Однажды в детстве я пригласила подругу погостить у нас на даче. А бабушка на это сказала: «Никаких посторонних людей у нас быть не должно!». Ах не должно, с болью подумала я, значит, и моей ноги тут не будет, и уехала вместе с Катей в Москву. Я знала: у бабушки трудный характер, а бабушек не выбирают. Я тогда совсем не думала о том, откуда этот страх перед «чужими»? Нам не объясняли, почему чужие – это плохо, просто: с нами их быть не должно – и точка. А сегодня, накануне 30 октября, дня памяти жертв политических репрессий, я вдруг поняла, что это разделение на чужих и своих, этот иррациональный страх не просто черта трудного характера, это наследие того, что было с ними и стало с нами в XX в.
Я ничего не знаю про свою семью, знаю, что все из крестьян, что кто-то был раскулачен, что в 30-е семья деда и семья бабушки бежали с Украины от голода, попали в Москву. Как они сюда попали? Об этом никто никогда не говорил. Я только знала: вот был голод – и убежали. Мало ли, бывает голод… Я знаю, что прабабушка по маминой линии была крайне бедной и очень жесткого нрава, потому что рано лишилась мужа и растила в деревне двух дочерей, и взять с нее было нечего. По маминым словам, она называла советскую власть антихристовой. Дед, служивший милиционером, говорил ей на эти слова: «Я тебя посажу», а она отвечала: «Сажай, мне ничего не страшно». Я наследница своих бабушек и прабабушек, и во мне где-то прячется этот разрушительный страх перед чужими, и горечь людей, лишенных Родины, и слезы женщины, которой было уже ничего не страшно, потому что у нее ничего не было.
Завтра я пойду на «молитву Памяти» на Донское кладбище читать имена погибших от репрессий людей. Это единственное, что я могу для них сейчас сделать, и я верю, что это поможет нам больше не делить людей на своих и чужих.