Пресветлый мрак и всесветлый, непостижимый свет

Слово священника Георгия Кочеткова на Вечерне в Неделю вторую Великого поста, память свт. Григория Паламы, 10 марта 2012 г.

С праздником, дорогие братья и сестры!

Неделю назад мы с вами говорили о том, в чем разница между Ветхим и Новым Заветом, о том, что значит торжество православия, иконопочитание, что значит почитание образа и первообраза, каково соотношение образа и первореальности. Мы думали о том, чего мы должны ожидать в своей жизни, к чему должны стремиться для того, чтобы действительно быть учениками Христовыми, не оборачиваясь в сторону Ветхого Завета. И вот наступила следующая неделя, и мы, начиная с сегодняшнего вечера и целый день завтра, будем воспоминать одного святого XIV века, который был архиепископом Фессалоник – Григория Паламу.

Святитель Григорий был человеком аристократического воспитания и положения, но также и строгим монахом. Он был человеком, который воспринял традицию и пытался ее как-то осмыслить, представить. Есть много интересных вещей, которые – уже на исходе византийской эпохи, в самом-самом ее конце – он смог как-то оживить, переформулировать и даже развить по-новому. И среди прочего самым известным является то, что святой Григорий решил различать при богопознании божественную сущность и божественную энергию. Ведь когда прежде богословы говорили о божественной сущности, они, естественно – и в связи с античной традицией, еще языческой, и в связи с библейской ветхозаветной традицией, – говорили, что Бог по существу Своему непознаваем. Бог настолько трансцендентен всему тварному миру, настолько с ним не смешивается, что Он над ним и ничего общего с ним как бы не имеет. Но в то же время, если Бог ничего общего с тварным миром не имеет, то как же Он его спасает и как же тогда можно спастись человеку? Тогда божественной силой это сделать невозможно и получается, что можно спасаться только своими силами? Но это было бы нелепо, и все знают, к чему это приводит.

Были самые разные теории, которые объясняли этот момент, а святитель Григорий предложил истолковать явление фаворского божественного света как явление нетварной божественной энергии, как проявление именно энергийного начала в Боге. И он это сделал для того, чтобы, сохранив абсолютную трансцендентность Бога – которая была нужна для того, чтобы отделить Бога-Творца от Его творения, – с другой стороны, Бога с этим же творением соединить. Бог в этом мире присутствует не Своей сущностью, потому что сущность Его надмирна, а Своей силой, Своей энергией. И эту энергию человек может улавливать – своим сердцем, своим умом, соединяя ум с сердцем, просвещая даже свое тело и все свои взаимоотношения с людьми, с миром и с Самим Богом. Человек может улавливать эту энергию настолько, что он сам может просветиться подобно апостолам на Фаворе и сам может оказаться источником этого света. Помните, как апостолы увидели, что из облака божественного мрака, которое осияло Христа, воссиял свет преображения – пресветлый мрак и всесветлый, непостижимый, не воспринимаемый внешними чувствами, свет?

Почему это было важно? Потому что если мы стремимся к неким первореальностям нашей жизни, то, естественно, сразу возникает вопрос: а как мы можем их достичь? Как мы можем обрести Бога в своем сердце? Как мы можем свое спасение получить, улучить, каким образом? Христианство издревле знало учение о синергии, о том, что человеку нужно быть сотрудником, соработником у Бога, т.е. действовать вместе, как бы рука об руку с Богом, и тогда достигается цель христианской жизни – обретение того самого божественного света, того просвещения и того познания, которое в общем-то и является для нас жизнью вечной. Человек стремится к жизни вечной, эта жизнь должна открываться ему еще на земле, когда он живет в своем простом человеческом теле, которое само по себе еще Царства Божьего не наследует, но которое может обрести какие-то новые черты. И всё это должно привести к тому, что человек просветляется, обретает новое, духовное тело, которое уже Царство Божье наследовать может, вместе с душой и духом, а вообще говоря, и вместе со всем миром, который совместим с Богом и божественной благодатью. И именно это имело принципиальное значение. Нужно было показать, что делать человеку на земле после того, как он уже побывал не в сфере действия закона теней и преданий, а в сфере действия божественной благодати.

Вот человек обретает веру во Христа, а что дал нам Христос? Он дал нам благодать, дал дерзновение и свободу, дал смелость обращаться непосредственно к Богу, восходить прямо к Его престолу, без всяких посредников. Единственный наш посредник – это Слово Божье, Которое есть Сам Бог, и поэтому в каком-то смысле Он и не есть посредник (помните, неделю назад мы с вами уже об этом говорили). И христианство – единственная вера, единственная практика жизни, которая освобождает человека от какого-либо посредства и от какой-либо посредственности, и это принципиально, абсолютно принципиально.

Так что человек, который начинает этот путь, должен знать, может ли он обрести вечную жизнь и как это делается. Да, по вере, по любви своей, по дару Христова просвещения человек уже ощущает дыхание вечной жизни, еще живя на земле. И оказывается, именно здесь и нужно некое внутреннее духовное рождение человека, или его возрождение, т.е. человек должен родиться свыше, или, говоря на современном языке, он должен стать личностью. Он сначала рождается как индивидуальность с потенцией быть чадом Божьим, и если он им становится, то он и становится личностью, в отличие от индивидуальности. И тогда он становится обиталищем, обителью Бога, тогда он проходит Небеса, обретает тайну божественного мрака и божественного света – конечно, настолько, насколько может вместить. Понятно, что до конца такие вещи вмещать невозможно, а тем более познавать их. Но идти по этому пути вполне возможно, правда, при одном условии: что в человеке нет того, что этому мешает, что сопротивляется этому.

А что этому может сопротивляться? Всякая наша безалаберность, всякая греховность, все наши страсти, все наши злые помыслы – они нам мешают. Человек хочет двигаться вперед, а, как в стране Лилипутии, множество-множество тончайших нитей его сдерживают и никуда не пускают. Человек рвется-рвется, а всё стоит на месте… Эти нити лилипутские надо, конечно, порвать. Вот и возникает проблема борьбы со страстями и со своими дурными, мрачными, темными, греховными помыслами, которые постоянно на нас нападают, постоянно нас отвлекают на молитве, постоянно мешают нам чистым сердцем прославлять Бога и с таким же чистым сердцем смотреть на наших ближних, даже на тех, кого мы любим, что уж говорить про тех, которых мы не любим или которые уж очень не любят нас. Вот здесь-то и обретает свою почву, свое основание вся аскетическая традиция нашей церкви, потому что борьба с этими помыслами и страстями, вопросы о том, какие они, как взаимосвязаны, – всё это описывается святыми отцами в их аскетических и мистических трактатах.

Ну, о мистике мне здесь много говорить сейчас, наверное, не нужно, хотя, конечно, разговор о божественном мраке и божественном свете, о божественной сущности и божественных энергиях – это, вообще говоря, область мистики. Почему? Потому что это, в конечном счете, область самого глубокого опыта человека, что действительно требует духовного рождения, духовного возрождения. Потому что в обожении человека, в теосисе, есть, безусловно, тайна. Это некое таинство веры, молитвы и жизни, которое уже выходит в самую высокую и глубокую область божественных тайн. Бог стал человеком, чтобы человек стал богом. И как же человек становится богом, каким образом? Вот именно так: обретая жизнь вечную, насыщаясь божественной энергией, божественной благодатью, божественным светом. Это и есть обожение. Это то, что имеет не просто индивидуальное значение, но значение соборное и вселенское, космическое.

Человек – микрокосм, но он не только микрокосм, а, как вы помните, еще и макрокосм и микротеос – т.е. он есть маленький мир, но при этом он же еще и большой мир (потому что в нем есть нечто большее, чем всё, что есть в мире тварном) и он же есть маленький бог (это чтобы не путать с большим). И всё это как раз и составляет, вообще говоря, самую интересную и самую трудную – хотя при этом и самую необходимую всем нам – область церковной жизни и церковного созерцания, которое и вводит нас в эту мистическую жизнь. И Великий пост в этом смысле замечательное время, потому что здесь у нас как раз больше сил, больше времени, больше возможностей для очищения нашего ума и сердца, для исправления наших взаимоотношений с Богом и ближними, как и со всем миром. У нас появляется новое дерзновение устремиться на стезю обретения божественной энергии, божественного света, у нас есть как бы специально выделенное время для того, чтобы тратить на это больше сил и чтобы воссоединить в себе то, что обычно в человеческой жизни бывает разделено, причем разделено недолжным образом. Это касается многих вещей, и сейчас опять-таки трудно говорить об этом подробно.

Вот поэтому-то, дорогие братья и сестры, мы всегда и встречаем Великий пост с такой радостью. Во время поста мы не просто вспоминаем о том, каков наш путь – что в нем является целью, а что средством, что стоит на первом месте, а что на втором и на десятом, а чего вообще в нашей жизни быть не должно, – но мы еще и пытаемся при этом как бы опытным путем проверить все то, что дает нам Бог и что существует в Церкви на самой глубине ее жизни и опыта. Потому что нечто подобное должно зародиться и в нас, и если этого не будет, то пост наш будет только внешним, а не внутренним, то есть, в общем-то говоря, малополезным, а если сказать еще круче, вообще никому не нужным, потому что если он будет только внешним, то это вообще не есть христианский пост. Христианским пост является только тогда, когда внешнее сочетается с внутренним. Так же, как и рождение наше должно быть и внешним, и внутренним, да и всё, что мы с вами делаем, должно иметь и внутреннее, и внешне измерение. И одно без другого, как вы хорошо понимаете, в нормальном случае не существует. Не случайно Евангелие нам говорит, что Тот, Кто сотворил внешнее, Он же сотворил и внутреннее (см. Лк 11:40), т.е. эти вещи очень связаны и родственны. Поэтому мы не только не унываем во время Великого поста, как бы ни приходилось нам поститься, но наоборот, радуемся, потому что чувствуем большую силу благодати, потому что ощущаем, как Господь нас ведет и обличает, пусть иногда мы и попадаем при этом в какие-то неожиданные или даже довольно тяжелые по внешнему суду обстоятельства. Но Господь всегда рядом, и не просто рядом, но Он Сам находит путь внутрь нашего сердца. И это видно по плодам, это видно по расположению нашего сердца, по нашей жизни, насколько мы ее можем понять и адекватно оценить.

Так что, дорогие братья и сестры, будем радоваться! Когда мы слышим церковные песнопения и поздравляем друг друга «с постом приятным» и «с временем веселым» Великого поста, мы действительно должны понимать, о чем говорим, почему пост у нас приятный и почему это время веселое. И Сам Господь так же описывает пост в Нагорной проповеди, как вы знаете. Будем же поститься, понимая, что сразу жить так, как надо, в полной мере не получается ни у кого и никогда. Не надо обольщаться: ни у кого никогда это не получается. Для этого нам и дана, слава Богу, наша жизнь на земле. И она дается ровно на столько, сколько нам нужно для того, чтобы эти свои потенции раскрыть. Когда мы всё сделаем на земле, тогда уже можно переходить куда-то в мир иной. Так что надо стремиться жить со Христом, в благодати Святого Духа, надо стремиться жить во свете, даже проходя «долиной смертной тени» или через божественный мрак, потому что как Моисей «вступил во мрак, где Бог» (Исх 20:21), так и нам следует познавать Бога через этот светлый мрак.

Святой Григорий Палама, когда описывал этот опыт – для того чтобы оправдать древнюю практику монахов и древнее свидетельство о том, что человек может стать светом, может буквально просиять этим божественным светом, – конечно, напрягал все свои словесные, интеллектуальные и всякие иные способности. Он делал это для того, чтобы люди что-то поняли, что-то сохранили, чтобы они не обольщались, не заблуждались в своей духовной, христианской жизни. Нельзя сказать, что он смог сделать всё, потому что невозможно человеческими словами все это описать. Конечно, его формулы имеют антиномическое звучание, и их, безусловно, можно критиковать, как и вообще любую человеческую формулу. Вообще нет ничего интеллектуального или умопостигаемого, что нельзя было бы критиковать. Бог выше всего чувственного и умопостигаемого, интеллигибельного, и мы с вами это прекрасно знаем. Поэтому, с одной стороны, нам надо ценить все усилия по воплощению в слове духовного опыта – опыта спасения, опыта преображения, опыта обожения, опыта синергии, – но с другой стороны, мы все-таки должны при этом не переоценивать внешних форм выражения. А так иногда бывает, когда люди дух заменяют буквой, забывая, что «буква убивает, а дух животворит». Не будем цепляться за букву – даже букву святоотеческую, даже букву Священного писания, – но будем прежде всего искать дух и смысл, потому что именно в этом и заключается наша цель. Будем стремиться к тому, чтобы не терять ничего из церковного опыта, к тому, чтобы сердца наши расширялись под действием божественной благодати, чтобы мы действительно могли быть храмами Духа Святого, настоящими вместилищами божественного Света! Будем стремиться и к тому, чтобы никакие страсти, никакие помыслы не мешали нам в этом!

Аминь.