Причастник Креста и Воскресения

Об о. Таврионе написано не очень много воспоминаний, хотя в последние годы его жизни в Спасо-Преображенскую пустыньку под Елгавой, где он служил духовником обители, ездили тысячи людей.

Начало его жизни было простым, повторяющим известные многим житийные мотивы. Ещё ребенком он, шестой сын в многодетной украинской семье, тайком ушёл в Глинскую пустынь и не хотел возвращаться, несмотря на уговоры родных, которых очень любил. Его отправили домой, и какое-то время он учился в учительской семинарии. Но упорное стремление в обитель не оставляло его, и мать с отцом уступили: в пятнадцать лет Тихон Батозский стал послушником.

Несколько раз его призывали в армию. Во время Первой мировой войны он служил в Латвии, где потом окончится его земной путь. В 1920 году его, как и других монахов пустыни, советские власти пытались мобилизовать для отбывания воинской повинности. С этим вторым призывом, закончившимся тем, что «по выяснении отношения к воинской службе» Тихона отпустили, связан один из знаменательных эпизодов его жизни.

На обратном пути в обитель молодой послушник потерял много сил. На просьбу «истомившегося от пути и голода» о хлебе встречные отвечали «горьким укором»: на Украине был голод. К концу третьего дня Тихон наконец увидел стены родной обители, куда стремился всей душой. Но добраться туда оказалось невозможно: путь преграждала разлившаяся река, ещё не освободившаяся ото льда. Не в силах согласиться с тем, чтобы, пройдя такой длинный путь, почти у стен монастыря остановиться до утра, он, несмотря на предостережения окружающих, заткнул кое-как дыры в нашедшейся на берегу лодке и отправился на другой берег. Посредине реки лодка попала в водоворот, перевернулась и затонула.

«Я очутился среди моря бушующей воды, которая понесла меня до конца промоины с быстротою спущенной стрелы, – писал он спустя годы об этом явлении Божьей силы в обстоятельствах по-человечески безнадежных. – Схватившись за край льда, я пытался взобраться на него...

В этот самый момент огромная льдина, принесённая водой, защемила меня за сапоги и потащила под лёд. Я успел только крикнуть отчаянно: “Ой!” Несомый льдом, я чувствовал, как моя голова в большой монашеской шапке беспрестанно ударяется об лёд. ...Отяжелев, я почувствовал, что к чему-то прислонился и сел, поджав под себя ноги. Очутившись в таком положении, я сознавал, что нахожусь в пасти смерти, но робости и страха я не испытывал.

Сидя так, я вспомнил слова Христа Господа, сказанные Им Своим ученикам на прощальной беседе: “Истинно, истинно говорю вам: о чём ни попросите Отца во имя Моё, даст вам... просите и получите...”(Ин 16:23–24). Крепко веруя в эти слова, я стал молиться Богу: “Господи Боже! Ради жизни возлюбленного Твоего Сына Господа нашего Иисуса Христа, спаси меня!” ...При мысли, что мой безжизненный и разлагающийся труп всплывёт на поверхность, я, чтобы люди узнали, что я скончался с верой в Распятого Христа, сложил пальцы для крестного знамения и, перекрестившись со словами: “Помяни мя, Господи, во Царствии Твоем!” – оставил сложенные пальцы, крепя их на левом плече, и в таком положении ожидал своего разлучения с телом... Я уже не чувствовал ни холода, ни тяжести, но только ожидал нового мира! Вдруг от какого-то толчка я наклонился и, почувствовав тошноту, моментально был выброшен на поверхность. Плывя, я не чувствовал ни холода, ни тяжести, я не тонул. Мне в голову приходила мысль: “Не бред ли это или, может быть, сон?”»

Чтобы проверить, не сон ли это, утопавший ухватился за прибрежный куст. На тонких веточках с трудом оказалось можно удержаться. Он позвал на помощь, из монастыря принесли лодку, и через несколько часов послушник оказался в монастырской больнице. Братия монастыря была уверена, что он не выживет, но он не только остался жив, но и не перенёс какой-либо разрушительной болезни.

В этом же году Тихон был пострижен в монашество с именем Таврион. Та жизнь,в которую он вступал, вновь подтверждая свой изначальный выбор, во многом была похожа на только что пережитое им удивительное событие. Ему, как и многим миллионам верующих, ещё предстояло вновь и вновь очутиться «в пасти смерти» и, как немногим, чудесным образом остаться в живых.

Осенью 1922 года власти закрыли Глинскую пустынь. Десять монахов нашли временный приют в Рыльском Николаевском монастыре, где настоятельствовал епископ Павлин (Крошечкин). Этого человека, с чьим служением с этого времени на многие годы была связана его судьба, будущий архим. Таврион всегда вспоминал с благоговением: «Вспоминаю слова одного великого святителя, у которого много лет трудился: “О, Таврион, торопись! Если думаешь что-нибудь сделать, торопись, потому что каждый день ждёт нас смерть”».

Именно епископом Павлином Таврион будет рукоположен в иеромонахи на Пасху 1925 года, именно им будет дано во время рукоположения благословение на ежедневное служение литургии «идеже прилучится» – благословение, которое с того дня о. Таврион исполнял в любых условиях – в лагерях, тюрьмах, ссылках... Именно по поручению епископа Павлина о. Таврион, уже ставший священником, будет объезжать вместе с Глинским монахом Андроником и москвичом Иваном Ивановичем Кувшиновым русских епископов для проведения тайных выборов патриарха. Именно за ним, назначенным после ареста и заключения епископом в Пермь, поедет он на то место служения, с которого начнётся и его крестный путь – почти тридцать лет, проведённые в тюрьмах, лагерях и ссылках.

Однажды, объясняя на проповеди значение таинства исповеди, он рассказал эпизод из своей жизни в тюрьме: «Лежим мы под нарами. Кругом грязь, плевки, ругань. А нам светло, как в раю. И он (арестант) шепчет мне на ухо: “Батюшка, как я счастлив, что попал сюда! Я знаю,что завтра меня опять будут пытать, допрашивать, живым я отсюда не выйду. Но я ничего не боюсь, потому что я в первый раз облегчил свою совесть”...»

«Были такие минуты, – вспоминал он в другой проповеди, пасхальной, – везёшь тачку, нет никаких сил, а вместе с тем падаешь на колени и говоришь: “Слава Тебе, Господи, в дни Твоей Пасхи я тащу эту тачку! Какой я счастливый, как счастливы родители, которые дали мне жизнь, и я за Христову правду, за Церковь, за Слово Божие, за жизнь христианскую так умираю здесь!” И какая внутренняя духовная радость! Что вы думаете, только здесь можно переживать Пасху?»

Когда архим. Таврион вышел из заключения, сами глаза его, прежде просто задумчивые и мечтательные глаза украинского хлопчика, несли окружающим удивительный свет пасхальной радости, любви и свободы. Где бы он ни служил – а за те двадцать с небольшим лет, что были ему ещё отпущены, пришлось сменить много храмов в разных епархиях – к этому немеркнущему свету тянулись и тянулись люди. Иногда они даже переезжали вместе с ним с места на место, готовые оставить всё ради причастности к такому живому и действенному свидетельству о Воскресении Христовом. Везде в этом странствии находились и те, чьей спокойной и самодовольной жизни мешали эти свет, радость и свобода, и те, кто поддерживал о. Тавриона и ценил по достоинству его дары.

Земной путь архим. Тавриона закончился под Елгавой, в Латвии. По инициативе владыки Леонида (Полякова), одного из лучших архиереев Русской церкви, начиная с 1969 года и до конца жизни в 1978 году, архим. Таврион являлся духовником Спасо-Преображенской пустыни Свято-Троицкого женского монастыря Рижской епархии. Под его руководством и при активном участии в разрушавшейся обители был произведён ремонт, отреставрированы два храма, построены трапезная и кельи для паломников, которые уже с 1970 г. стали посещать монастырь, приезжая из разных уголков страны.

В пустыньке архим. Таврион продолжал ежедневно служить Литургию,призывая к причастию всех, находящихся в этот день на богослужении; Писание всегда звучало на доступном и понятном языке; ежедневно, по нескольку раз за каждой службой архим. Таврион проповедовал, что было не просто редкостью для тогдашнего времени, но и опасно; по свидетельству очевидцев, его проповедь достигала умов и сердец людей. Проповеди архим. Тавриона стали тогда записывать на магнитофон, благодаря чему сейчас мы имеем возможность их читать и слушать.

Центром жизни для архим. Тавриона была Евхаристия и Чаша Христова: «А ради чего вы сюда пришли? Ради Чаши Христовой. Чаша Христова раскрывает перед вами всю полноту своей спасающей силы. Она принимает всех, совершая великое таинство посвящения, примирения, совершая великое таинство обожествления вас» (из проповеди в праздник Благовещения)(1).

Причащение воспринималось и проповедовалось им не просто как помощь в стяжании личного благочестия, а как служение спасения и обновления жизни мира: «Посмотрите, в каком состоянии мир находится? Кто же хранит его, что люди не взорвали ещё друг друга?Чаша Христова! ...В мир надо вливать божественные силы благочестия и сохранять мир. Если бы Чаши не было, то человечество загнило бы в своих страшных, гнусных мерзостях, разврате и т. п. Так вот, верующие! Через вас в организм человечества вливается оживотворяющая, очищающая сила Божия, через ваше усердие к Чаше сохраняется его бытие» (из проповеди в апреле 1976 г.)(2). Проблема участия верующих в Евхаристии остаётся актуальной и по сей день и ещё ждёт своего переосмысления.

В Спасо-Преображенскую пустынь к о. Тавриону стекались люди из множества разных мест СССР; в летние месяцы в монастыре каждый день причащались до 150–200 человек(3). Для многих пустынька становилась и отдохновением, и духовной школой, и местом встречи литургической евхаристической общины(4). В монастырь приезжали представители интеллигенции со своими сложными запросами, ищущие Бога молодые люди и самые простые люди «из народа»; священники, священнослужители. Старца посещали молодые люди, и их он готовил к рукоположению в священный сан; в частности, многих из них направлял к о. Тавриону митрополит Леонид (Поляков)(5). Игумен Евгений (Румянцев) вспоминает, что именно встреча с о. Таврионом повлияла на выбор им своего духовного пути священства, и у него же он перенял стремление много и открыто проповедовать(6).

Архимандрит Таврион вёл огромную ежедневную переписку с духовными чадами, которые писали ему со всей страны.В приобщении такой практике жизни молодежь обретала вдохновение на служение Богу и Церкви, противостояние тоталитарному режиму. В своих горячих проповедях архим. Таврион обличал не безбожников, а прежде всего «своих»: фарисеев, обрядоверов, «практических монофизитов», формализм и духовное «бездвижничество»: «Скажите, что ожидает веру и что ожидает Церковь Божию? <...> Надо ясно смотреть, в каком положении мы находимся и что нас ждет. Мы останемся совершенно без ничего. Надо думать о созидании! В созидании надо начать жить! ...Вы для этого имеете прекрасную возможность. Но, конечно, вы не хотите трудиться, не хотите брать на себя подвиг! ...А в каждом деле нужен подвиг....не избирать, а трудиться в тех условиях, в которых вы находитесь. Сначала осознать те прекрасные условия и в этих прекрасных условиях делай дело Божие. Вот это будет проповедь! Тогда можно надеяться на рост Церкви Божией и на Её сохранение. А если мы так всё оставим...будем считать себя не ответственными, то горькая, страшная участь ждет нас. Что сказано: “Отнимется от вас Царство и дастся народу, поверившему Мне. А кто со Мной не собирает, тот расточает”. Значит, мы не только Церкви Божией не помоществуем, а последние остатки хороним!» (из проповеди, 1970-е гг.)(7).

Архимандрит Таврион обладал свободой в общении с инославными – католиками, протестантами (в Рижской епархии ситуация была особенна тем, что православные приходы были в меньшинстве по сравнению с католическими и лютеранскими и, для противостояния безбожным властям, находились с ними зачастую в отношениях диалога и взаимопомощи, что приводило к практическим результатам). Так, по свидетельству архим. Виктора (Мамонтова), узы глубокого общения связывали о. Тавриона со старейшим католическим епископом, исповедником, впоследствии кардиналом, Юлианом Вайводсом(8). Вместе с митр. Леонидом (Поляковым) архим. Таврион бывал на католических рождественских богослужениях, а епископ Вайводс приезжал в Спасо-Преображенскую пустынь(9). Диалог с инославными был чрезвычайно важен для архим. Тавриона, его волновала проблема разделения церквей, и он радовался всякому достижению взаимопонимания между ними(10).

По словам игумена Евгения (Румянцева), архимандрит Таврион «так много пережил, столько испытаний выпало наего долю, что он имел своё понимание христианской жизни... У него был дух апостольский, и этим своим духом он многих вдохновлял на служение Христу, на перемену жизни, на полное обновление. Люди избавлялись от ложного стыда, который не давал им верить, и от страха, удерживающего их от исповеди.И что особенно важно – он сплачивал людей в духовную семью, живущую единым устремлением к Богу. Это редкий дар» (11).

***

Отец Таврион скончался в воскресный день, в тот день, который он всегда призывал встречать как малую Пасху. И на постаменте гранитного креста на его могиле начертано пасхальное приветствие: «Христос Воскресе!»