Чем отличается прямота от правды
Протопресвитер Виталий Боровой (18 января 1916 г., село Нестеровка, Борисовский уезд, Минская губерния (ныне Докшицкий район Витебской области) – 7 апреля 2008 г., Москва, Россия) – доктор богословия, историк церкви, дипломат, один из самых ярких деятелей Русской Православной Церкви во второй половине XX - начале XXI вв., достойно представлявший ее на международных богословских конференциях и собеседованиях.
По мнению многих современников, о. Виталий Боровой был одним из лучших богословов Русской Церкви XX века. В разные годы о. Виталию была присвоена степень доктора богословия Московской Духовной Академии, Бернского университета (Швейцария), Карлова университета (Чехия), Свято-Владимирской семинарии (США).
C 1959 года о. Виталий стал сотрудником Отдела Внешних Церковных Сношений Московского Патриархата, несмотря на то, что сам он всегда хотел заниматься историей Церкви. По воспоминаниям архим. Августина (Никитина) о времени его работы в ОВЦС, уже тогда о. Виталий Боровой воспринимался как «живая легенда»*. И неудивительно: протопресвитер Виталий Боровой был членом делегации наблюдателей Московского Патриархата на II Ватиканском Соборе, активно участвовал в подготовке вступления Московского Патриархата во Всемирный Совет Церквей (ВСЦ) и затем был представителем Московского Патриархата при ВСЦ с марта 1962 года в течение тринадцати лет (с перерывами).
В 1973—1978 годы о. Виталий был настоятелем елоховского Богоявленского патриаршего собора, и именно в этот период с ним удалось познакомиться Юрию Кочеткову, будущему священнику, духовному попечителю Преображенского братства. Как вспоминает о. Георгий: «Сначала наши отношения развивались непросто. Он всегда работал на виду и потому был уверен, что там, где больше одного человека, всегда есть сотрудник соответствующих органов. Иногда своей манерой проверки он доводил меня буквально до полуобморочного состояния. Но когда в 1974 году – я тогда поступил в аспирантуру – мне, наконец, удалось преодолеть его недоверие, то между нами сложились действительно дружеские отношения, несмотря на разницу в возрасте. Именно по его рекомендации меня приняли в Ленинградскую Духовную Академию».
До конца жизни он глубоко понимал и поддерживал Преображенское братство**. С 1996 года и до своей кончины о. Виталий был членом Попечительского совета Свято-Филаретовского института и участником всех значительных событий в его жизни. Он много проповедовал в часовне СФИ, выступал там с лекциями, был научным руководителем студентов.
Сегодня, в день памяти о. Виталия Борового, мы публикуем фрагменты его интервью 1999-го года из архивов СФИ. О. Виталий вспоминает о том, как он шел к осуществлению своей мечты – работе на кафедре церковной истории в Санкт-Петербургской Духовной Академии (на тот момент – Ленинградской), где в свое время преподавал известный церковный историк В.В. Болотов. Мы постарались сохранить особенности языка рассказчика.
Семья
Наша семья была очень бедная, у нас не было земли. А в то время из Западной Белоруссии бедные люди уезжали на заработки, в Америку, например. Мой дед по фамилии Королевич, отец моей матери, тоже был бедный, но очень предприимчивый, хитрый, такой белорусский мужик с американским бизнесменским умом. Он поехал в Америку на заработки – это целая эпопея. Несколько лет он очень сильно страдал, а потом разбогател – по белорусским меркам. Дед решил выписать туда своего зятя, моего отца. Отец уехал на заработки в США, следом отправилась беременная мать, но в Клайпеде, в порту ее не пропустил санитарный кордон, так как у нее был колтун на голове.
Отец в Америке заболел, и дед его отправил назад. Он умер весной, вернувшись из США, в том же году, когда я родился. И отец, и мать, и все, – никто не умел ни читать, ни писать.
Книжный алкоголик
Я учился в польской государственной начальной семиклассной школе. Тогда было обязательное посещение начальных школ для всех. Стал я по-глупому, и до сих пор эта глупость у меня сохраняется, – развилась до бесконечности, – интересоваться книгами. И стал читать. Читал, читал и стал книжным алкоголиком…
Так как мать была бедная, то меня нанимали пасти коров, овец и т.д. А я был книжный алкоголик: коровы ходят, овцы, а я сяду и начинаю читать. Овцы и коровы – на посевы, крестьяне видят – потрава, вред, и к матери: «Кристина, Кристина, твой сын такой сякой». Мать меня наказывала вечером, била. Так продолжалось довольно долго, и мать пришла в отчаяние. Тогда ей сказали: «Он дурной, неполноценный умом, неужели он не понимает? Все читает, читает. Учи его». А чему учить? В Польше наука была платной, только в начальной школе можно было учиться бесплатно. Мать пошла в приходской храм в семи километрах от нас советоваться со священником: что делать с «сумасшедшим» сыном. Священник сказал: «Есть только одна школа, где принимают бесплатно, если только он окажется очень хорошим – это духовная семинария». После этого дедушка вернулся из Америки разбогатевшим, купил себе кусок земли, открыл в своем местечке банк. И он меня повез в семинарию с письмом от священника, чтобы меня приняли.
Семинария
Когда я поступил в Виленскую семинарию, я не только в первый раз в поезде ехал, но и первый раз оказался в громаднейшем общежитии. Ночью я посмотрел в окно и ужаснулся: горит в окне что-то, и я закричал: «Пожар, пожар, пожар!» Все поднялись: «Где пожар, какой пожар?». Я говорю: «А вот, в окне». Они говорят: «Дурак ты, это же электричество горит».
Это был 1929 год. Я поступил в семинарию сразу в четвертый класс, потому что окончил польскую государственную школу.
Семинарию, – с гордостью скажу, – я окончил шикарную: девять классов, а не четыре. Она была государственной, давала полное образование. После девятого класса мы получали аттестат зрелости и имели право поступать в любое высшее заведение Польши, любой университет, любой институт, на любой факультет без экзаменов. Нужно было только ректору этого высшего учебного заведения послать свой аттестат зрелости и написать: «Прошу зачислить меня в ваш институт или университет на такой-то факультет» – химия, физика, какой хотите.
Язык преподавания богословских предметов был русским, так как других учебников не было. Эта семинария накануне первой мировой войны, согласно планам Учебного комитета и Синода Русской Церкви должна была превратиться в духовную академию с таким противокатолическим уклоном. Библиотека была громаднейшая, невероятно большое здание: все готовили для будущей академии.
Окончил я эту девятиклассную семинарию, не просто первым, – это уже прошлое, можно спокойно говорить – а таким первым, что за многие выпуски до нашего, не помнили такого. И ректор, когда давал мне аттестат зрелости, рассказал о том, как Василия Васильевича Болотова, когда он окончил семинарию, тоже вывели из списка: написали «Василий Болотов», провели черту, а потом начали – первый, второй и т.д. Я в прошлом был этим очень горд и был очень самоуверен. А теперь, как вы видите, я вовсе не самоуверен, даже жабу пытаюсь как-то обойти.
Национальность – русский?
Тогда я был очень прямой дурак. Теперь я удивляюсь: как меня терпели?
Когда я явился на [богословский] факультет Варшавского университета, был больше чем уверен, что получу стипендию. Стипендии давали не каждому, а если давали, то одну на двоих, получалась половина.
Надо было заполнить анкету, и я написал национальность «русский», язык – «русский», что не соответствовало правде: я же стопроцентный белорус, язык мой был белорусский, причем такой народный язык. При этом я хорошо знал польский литературный язык. Когда об этом узнали на факультете, все пришли в удивление. И вызвал меня Загуровский – директор, поляк, интеллигентный пан. И говорит мне: «Для чего пан написал национальность «русский» и язык «русский», если он из Белоруссии?» А я, – никогда такую глупость больше не повторю, я был очень большим русским патриотом, – возьми и скажи ему по-польски: «Когда я учился в семинарии в Вильно, то за все эти годы я увидел, что нас, белорусов, поляки желают разъединить с русскими… По истории Русь единая – белорусы, украинцы и русские – это русские, Русь. Вот я и написал. И буду писать все время так везде и всюду до тех пор, пока моя Белоруссия не присоединится к России. Тогда я буду писать в этом государстве – белорус». Он ответил: «Ну, як пан собе хце» (как хочешь). И я не получил стипендию.
Я был действительно бедным, и у меня был старый костюм с дырками. А отметки у меня были такие выдающиеся, что я сразу стал старостой курса.
Говорить правду
На богословском факультете у нас преподавали настоящие ученые: Н.С. Арсеньев, знаменитый философ, ученик и последователь Трубецкого; профессор М.В. Зызыкин, крупный историк, канонист; архим. Григорий Перадзе, он вел у нас патрологию, сейчас он священномученик Грузинской Церкви; будущий румынский патриарх Иустин, историк; Д.И. Дорошенко, бывший украинский министр, окончивший Киевскую Духовную семинарию и др. Одним словом, профессора там были хорошие.
Деканом факультета был митрополит Дионисий (Валединский). Он был очень умным человеком и сделал много добра. Владыка был за полонизацию, поэтому его не любили, хотя он старался, чтобы для церкви от этого было как можно больше пользы.
Мой друг Саша, будущий протопресвитер Серафим Железнякович, был иподиаконом у владыки Дионисия. И вот меня вызывает секретарь консистории, украинец с Волыни по фамилии Кикец, и говорит: «Владыка Вам благословил быть у него иподиаконом». И добавляет: «Вы очень обносились». Для всякого студента быть иподиаконом большой успех – это деньги, близость к самому центру. И друг мой Серафим – иподиакон.
И я сказал – сейчас я даже не понимаю, как это можно было сделать, – «Не буду. Я не хочу быть манекеном, который держит свечи в руках и переходит с одной стороны алтаря на другую». Тогда он как стукнет кулаком по столу: «Вон». Я вышел и думаю: «Что же теперь будет?»
Через десять дней меня опять вызывает Кикец. Я иду со страхом, ожидая страшного разноса. Вошел, а он мне говорит: «Ну вот, Боровой, владыка мне сказал: "Дайте это этому дураку"». Дал мне большой конверт и добавил: «Идите». Я вышел на улицу и смотрю – в конверте большая сумма денег, больше, чем вся стипендия. Потом я купил себе и костюм, и все, и маме послал часть этих денег.
Я, к сожалению, был прямой. Потом, уже позднее, в Женеве я научился говорить не прямо, но говорить правду. Причем я всю жизнь никогда не говорил неправды.
Исполнение мечты
В Ленинграде, наконец, я стал преподавать на кафедре истории Древней Церкви после всяких мытарств, это целая большая история. Мне не давали прописку, потому что я с Запада, с оккупированных территорий, бывший секретарь Синода Белорусской церкви, консистория в Минске и т.д. – одним словом, много всего. Поэтому меня всегда держали только из-за знаний. Но я всегда занимал последнее место и заранее об этом уже знал. Как сейчас: если я приду в церковь, где патриарх, то стану в самом конце, и хорошо, спокойно себя чувствую. Вот так и тогда.
Но я был счастлив невероятно в тот день, когда получил назначение на кафедру, где был Болотов. Ленинградские жители видели чудака, который от академии шел через такой большой скверик, выходящий на Невский проспект из Александро-Невской лавры, и пел. Я петь, конечно, не могу: слуха нет, но я пел. Шел вдоль всего Невского до Зимнего дворца и пел!
---------------------------------------------------------------------------------------------------------------
* Августин (Никитин), архим. Церковь плененная. Митрополит Никодим (1929-1978) и его эпоха (в воспоминаниях современников). – СПб.: Изд-во С. – Петербургского Ун-та, 2008.
** Современные пути святости: Наши учителя. – М.: Культурно-просветительский фонд «Преображение», 2013.
