Литургическая жизнь: Стану молиться духом, стану молиться и умом (1 Кор 14:15)

Ведущая — Зоя Дашевская, декан богословского факультета СФИ.

Священник Георгий Кочетков: Многим из вас семитомник переводов православного богослужения на русский язык уже хорошо знаком. Если посмотреть на предыдущие, предварительные, издания, в том числе, в которых переводы были сделаны с церковнославянского языка, даже тогда эти несовершенные переводы пользовались огромной популярностью и сразу употреблялись на богослужении. Это их особенность. Может быть, мы не великие поэты, может быть, мы не великие святые, но у нас есть другое преимущество: эти переводы стали церковным богослужением и апробировались сразу в церкви на молитве, и это не позволяло переводить плохо. На сегодняшний день они уникальны и по своему составу, и по своему богатству, и по качественному уровню перевода. Это не означает, что я идеализирую наш труд, — никакой перевод не может быть идеальным, — но то, что это хороший перевод и с профессиональной точки зрения, и с точки зрения тех, кто ими пользуется на молитве, можно сказать точно.

Зоя Дашевская: Какие церковно-практические вопросы ставит перед нами наличие богослужебного перевода? Какие возможности богослужебный перевод дает для совершения церковного богослужения?

Священник Георгий Кочетков: Мне кажется, этот вопрос ясен: богослужение требует молиться не только духом, но и умом. К сожалению, исторически так случилось, что во многих древних кафолических церквах традиция несколько окаменевала и переставала соответствовать жизни. Первоначально же все богослужебные тексты были живыми, внятными для молящихся. Но постепенно это ушло. Люди воспроизводили приемлемое, принятое, то, что казалось качественным и неизменным, и даже тогда, когда смысл уже уходил, все равно они продолжали употреблять те тексты, которые были переданы от предыдущих поколений. Сейчас, конечно, восстановить баланс между духовным и смысловым содержанием богослужения трудно. На это, я думаю, еще понадобится довольно много времени.

Богослужение на современном литургическом языке есть веление Духа, если хотите, даже больше — есть воля Божья, которую просто нужно исполнять всякому послушному Богу человеку, и мы должны это делать. Мы не должны лениться и бояться только из-за того, что с 1943 года поднимать вопрос о переводе богослужения на русский язык было практически запрещено. Запрещение это шло не со стороны церкви, не со стороны иерархии, а извне, но оно исполнялось так жестко, что вошло в сознание церкви как церковное требование, и всякое отклонение от этого стало считаться церковным диссидентством, чем-то недозволенным. Потом стали возникать всякие мифы о том, что на перевод богослужения нужно чуть ли не решение Вселенского собора или что это должны делать какие-то величайшие святые, чтобы перевод был приемлемым для церкви, или его должны делать какие-то гениальные поэты — «десять Пушкиных в одном». Это всё мифы. Не делались в истории переводы богослужебных текстов ни величайшими святыми, ни гениальнейшими поэтами. Вспомним к тому же, что Новый завет был написан на греческом — не самом утонченном, прямо скажем, изводе греческого языка. Евангелие написано на обыкновенном греческом языке, который имел употребление среди самых широких слоев эллинистического общества.

Нам всем надо преодолевать мифы, а для этого надо преодолеть страхи и суеверное отношение к преданию церкви как к внешней букве. Предание — это дух, а не буква. И хотя любой богослов тут же подтвердит это положение, но на уровне церковного сознания — и прихожан, и священства, и иерархии, — увы, дело обстоит совершенно иначе. Известные слова Писания «стойте и держите предания» часто употребляются именно для того, чтобы утвердить господство буквы. Хотя всякий образованный христианин не может не помнить слов Писания о том, что буква убивает, а дух животворит. Предание — это преемственность в духе, это тот же дух апостольской Церкви, Церкви святых, Церкви верных.

Зоя Дашевская: Сегодня в Храме Христа Спасителя мы видели, что Вы держали в руках это издание. И возглас сегодня мы тоже слышали по-русски. Что для понимания богослужения дает этот текст?

Священник Георгий Кочетков: Безусловно, единство языка способствует единству церкви, но не надо преувеличивать значение этих вещей. Все-таки то, что имеет отношение к букве, — вещи несколько объективированные. Буква имеет свой смысл, если ее не ставить на место духа.

Да, сегодня я впервые молился в Храме Христа Спасителя полностью по-русски. Это было известно всем в алтаре: и владыке Пантелеимону, и ключарю собора, с которым мы все согласовали. Это какое-то чудо. Правда, я не уверен, что это может повториться, хотя как знать... Иногда мы сами ставим себе пределы там, где их нет.

Безусловно, единство молитвы связано не только с единством духовным, но и единством душевным и даже материальным. Всем известно, что духовное единство обретается тогда, когда все молятся общими и согласными молитвами. Эти общие согласные молитвы должны трогать сердца и касаться жизни. Можно читать и на незнакомом языке — и тоже будет некая общность, но другого рода. Надо молиться духом, надо молиться и умом. Апостол Павел считал, что молитва назидает человека, а не только действует мистически. Так что вопрос богослужебного языка для нашей церкви — принципиальный. Сколько людей уходит из православной церкви — причем самых креативных, молодых, интеллигентных, — только потому, что они не согласны ничего не понимать и стоять статистами в храме. Они просто не могут этого делать, это против их нутра, против их совести, и они идут к протестантам и еще куда-то, или вообще отходят от церкви. Этих людей так много, что хотя бы только ради них церковному руководству стоило бы вплотную заняться вопросом языка богослужения.

Зоя Дашевская: Проблема языка богослужения ставит вопрос единства церковного собрания. Молитва «едиными устами, единым сердцем» предполагает для всех возможность слышать анафору и все те молитвы, которые должны читаться вслух от лица церковного собрания, как они и были написаны, и завершаться общим «Аминь!». Еще святой Иустин Мученик утверждал это как норму раннехристианской молитвы: без аминь не бывает церковной молитвы. На своем месте должна находиться и проповедь. Получается, что проблема богослужебных переводов, понятности и участия в богослужении всех ставит перед нами целый комплекс вопросов. Какие пути Вы видите для достижения церковной нормы совершения общей молитвы?

Священник Георгий Кочетков: Я бы повторил ту мысль, которую в последние годы приходится часто формулировать: надо начинать с главного. Следует различать в церковной жизни вещи центральные и второстепенные, не нужно хвататься за все. Вопрос о языке богослужения — только один из существенных вопросов литургического возрождения нашей церкви, в том числе и евхаристического. Никогда Евхаристия не станет в центр жизни человека, если она будет совершаться на церковнославянском языке. Никогда. Надо это понимать. Многие хотят евхаристического возрождения, в том числе и священнослужители. Но меня поражает, что часто это те, кто против русского языка в богослужении. Я не могу объяснить себе это иначе, как неопытностью. Они скорее всего никогда не слышали богослужения на русском языке. Мне очень понравилась аргументация одного из священников, который попросил сегодня в алтаре: «Читайте по-русски, я хочу послушать, как это звучит». Это правильная реакция: надо сначала услышать, а потом судить. Когда он послушал, то увидел большую разницу между церковнославянским и русским, из которой становится ясно, что требуется перевод, и перевод нельзя сделать просто с листа. В начале ХХ века некоторые архиереи и священники могли переводить с листа. Иподьякон держал перед священником богослужебную книгу на греческом, и тот сразу переводил на русский. Сейчас таких людей нет или почти нет, у нас не так учат греческий, как тогда, поэтому с листа не перевести. Можно просто русифицировать, пусть это дает не много, но все же это лучше, чем ничего. Мы так поступали в 1970-80-е годы. Тогда мы русифицировали с листа. Есть довольно много мест, которые можно с листа сразу наверняка русифицировать и точно знаешь, что ничего не испортишь. Впрочем, и это требует определенного опыта от чтецов или священнослужителей.

Возвращаюсь к тому, с чего я начал. Проблема языка богослужения — не самодовлеющая, это часть вопроса о литургическом возрождении, о том, как нашу молитву сделать не просто действительной, а действенной. Люди должны понимать, что каждая молитва призывает к действию, и нужно, чтобы это действие происходило. Например, если дьякон говорит: «Возлюбим друг друга, да единомыслием исповемы», — то все-таки давайте возлюбим друг друга! Почему этого никто не делает в храме, кроме священнослужителей? Здесь надо давать целование мира и любви. «Возлюбим друг друга» — это значит «дадим друг другу целование». Но народ стоит и не догадывается о значении этих слов, и молитва оказывается недейственной. Она действительна, но не действенна. А Богу нужно действие, нужна жизнь, а не просто канонически или юридически действительная формула.

Зоя Дашевская: Действительно, «Бог не есть Бог мертвых, но живых» (Мф 22:32), и Ему следует отвечать живым ответом. А как переводы живут в братстве, в братской молитве?

Священник Георгий Кочетков: Это огромный вопрос, постараюсь ответить кратко. Важно, что живут. Братья и сестры молятся. Они оставили традицию XVIII-XIX века молиться по молитвослову и молятся так, как это было предписываемо веками, многими веками, то есть совершают Вечерню и Утреню дома. Не утренние и вечерние молитвы, а именно Вечерню и утреню, которые могут включать в себя чтение Писания и даже слово, изъясняющее его. И это доступно всем, в том числе мирянам, братьям и сестрам. Если сестры научены вере, если они могут такое слово произнести после Писания, пусть произносят в домашней, а иногда и шире — в братской или в общинной молитве.

Те, кто был у нас в Свято-Филаретовской часовне, помнят, какое большое значение имеют два аспекта братского богослужения. Во-первых, молитвы антифонов по благословению читаются по очереди мирянами, братьями и сестрами, а священник традиционно произносит возглас. Не очень понятно, откуда взялась традиция раздельно произносить возгласы, насколько она оправдана, но она существует. Во-вторых, на Сугубой ектенье в церкви есть традиция добавлять разные прошения — заздравные и другие. Ведь здесь можно отдельную ектенью прочесть, а можно добавить в конце перед «заступи, спаси…» дополнительные прошения. У нас в часовне звучат не только такие прошения, но и благодарения, на которые мы отвечаем не «Господи, помилуй», а «Слава Тебе, Господи, слава Тебе». Это уже братское литургическое творчество, на мой взгляд, хорошее, оправданное. Слава Богу, что есть возможность мирянам самим сформулировать прошения к Богу или благодарения. Если мы хотим включать людей в молитвенную жизнь и оставаться на церковной почве, нужно это делать, иначе начнутся такие харизматические богослужения у мирян, что не будешь знать, куда деваться.

Говоря в целом, можно сказать, что братский чин любого богослужения очень традиционен, даже более традиционен, чем приходской, если брать всю традицию в целом, а не только XVII век. С другой стороны, он более свободный, он не просто не скрывает священнических молитв от церкви, но он приводит ее к действию, что особенно хорошо видно на примере всего комплекса молитв об оглашаемых, просвещаемых и так далее. Меня особенно радует, что братский чин концентрирует внимание на самом содержании церковного богослужения. Он не допускает частных молитв в ненужное время в ненужном месте. Знаете, как это часто бывает в храмах: пришел человек, углубился в себя, помолился о своем, о своих, о себе любимом — вот тебе и молитва. Люди ничего не понимают в богослужении. Оно совершается так, что включиться в него в принципе невозможно — никому, даже тем, кто прекрасно знает, что происходит. Стиль служения таков, что он, скорее, отталкивает. Причем, если это не какая-то духовная школа, где нужно делать все как положено, а обычный приход, включая и кафедральные соборы, то там таковых 90% людей. Лишь несколько человек стоят не перед отдельными иконами, а смотрят хотя бы в сторону алтаря. Остальные — совсем нет.

Зоя Дашевская: Богослужебные переводы дают возможность совершать молитву дома. Исторически, и это подтверждает исповедник веры владыка Афанасий (Сахаров), традиционным для молящихся правилом было то церковное богослужение, которое совершается в этот момент в храме, в церковном собрании. Если человек не может быть там, он молится так дома. Существуют такие исторические свидетельства, как, например, «Домострой», который предписывает отцу семейства совершать весь суточный богослужебный круг в домашних условиях: Часы, Повечерие, Полуночницу, Утреню, Вечерню. Сейчас, конечно, работающий человек на такое вряд ли способен, но Утреню, Вечерню, используя те молитвы, которые мы находим в книге «Православное богослужение», совершать вполне возможно. Но в таком случае получается, что миряне используют молитвы Вечерни и Утрени из Служебника. Это не смущает?

Священник Георгий Кочетков: Конечно, Служебник — для священнослужителей. Но это не значит, что там всё — для священнослужителей. В этом надо разбираться. Это вопросы, ответы на которые не лежат на поверхности, надо вдумываться. Это касается не только литургии. Один из сложных вопросов, относящихся к литургии, — какие молитвы можно читать всем, а какие не всем, какие читать вслух, а какие не читать. По этому вопросу спорят. Крупнейшие литургисты, исследователи православного богослужения, по-разному трактуют эти вопросы, и очень понятно, почему. Мне тоже приходилось этим заниматься, создавая переводы, потому что богослужебные указания к текстам имеют свои нюансы. Делая переводы, мы старались восстанавливать традицию, убирая все исторические ошибки, наслоения, которые противоречат смыслу богослужения, смыслу церковной молитвы.

Д. Павел С.: Отец Георгий, как Вам видится перспектива использования этих переводов в нашей церкви?

Священник Георгий Кочетков: Мне кажется, что эти переводы распространяются замечательно. Сейчас мы выпустили уже третье издание первых трех томов семитомника, а каждое издание — это трехтысячный тираж, то есть третья редакция означает уже 9 000 экземпляров. У многих священнослужителей есть или все, или некоторые тома, скачанные или распечатанные с моего сайта. Мы разместили там вторую редакцию. Третью пока не стали, со временем и она будет в интернете. Так что переводы разошлись еще шире, чем количество бумажных экземпляров.

К сожалению, искусственная пропаганда против русского языка в богослужении, массировано осуществлявшаяся в нашей церкви в 1990-е и 2000-е годы, многое испортила. Она с самого начала была некачественная, нецерковная и даже антицерковная, но, к сожалению, на нее многие поймались — миряне и священнослужители, чаще всего, не слишком образованные. Но никакие эстетические субъективные переживания, которые идут, скорее, от привычки, от эстетической инерции, нежели от самой эстетики церковной, здесь не могут быть решающим фактором.

Зоя Дашевская: На что Вы опирались, выбирая тот или иной вариант перевода при разночтениях в рукописях?

Священник Георгий Кочетков: Это всегда трудный вопрос. Вообще, слава Богу, литургическая наука движется. Прежде чем делать переводы, мы проводили серьезное литургическое исследование каждого чина, насколько хватало наших сил, насколько мы могли получить все книги, важные издания по данному чину, в какой бы стране оно ни выходило. Иногда было известно, где есть интерполяции, вставки, тогда мы исключали их и писали в подстрочнике, что в церковнославянском здесь имеется такая-то вставка. Мы ее тоже переводили — если кто-то очень хочет все читать по церковнославянской традиции, он тоже может пользоваться нашими книгами, но, по нашему глубокому убеждению, это не оправдано традицией и смыслом в целом, ведь умаление смысла умаляет дух. Первоначальные варианты чаще оказываются лучше. Впрочем, это легко проверить: всё в наших книгах есть, всякий желающий может сам легко в этом удостовериться.

Традиция всегда многовариантна, как в Священном писании, так и в литургических текстах. Никогда не удастся найти единственный абсолютно правильный текст Священного писания или богослужения. Его никогда не было, нет и не будет. Поэтому мы всегда выбираем между тем или иным вариантом.

Мы могли решать этот вопрос только благодаря тому, что у нас существовала переводческая комиссия. Я бы один на себя не взял смелость это решать.

Зоя Дашевская: Что бы Вы посоветовали тем, кто хотел бы использовать богослужебные переводы, но не решается?

Священник Георгий Кочетков: Это смотря почему человек не решается, какие у него для этого основания. Одно дело, когда ему говорят: «Скажи только слово по-русски — и тебя завтра на приходе не будет». Другое дело, когда есть просто психологическая инерция, человек не представляет себе, как он может прочитать что-то другое, непривычное. Я это переживал на себе. Когда я первый раз в братской среде, в братском нашем приходе в Электроуглях, стал читать малую ектенью и вместо «паки и паки» прочитал «снова и снова» (мне очень не нравилось «еще и еще», хотя это по смыслу лучше подходит, но по стилю это хуже, что тоже надо как-то учитывать), так вот у меня так задрожали коленки… Так что я очень понимаю тех, кто еще не решается, но надо себя преодолевать.

Зоя Дашевская: Батюшка, мы Вас благодарим за этот церковный труд, за то, что в течение всех этих лет Вы этот труд не оставляли, несмотря на то колоссальное сопротивление, которое он временами вызывал. Интернет-дискуссию о богослужебном языке, о документе Межсоборного присутствия, пришлось даже в какой-то момент закрыть, потому что слишком велико было ей противодействие…

Священник Георгий Кочетков: Вот здесь я не соглашусь. Просто дискуссия была плохо организована. Там было несколько человек, идеологически заряженных, и по очень понятным причинам. Это все люди известные, обычные площадные крикуны, им просто надо было бы дать оценку и показать, что это не голос церкви.

Зоя Дашевская: Возможность молиться и духом, и умом, в единстве церковного собрания, разумея, что ты читаешь и поешь, приводит к тому, что церковь не только назидается, но и собирается. В центре церковного собрания оказывается слово Божье, его изъяснение, научение, или таинство, и таким образом собирается церковь, которая состоит действительно из «живых камней» (1 Пет 2:5) — разумных членов церковного тела, которые свой «Аминь!» произносят сознательно. Это удивительная возможность и мы молимся, чтобы такая возможность была представлена шире.

Священник Георгий Кочетков: Мне кажется, важно делать акцент не только на сознательности. Сознательность — дело хорошее, кто спорит, и не нужно ею пренебрегать. Господь дал человеку ум, но духовные вопросы решаются не на уровне ума, а на уровне духа и смысла. Смысл и ум связаны между собой, но не очень простым образом.

Отец Д.: Я бы хотел в первую очередь поблагодарить Вас за этот замечательный текст, который я тоже имел счастье использовать. Это действительно совершенно замечательный перевод, который позволяет не только людям, присутствующим во время исполнения треб и обычно совершенно не знакомым с церковнославянским богослужением, но также и самому священнику, который зачастую, будучи обременен каким-то специальным образованием, знанием древних языков, мнит о себе, что он все понимает, вдруг открыть для себя совершенно другую глубину и вовлеченность в эти тексты. Вопрос у меня простой и краткий. Как бы вы могли объяснить замену привычного наименования «раб Божий» на «чадо Божие»? Это укоренено в традиции?

Священник Георгий Кочетков: «Раб» — это понятие очень многозначное и в Священном писании, в иудейском мире, и в мире греческом. Есть большая разница между греческим миром и иудейским. Мне кажется, что здесь нужно ориентироваться на иудейский мир, поэтому я употребляю синонимично — «чадо», «слуга», «раб», «отрок» и так далее в зависимости от контекста. Это именно иудейское смысловое поле этого понятия. Потому что современное русскоязычное слово «раб» человек воспринимает совершенно не так. Потому люди и восстают против такого «рабства»: Христос нас освободил, а мы всё «рабы» да «рабы». Это противоречие слишком серьезное. Это не вопрос смирения или гордости, разговор совершенно о другом. Мне кажется, что в богослужебных текстах оправдан перевод этого слова с другими коннотациями, который позволяет людям сохранить смиренное самосознание и в то же время все-таки не рабское.