном случае и в другом? Почему часто для нас проповедь Христова Воскресения не так много значит? Если в древности верующие рукоплескали при одном упоминании о Воскресении Христовом, то сейчас мы ничего подобного внутри себя не чувствуем. И наше торжественное и радостное празднование Пасхи нередко носит декларативный, изъявительный характер. Нас больше волнует второй путь, но и здесь есть своя проблема, ведь для человека он связан с большими жертвами, с огромными аскетическими, молитвенными и другими усилиями, а мы к этому не готовы и ограничиваемся самой что ни на есть простейшей аскетикой, почти что на детском уровне. В братстве редко встретишь людей, которые готовы здесь идти вглубь и вширь, открывать новые горизонты. Так что и тут, и там есть свои большие сложности, и пока не очень понятно, как решить эту задачу.

Но давайте будем об этом думать и просить Господа, чтобы Он нам это открыл! Для нашего братства это важно не только с точки зрения внутренней его жизни, но и для нахождения путей возрождения церкви и веры в Бога — веры во Христа и в Духа Святого, в Церковь, в каждого человека, которому каким-то образом надо давать авансы любви и доверия, причем во всех случаях, даже тогда, когда перед тобой откровенный злодей, как это делал, например, отец Павел Адельгейм, чему мы все свидетели.

Давайте же, дорогие братья и сестры, празднуя праздник Преображения, думать об этих, как говорят философы и богословы, «последних вещах», то есть о вещах, лежащих на самой глубине божественного откровения, на самой глубине смысла жизни, общения Духа Святого и общения святых! Может быть, с развитием христианской антропологии откроется что-то такое, что поможет нам отвечать на такие вопросы. Но не будем забегать вперед, не будем увлекаться предположениями и предаваться мечтам. Может быть, так будет, а может, и нет, посмотрим… Пусть каждый из нас, дорогие братья и сестры, заглядывает в глубину своего сердца, в самую глубину, действительно ставя во главу угла Самого Господа и никогда ни что иное! Ибо всё остальное — соблазн и искушение, которое ничего доброго никогда никому не приносит. Может быть, потому-то и не было в историческом христианстве развитой антропологии и экклезиологии, что эти вещи не открывались ни древним святым отцам, ни другим святым исторической церкви. А сейчас настает время, и настало уже, когда эти вопросы выходят на первый план, и не отвечать на них уже нельзя…

Будем же стараться это делать, каждый в свою меру, насколько есть в сердце и в жизни каждого человека это измерение глубины! И тогда, собрав этот опыт, мы сможем представить Богу готовый ответ и тем самым прославить Его всей своей жизнью!

Аминь.