«Мы мечтаем об общецерковном и общероссийском единении людей»

Для фестиваля «Преображенские встречи. Имеющие надежду» Свято-Андреевское и Свято-Матфеевское православные братства подготовили специальную выставку «Из жизни и истории православных братств».

Впервые слова «православное братство» появились в русских летописях еще в начале XII века – князь Всеволод Мстиславович в Новгороде Великом передал храм Иоанна Предтечи в управление некоему ивановскому братству купцов, торговавших воском. С тех пор православные братства – разные по форме самоорганизации, но единые по своему духу, – регулярно возникали в церкви, чаще всего, как ответ на внешние вызовы. Последним мощным толчком к формированию братств стала революция 1917 года и гонения большевиков, закрывавших церкви. Патриарх Тихон в те годы призывал: «А вы, братие архипастыри и пастыри, не медля ни единого часа в нашем духовном делании, с пламенной ревностью зовите чад ваших на защиту попираемых ныне прав церкви православной, немедленно устрояйте духовные союзы, зовите не нуждою, но доброй волею становиться в ряды духовных борцов… » Появлялись подпольные братства православных христиан и в СССР – как форма единственно возможного духовного сопротивления богоборческому режиму.

Но какова сегодня роль православных братств? Могут ли братства сегодня стать надеждой на возрождение православной церкви? И нужно ли это возрождение самой церкви? Эти и другие непростые вопросы стали темой открывшегося в рамках выставки круглого стола, стенограмму которого (с небольшими сокращениями) мы и предлагаем вашему вниманию.

Сергей Смирнов, председатель Свято-Андреевского братства, ведущий круглого стола:

– Лично для меня аргументом в пользу тезиса о необходимости церковного возрождения являются сухие цифры статистики – так, по данным милиции, на Пасхальную службу во всех храмах Москвы собирается не более одного процента населения Москвы. При этом большая часть из собравшихся пришла просто поглазеть, а не участвовать в богослужении. Поэтому мы никак не можем признать, что это нормальное положение вещей для православной церкви в православной России. И поэтому у меня для всех участников дискуссии есть вопрос: что вас больше всего тревожит и огорчает в современной церковной жизни?

Протоиерей Георгий Митрофанов, заведующий кафедрой церковной истории Санкт-Петербургской духовной Академии:

– У Церкви Христовой никогда не было такого периода в истории, когда бы не было кризиса. Всегда были проблемы, которые иногда решались, иногда – нет. Если же говорить о ситуации сегодняшнего дня, то, наверное, надо признать, что главным открытием последних двадцати лет стало то обстоятельство, что мощное возрождение церковной жизни, начавшееся в конце 1980-х годов, оказалось во многом иллюзорным. Подавляющее большинство людей, вошедших тогда в церковь, никак не изменили свою жизнь и по существу остались вне церкви. Наверное, здесь можно употребить такой образ: эти люди, приняв крещение, вошли в мистическое Тело Христово как чужеродный элемент – как гвозди, которые вбивали в тело Христа при Его распятии. Это даже уже не проблема, это боль церкви. И такое положение стало следствием некоторых ошибок. С одной стороны, духовенство – еще тогда весьма немногочисленное – не интересовалось дореволюционным опытом активного воцерковления людей, полагая, что мы и так уже живем в православной стране, и что русский народ, несмотря на десятилетия большевистской агитации, в глубине души остался православным. Дескать, у народа просто не было возможности свободно принимать участие в церковных таинствах, и стоит дать эту свободу, как все само собой устроится. Но 1990-е годы открыли нам, что народ основательно расцерковился. И допускать к таинству крещения по предъявлению одной лишь справки по уплате за эту требу, конечно, уже стало нельзя. Более того, возникло еще одно важное обстоятельство: далеко не все те, кто поверхностно крестился, покинули церковь. Многие остались и принесли в церковь свои языческие представления. И поэтому мне смешно, когда говорят о каком-то неоязыческом реванше извне. Потому что гораздо опаснее язычество внутри самой православной церкви, когда люди, посещающие православные храмы, подчас мыслят как настоящие язычники. И во главу угла ставят не христианское учение, а какие-то дикие псевдоисторические мифологемы. Поэтому нам сейчас просто необходимо организовать систему катехизации тех православнеых христиан, кто уже пребывает в лоне церкви. И, слава Богу, что наше священнноначалие уже предприняло шаги в этом направлении.

Но самая главная проблема в нашей церкви – это ничтожно малое количество прихожан, ведь основной тип христианина в нашей церкви – это вовсе не прихожане, но захожане. У современных христиан, к сожалению, нет потребности каждодневно жить церковной жизнью в кругу своих единоверцев, братьев и сестер, и это обрекает нашу церковь не просто на бездействие и пассивность, но на новое историческое поражение.

И эти проблемы порождают еще одну и самую мучительную проблему: я чувствую, что современная православная церковь все больше и больше перестает быть Церковью Христовой. Сегодня я ищу христиан уже внутри церковной ограды, и понимаю, что не так–то просто их найти. Более того, я все чаще задаюсь вопросом о самом себе: а сам я являюсь христианским священником или православным жрецом? И я далеко не всегда могу найти определенный ответ на этот вопрос.

Священник Георгий Кочетков, профессор, ректор Свято-Филаретовского православного института, духовный попечитель Преображенского братства:

– Меня больше всего беспокоит, что церковь наша поражена неким аутоиммунным недугом. Церковь не может различать свое как свое. И чужое как чужое. И очень часто чужое она принимает как свое, а свое отторгает как чужое. К чему это приводит – всем известно.

Давид Гзгзян, профессор, заведующий кафедрой богословских дисциплин и литургики Свято-Филаретовского института:

– Меня тревожит вовсе не статистика – эти цифры пасхальных причастников давно известны. Гораздо печальнее осознавать, что церковь перестала генерировать отклики на реальные запросы людей и общества. Запаздывает и язык, который мог бы послужить средством реагирования церкви. Так, на совместных семинарах с учеными-физиками мы без конца обращаемся к фундаментальному словосочетанию «смысл жизни», и удивительное дело! – даже у таких взрослых и давно сформировавшихся людей есть серьезная потребность рассуждать о смысле жизни, познавать свое предназначение. Но современного человека никогда не устроит ни одна из тех казенных форм, в которые этот смысл пытаются облечь официальные лица церкви.

Священник Ионел Марин, член братства «Воинство Господне» (Румыния):

– То, о чем сейчас говорили участники, очень напоминает ситуацию в Румынии. Нас также беспокоят похожие проблемы, с которыми сталкиваются верующие в нашей стране и в мире. Беспокоит и то, что христиане часто не соблюдают того, к чему они призваны, и образ мыслей и действий идет вразрез с требованиями веры. Другая проблема: церковный человек часто не осознает и не хочет осознавать, что жизнь под водительством Духа Святого благодатна для него. Не хватает углубленности и сердечной собранности, признания того, что для человека жизнь в церкви является средоточием его существования. Позвольте и мне употребить медицинскую метафору. Церковные проблемы напоминают мне цирроз печени, когда группы людей, несущих в себе нецерковный дух, постепенно заражают и здоровые ткани, вызывая омертвение всего органа.

Сергей Смирнов:

– Если мы признаем, что в церкви есть проблемы внутренние, существует ли у нас надежда на возрождение церкви? Или уже поздно что-либо поправлять? А если надежда есть, то на что именно – на церковных иерархов, на монастыри или же на рождение новых братств?

Протоиерей Георгий Митрофанов:

– Я думаю, что все эти три фактора – иерархия, монастырское монашество и братства – должны так или иначе в совокупности вызвать в церкви определенного рода изменения. И измениться сами. К сожалению, мы очень часто гордимся тем, что православная церковь является носителем традиции, и что именно в этом и состоит ее сила. Но на самом деле, то, что нам кажется приверженностью традиции, очень часто является не особой миссией православия, но результатом исторических обстоятельств. Поэтому здесь как никогда уместно вспомнить слова Петра Аркадьевича Столыпина: «Я консерватор, но консервировать надо живое, а не мертвое». Именно в сохранении живого и заключается задача православной церкви. Но для этого живое сначала требуется найти. И, прежде всего, в нашей приходской жизни, изменение уклада которой мне представляются гораздо более важными для церковной жизни, чем преображение епископата или изменение в монашеской жизни. Потому что до тех пор, пока у нас будут существовать приходы, но не приходские общины, ничего в церкви не будет меняться по существу. Будут, конечно, отдельные творческие прорывы на уровне отдельных священников или маргинальных групп, какими у нас считаются православные братства, но фундаментальных перемен не будет. Что же касается братств, то есть она проблема: в обыденном церковном сознании братств как бы не существует вообще. Поэтому серьезная работа по истории братств и приходских общин не только важна, но и необходима, ведь выводы из этого исследования могут способствовать тому, что три составляющих церковной жизни смогут наконец заявить о себе созидательно и творчески.

Сергей Смирнов:

– Но у вас самого, отец Георгий, есть надежда на возрождение живой церковной жизни?

Протоиерей Георгий Митрофанов:

– Что же касается меня лично, то у меня есть надежда единственно на то, что врата ада не одолеют церкви. Мне уже пятьдесят восемь лет, и я убежден, что мне уже не удастся дожить до того времени, когда церковь не то что решится на какие-либо изменения, но хотя бы осмыслит совокупность тех задач, которые предстоит решить. Но я убежден, что мне удастся встретиться с отдельными личностями, которые в своей пастырской деятельности, монашеском или епископском служении будут созидать тот творческий опыт, без которого церковь наша обречена на историческое поражение.

Священник Георгий Кочетков:

– Я могу только одно сказать, что я не так часто думал на тему личной надежды. Я просто исходил из того, что Господь побеждает, что Бог жив, а коли Бог жив, коли Бог за нас, то кто против нас?.. Поэтому вопрос о надежде касается не одного человека на личном уровне. Если перейти к аналогии более экзистенциальной, то станет ясно, что надежда есть даже у тех, у кого ее нет, простите за каламбур. В этом я уверен так же, как я уверен, что в каждом человеке есть – хотя бы и самая малая толика – от образа Божия. Но все резко осложняется, когда мы переходим на межличностное пространство – в межсоборное пространство церкви. И? Конечно, здесь нужно признать, что соборное пространство церкви очень разрушено, соборность себя практически не являет, существуя имплицитно – в молчании.

Дело не только в том, что у церкви нет собственного голоса – ибо сейчас церковь не знает, кто говорит от имени церкви. Конечно, есть официальные лица, но их слова это не мнение церкви, это мнение церковного начальства о себе.

Говорить же о нашей молчащей соборности необыкновенно трудно. Хотя еще некоторое время назад казалось, что говорить о надежде будет легко – все-таки в ХХ веке появилось огромное количество святых исповедников, подававших нам пример, как нужно иметь надежду – на Христа и на церковь, на культуру. Люди сопротивлялись даже тогда, когда не было никакой надежды, и вот это огромное количество святых исповедников – отнюдь не безгрешных, как и все святые – они давали всем нам надежду. Но когда стало ясно, что церковь не очень хочет усваивать этот опыт мучеников, когда церковь видит свое возрождение в восстановлении чего-то изжившего себя еще в позапрошлом веке, тогда надежда пошатнулась. Но, тем не менее, в братствах надежда осталась. И я уверен, что в «Воинстве Господнем» в Румынии надежда точно есть!

Давид Гзгзян:

– Я согласен с отцом Георгием Митрофановым в том вопросе, что я точно так же не застану того прекрасного времени, когда в нашей церкви что-то изменится. Но я уверен, что нам и не следует соотносить наши надежды на изменения церкви с какими-то обстоятельствами этого мира.

Изменится ли церковь или нет – все это зависит от того, как я сам буду соотноситься с этими изменениями. Вот, скажем, меня беспокоит вопрос, смогу ли я дожить до конца своих дней с надеждой на реальное присутствие Христа в нашей жизни, с надеждой на то, что Второе Его Пришествие будет не только катастрофой вселенских масштабов, но и началом Вечной жизни, в уповании на то, что мой опыт жизни с Богом никак не потеряет своего значения. Если смогу, то надежда будет жить и прочнее объединять меня с братьями и сестрами. Если нет – то это моя большая проблема, которая никак не связана с тем, как изменится реальный облик русской или какой-либо еще поместной православной церкви…

Сергей Смирнов:

– Интересно, как Господь устами евангелиста Луки говорит о последних днях мира: «И будут знамения в солнце и луне и звездах, а на земле уныние народов и недоумение; и люди будут издыхать от страха и ожидания бедствий, грядущих на вселенную…» Но вы, говорит Господь, радуйтесь – «ибо приближается избавление ваше» (Лк. 21:25-28). То есть, надо жить не своей надеждой, что все образуется, а той надеждой, что Он придет, и время нашего избавления приблизится…

Василе Киндя, член братства «Воинство Господне» (Румыния):

– Наши отцы и учителя претерпевали страдания через взирание на Христа. Именно так они находили силу, и это пример для нас, чтобы мы всегда и во всем смотрели на Христа, как на источник надежды. Для братской жизни важны и слова надежды, которые мы находим в послании апостола Иакова, где говорится о том, что когда мы обращаем кого-то, кто сбился с истинного пути, то покрываем множество грехов (Иак. 5:19). Потому каждый из нас не должен забывать, что вокруг много людей, которые тоже нуждаются в таком слове. Будем помнить, что и Воинство Господне и Преображенское братство идут путем крестным. И путь ко спасению вовсе не устлан розами, нет, это путь, который требует крестной жертвы, и этот крест надо нести до конца.

Сергей Смирнов:

– Заключительный вопрос. Вернее, вопросы. Какой вы видите роль братства в преодолении кризиса церковной жизни? Братства в церкви – это дар или искушение, как говорят некоторые? И почему, собственно, церковь не может распознать братства как естественную форму церковного бытия? Может быть, в самих братствах чего-то не так, раз церковь не может их признать и принять?..

Протоиерей Георгий Митрофанов:

– Для меня братства остаются одним из необходимых и исторически оправданных элементов развития церковной жизни. В то же время, мне довольно сложно говорить о значении братств, ведь опыт именно братской жизни доступен сегодня немногим христианам. И даже сегодня, когда моя очень небольшая община в приходе вот уже несколько лет окормляется вместе с приходящими к нам на Божественную Литургию членами братства, при этом некоторые члены братства даже являются членами приходского собрания, я никак не могу сказать, что моими прихожанами был как-либо воспринят дух братской жизни. Да, общение очень хорошее, но потребностей в совместном общении – помимо литургической жизни – нет. Прихожане не могут вместить в себя идей братства, они даже не видят смысла во многих братских начинаниях. У меня прихожане в основном люди интеллигентные, внутренне активные, но уже, правда, немолодые – в возрасте от сорока до шестидесяти лет, и у них, сформировавшихся в советскую эпоху, есть колоссальное отторжение всякого рода форм общественной организации. «Зачем вы зовете нас в православный комсомол?! – спрашивают они. – Что же, нет других вместилищ для Духа Святого, кроме как братства?!»

Понятно, что советский режим извращал любые формы общественной организации, включая и церковь. Но, с другой стороны, и в братстве присутствуют элементы, которые не могут не вызывать вопросов и у меня самого. Ну и что же делать? А делать нужно одно: больше прислушиваться друг к другу, больше доверять друг другу, нужно проявлять больше терпимости и толерантности – хоть это и самое непопулярное слово в нашей церкви. И только тогда можно будет говорит о начале совместного творческого делания в церкви.

Священник Георгий Кочетков:

– Когда мы говорим о приходских общинах и братствах, мы все немного по разному употребляем слово «братство», наполняя его немного разным смыслом, и это, конечно, нужно иметь в виду. Поэтому и нет взаимопонимания: каждый видит другого исходя из своего понимания этих вещей. Приходская община – то есть, совокупность приходящих христиан, это совсем не та община, как мы ее понимаем. Но мы понимаем общину и братство вовсе не уникально – так, оказывается, понимали общину и братство многие в церкви. Мы же узнаем эту общность – в Александро-Невском братстве или в братстве Неплюева, или у мечевцев.. Или вот румынское братство «Воинство Господне», в котором мы узнаем общность духа. Но мы не никак не могли влиять друг на друга, потому что мы не знали о существовании друг друга. Поэтому, если говорить о роли братств в нашем смысле слова, то оно определяющее для всей церкви. Путь церкви будет определяться как раз тем, какие будут братства и общины в церкви. Если их не будет, то может случиться и так, что на нашей территории и церкви не будет, как это уже случалось в церковной истории с некогда многомиллионными церквами.

Сергей Смирнов:

– Но вы при этом само братство понимаете не как организацию, но как саму жизнь?

Священник Георгий Кочетков:

– Естественно, братство избегает всех форм организации, поэтому мы не готовы и никогда не согласимся сделать братство общественной организацией – ни церковной, ни какой-либо еще. Мы не организация! Мы – люди, которые хотим служить Богу и церкви вне форм организации. Мы люди, водимые единым духом. И это принципиально.

Я уже говорил, что Церковь сегодня поражена аутоиммунным недугом, когда свое она отторгает, а чужое принимает как свое. Именно поэтому церковь воспринимает братства как маргинальное явления, в то время как братства являются центральным явлением церковной жизни. Ведь братства родились вместе с самой церковью – на Пятидесятницу.

Как вылечить этот недуг? Я не знаю ответа на этот вопрос…

Но в то же время я знаю, что на самом деле в русской церкви стремление к братству есть. Стремление это, конечно, глубоко зарыто, оно может по-разному себя проявлять, но мы в самых разных местах постоянно встречаемся с людьми братского духа или готовыми жить этим духом. Ведь наше братство каждый год осуществляет многочисленные паломничества и по нашей стране, по самым иногда глухим, каким-то медвежьим углам. Мы объездили всю страну и все соседние страны и не только соседние. Мы чувствуем, что стремление к братской жизни – это самое лучшее наследие, что оставила нам старая Россия и существовавший прежде русский народ, которого сейчас уже нет.

И это стремление, по-моему, может вдохновлять всех. Это то, о чем люди с удовольствием спрашивают, о чем они с удовольствием готовы думать. Не все готовы принять это как руководство к действию, но и такие люди тоже есть. Поэтому мы неслучайно встретились с «Воинством Господним», неслучайно мы узнали массу новых вещей и про братство Неплюева, и про братство первого и единственного в истории епископа-катехизатора Макария (Опоцкого), и про братство Александро-Невской лавры. Мы увидели, насколько верными Богу и Церкви были братчики, которые прошли через лагеря и ссылки, а потом сконцентрировались в среднеазиатских епархиях, куда их высылали. И вот, когда мы всё это проанализировали, мы увидели, что здесь есть, о чем думать, здесь есть о чем говорить.

Единственное, чего, на мой взгляд, надо опасаться, это желания создать какую-то единую организацию, потому что она тут же станет какой-то ангажированной или политической, или националистической, или еще не знаю какой… В общем, совершенно не тем, чем такое братство должно быть. Поэтому, если Неплюев в своем знаменитом выступлении в 1906 году призывал создать Всероссийское братство, то сегодня мы уже не повторяем его призыва. Потому что сегодня нет уже той России, нет и тех людей, к которым он обращался, да и тогда его слова были восприняты очень немногими. Мы не можем сегодня говорить о Всероссийском братстве, но мы можем мечтать об общецерковном и общероссийском единении людей, желающих воплощать Евангелие, желающих жить благодатью Святого Духа, приносить новые плоды. Вот это, как мне кажется, действительно серьезная заявка для рассуждения и обсуждения в будущем. Давайте попробуем это сделать.