Митрополит Георгий (Ходр). «Малые общины»

Немногочисленные на первых порах христиане знали друг друга лично. Они встречались ежедневно на молитвах. Так как они «имели все общее» (Деян. 2, 44), то, вступая в евхаристическое общение, чувствовали, что единение, известное им из повседневного опыта, становится совершеннее в общем причащении Телу Христову. Именно в этом смысле апостол Павел пишет: «Мы многие одно тело; ибо все причащаемся от одного хлеба» (1 Кор. 10, 17). Христиане любили друг друга и звали по имени. И, прощая взаимно друг друга, от чего постоянно креп их союз, они сознавали, что союз этот становится совершеннее – Сам Бог совершенствует его, – когда они вместе подходят к Чаше Господней.

Быть с Господом значило для каждого из них быть также с братом, некоторым образом становиться этим братом, ибо в том и другом брате живет один и тот же Господь. Он узнает Себя в каждом из них. Между их повседневной жизнью и той жизнью, которую они вкушали из единой чаши, уже не было разрыва. Повседневная жизнь становилась с каждым воскресением все слаще и чудеснее. Небесный свет, полученный в этот день, озарял их в течение всей седмицы. Члены общины не были только списком имен в приходской книге. Они составляли стадо Христово, их имена были записаны на небесах. В это стадо они были призваны Господом и объединены Им в крещении. Это единство проявлялось в их сознании как ответственность друг за друга, и причащение Тела и Крови Христовых делало эту ответственность еще пламеннее и осияннее.

Первые христиане совершали богослужения в определенном месте, обычно в доме одного из общинников, и, конечно, там не могло разместиться много народу. И малая община знала, что становится единым телом, когда во время Божественной литургии изливается на нее Святой Дух. Каждый приносил немного хлеба и вина – плодов своего труда. К булочникам не ходили, а сами месили тесто и пекли хлеб, чтобы хлебное приношение было символом их усилий. Таким образом, Бог Отец, принимая в таинстве хлеб, принимал и жизнь, объединенную жизнь собравшихся людей.

Когда при Константине Великом завершилась пора гонений, христиане стали освящать дома своих служений. Византийские церкви той эпохи были в большинстве своем скромных размеров, так как предназначались для семей из одного квартала, которые знали друг друга, любили друг друга и вместе шли путем святости.

Впоследствии в больших городах начали строить богато убранные церкви, которые могли вместить сотни, даже тысячи людей. Однако эти церкви оставались исключением, подтверждающим правило, согласно которому те, кто молился вместе, знали друг друга и жили по соседству. Божественная литургия была поводом к общению, переживанию совместного опыта для людей, которые и помимо того помогали друг другу, находясь всегда рядом. Лица, обращенные друг к другу всю неделю, естественно встречали друг друга и в церкви в день Господень. В повседневной жизни лицо ближнего для нас – икона. Ту же самую икону должны мы обрести в Божественной литургии. Окуривая верующего ладаном, священник воздает ему честь как иконе. Это благословение будет сопровождать его в течение седмицы. Цель окуривания – символизировать высокое достоинство человека.

Позднее возник обычай строить в городах большие церкви. Туда приходили верующие из разных кварталов, порою отдаленных. Постепенно позабылось, что в начале место богослужения потому и называлось «Церковью», собранием, что там собиралась живая «Церковь». Тогда, говоря «Церковь», подразумевали собрание знакомых между собою людей. Мне кажется, что увеличив размер церквей, мы перестали осознавать, что Церковь – это прежде всего верующие вместе, в общении. Если отовсюду сойдутся верующие, но ничем не связанные между собой люди, это будет не Церковь, а просто скопление незнакомых и посторонних. Они приходят в Церковь, потому что там происходит богослужение. Приходят участвовать в обрядах, которые были бы отправлены и без них. Эти обряды представляются им самодостаточными, ни от чего не зависящими церемониями. Их участник может выказывать личное горячее усердие, но он не входит в общение с другими, не ощущает себя членом того же Тела, что и другие. Как можно принадлежать к единому Телу, даже не зная друг друга? Как стать единым у Чаши спасения, будучи разъединенными в повседневной жизни?

Церковь стала местом, где собираются множества. Множество не есть живая община. Даже причащаясь одновременно Тела Христова, мы останемся поодиночке каждый в своем углу, если другие причастники будут нам чужими. Ведь если мы не зовем друг друга по имени, не разделяем друг с другом забот после литургии, мы останемся чужими.

В толпе нет пыла. Пыл - в общине, в подлинном единении. Она излучает его в повседневной жизни, и это излучение достигает вершины, когда народ Божий становится единым Телом в приобщении Телу Христову. Большие церкви, а особенно соборы – это места, которые притягивают множества, поощряя таким образом индивидуальное благочестие. Наша церковная молитва не может по-настоящему слиться с молитвой других, если не слиты наши жизни.

Несколько иное положение в деревне, где люди знают друг друга лучше. Но знают ли они всех детей, и знают ли дети старших? Не забудем также о межсемейных и других раздорах, которые осложняют картину. А уж в большом селе с единственной церковью налицо те же проблемы, что и в городе.

Будь то в городе или в деревне, большие церкви и соборы не позволяют состояться экзистенциальной встрече между верующими. Чаще всего эти церкви не сближают людей. С братом не встречаются от случая к случаю по воскресеньям. Если мы стали частью друг друга, нам нельзя просто находиться бок о бок. Приобщаясь к Телу Христову, мы также приобщаемся нашим братьям, а не только совершенствуем себя. А такое приобщение не может происходить в больших церквах по воскресным дням.

На мой взгляд, эту трудную проблему можно разрешить, лишь строя церкви в каждом квартале города или большого села. Это, однако, не всегда возможно в силу финансовых причин. Мы знаем и то, что не всегда стоит побуждать людей посещать наши современные церкви, ибо для многих людей это всего лишь места, где совершаются замкнутые в себе ритуалы при большом стечении людей и без подлинного пыла. Мы, христиане, приходим в церковь не только ради встречи со Христом, но и ради встречи с нашими братьями. А что это за брат, которого не знаешь, у которого не бываешь?

По-пастырски, по-церковному подобало бы начать с людей, которых жизнь свела в одном квартале или в одном доме. Надо бы нанять или купить помещение, находящееся в удобном месте между тремя или четырьмя домами, и сделать его местом встречи обитателей этого островка. Они обычно встречают друг друга в лифте или на собраниях жильцов. Между ними уже завязаны какие-то отношения. Они составляют общественное единство, которое сможет укрепить и освятить Божественная литургия. Прежде всего можно будет приглашать их семьями на духовные вечера. И когда они ощутят себя достаточно близкими друг другу, им нужно сказать, что нарождающаяся дружба не станет плодотворной и не достигнет глубины, если им не объединиться вокруг Тела и Крови Господа.

Они приходили бы на богослужение в квартиру, превращенную в Церковь, некоторые поначалу из любопытства, а другие, может быть, уже с жаром веры. Во всяком случае, они научатся встречаться в присутствии Господа. В дальнейшем, если один из них проявит особенное усердие, если будет возрастать в учении и познании и будет подлинно заботиться о братьях, его можно будет попросить согласиться предстательствовать им в молитве. Тогда ему будет дано более глубокое религиозное образование, и он станет их отцом, ибо уже будет иметь опыт отцовства по отношению к ним.

Нам нужно много таких квартир в каждом городе. Такой порядок пастырской работы вновь приведет людей к литургической жизни, ибо приобщит их к милосердию, придаст силы завязавшимся отношениям.

Некоторые непременно спросят о действенности такого подхода. Весьма вероятно, сошлются на традиции, унаследованные нами, с тех пор как начали богато украшать наши церкви и освящать их святым елеем. В случае необходимости пастырю, однако, должно бы быть дозволено нарушать эти нормы. Нужда должна освободить нас также от некоторых, также унаследованных, убеждений, согласно которым церковь обязательно должна находиться в особом помещении, а над ее крышей должен быть лишь свод небесный. По моему разумению, единственное требование, которому нужно отдавать первенство перед всякими иными соображениями, это – спасать души и приводить их ко Христу. А ко Христу люди приходят только дорогами жизни, их собственной жизни, через товарищество с другими, через искренность отношений.

Если некоторые традиции – например, построение и освящение церквей византийского архитектурного типа – представляются в наши дни несколько косными и не помогают вести весь народ путем спасения, ничто не мешает ввести сегодня, наряду с ними или вместо них, новые традиции, которые, несомненно, прониклись бы дуновением Духа. Отчего не проделать такой опыт? На самом деле, перед нами один-единственный вопрос: как побудить людей жить во Христе Иисусе.

Я знаю, что многие обстоятельства мешают людям посещать храмы. В большинстве городов более 90% членов наших общин не ходят в церковь регулярно. В самых процветающих наших приходах из ста крещеных – только тридцать практикующих. Где остальные 70 %? Я не говорю, что моя идея, как по волшебству, изменит положение вещей. Я, на самом деле, ничего не знаю. Я, однако, уверен, что приняв ее, мы будем строить на основании, заложенном первоначальной Церковью во времена гонений. Нам непременно нужно провести социально-психологическое исследование. Мы должны серьезно поставить себя под вопрос, пересмотреть нашу пастырскую практику и признать наши нерадение и лень. То, что я предлагаю здесь, есть всего лишь попытка, и в ее основе нечто глубоко человеческое: реальность микрообществ и реальность дружбы. Малые приходы несут в себе экзистенциальное пламя, которого порою не знают большие общины. Члены малой группы более других осознают, что корень молитвы - в реальности их житейской встречи и что вечная жизнь начинается в реальности любви и милосердия, опыт которых обретен там, где проходит их жизнь.

<…>

Всякий, кто занимается анализом христианства, должен ответить на вопрос, знает ли он, из какого исторического самосознания, из какого отношения к миру исходит его анализ. Ответ на этот вопрос определяет, что думает Церковь о себе самой, как понимает свою роль, а стало быть, – характер и ценность своей деятельности. Если Церковь ищет «силы и славы» на уровне мира сего, то это Церковь мирская; если истинная ее цель – слава Отчая, то она Христова. Поэтому подобает смотреть на Церковь, как всегда смотрели Отцы – Ефрем Сирин, Августин: Церковь есть собрание кающихся грешников. Кающихся более или менее всерьез.

В православии Церковь подвергалась искушению синагоги. Она стала смотреть на себя как на замкнутое сообщество. Она теперь состоит не из Евангелия, которое мы несем в мир, а из хранимых нами обрядов и обычаев, из привилегий, за которые мы боремся. Отсюда один шаг до конфессионализма.

Как увязать укорененность Церкви в миру, даже в политической структуре, с ее претензией быть предчувствием и преддверием Царства Божия, дыханием творящего Духа? Тем более – как донести послание этой Церкви до современного свободного сознания, которое отрицает групповую ограниченность – и племенную, клерикальную? Речь идет о духовном требовании, предшествующем экуменическому действию.

Церковь как учреждение во многих отношениях должна будет отмереть. Всякий новый взгляд несет с собой исчезновение или изменение старого. Речь идет не о введении новых форм, не об изменении порядка богослужения или одежды священника. Нам не нужно соблазняться стилем, внешним осовремениванием. Христианскому миру нужно преобразование самого религиозного бытия. Разве Церковь освобождается от требования быть Церковью, то есть самой жизнью мира?

Люди жаждут правды и вечности, а им дают крохи. Ибо предстоятели Церкви подвержены искушению пожертвовать подлинностью ради единства. Они мнят, будто мудрость -всегда синоним осторожности, и не видят, что она также включает дерзновение детей Божиих. Да, Церковь – хранительница преданий, но это не значит, что она должна оглохнуть к голосу Духа, Который в полной свободе говорит через смиренных – будь то богословы или миряне, мужчины, женщины, дети. Применение власти оправдано лишь тогда, когда оно подчиняется этой свободе. Одно из назначений власти – преобразовать народ Божий в общении с Богом. Роль власти в том, чтобы освящать Церковь и самой превращаться в любовь.

Если Церковь обратится к Господу, она преодолеет все препятствия, что стоят перед ней и перед человеком, ищущим себя самого. Пусть рухнет учреждение Церкви, укорененность в мирском и временном, чтобы воскресить Христа, погребенного под камнями бездушной религии. Тогда Церковь сможет вновь стать присутствием Господним среди страждущих, кто бы они ни были, христиане или нет. Тогда она вновь станет таинством любви, изгоняющей всякий страх, собранием тех, кто несет своего Бога по всем путям истории. Став настоящей, Церковь станет матерью настоящих людей. Все корыстное, суетное, лукавое, что есть в христианах, может исчезнуть в этом пламенном обновлении. Ответ на вопрос о Церкви будет и определением нового народа.