«От собора к соборности: значение Поместного собора для Русской церкви»

Алексей Беглов, старший научный сотрудник Центра истории религии и церкви Института всеобщей истории РАН:

Уникальность Собора определялась многим, в том числе историческим контекстом, в котором он проходил. Статус Собора, – и он прекрасно осознавал это свое положение, – заключался в том, что Собор должен был закрыть одну страницу церковной истории и открыть новую. И в этом смысле это был не рядовой собор, не просто монтаж – 200 лет вырезали, а потом опять всё началось. Нет. Собор сам себя осознавал, в документах неоднократно встречается его наименование как чрезвычайного, и реже он себя осознавал как Церковное Учредительное Собрание. То есть как то собрание, которое заново пересоздаст Русскую церковь. Это был чрезвычайный Собор, который должен был решить вот такую масштабную и непростую задачу. Его состав соответственно диктовался этим статусом, поэтому действительно представительство на Соборе Русской церкви было абсолютно беспрецедентным и обеспечило ему высокую степень легитимности.

Что касается его значения, то значение его в том, что Собор продемонстрировал такую степень церковного соборного творчества, которая в общем в истории Русской церкви за период, в который она существовала, беспрецедентна. Задача Собора, как мы можем сформулировать, была не воссоздание неких исторических форм, которые были закреплены или в древних канонах, или в памятниках русской церковной письменности. Собор должен был создать фактически новые формы церковного управления, церковной жизни, сообразуясь с церковным преданием. И при этом воссоздать их, даже создать заново в принципиально новой ситуации. Потому что на самом деле Русская церковь первой из всех поместных церквей приняла и начала отвечать на Соборе на вызовы нового и новейшего времени: прежде всего на социальные вызовы и на политические процессы: на демократизацию, на изменения социального устройства, переход от традиционных аграрных обществ к обществу современного типа, на изменение демографической ситуации и т.д. Собор, первый из такого рода органов среди других поместных церквей, который  попытался найти формы церковной жизни адекватной к этим условиям.

Но мне кажется главный урок, который он нам дает, главная соль всех определений – это именно тот творческий акт совмещения церковного предания со сложной, меняющейся и, в общем-то, не очень комфортной для церкви социально-исторической ситуацией.

Нельзя сказать, что Собор блеснул, взорвался как звезда, а потом только искорки остались: происходила борьба, которая шла еще на протяжении двадцати лет. Только в 1940-е годы стало ясно, что реализация решений Собора отложена, именно отложена, потому что он воспринимался как идеал на протяжении всего Советского периода. Недаром же в 1988 году, когда церковь готовила свой новый Устав, целые фрагменты этого текста были  заимствованы из тех или иных определений Собора 1917-18-го года. Церковь протягивала такой мостик, перекидывала его через 70 лет от 1918-го к 1988-му году.

Александр Кравецкий, руководитель Научного центра по изучению церковнославянского языка Института русского языка РАН:

Если говорить о достижениях Собора 1917-1918 гг., я бы, как это ни странно, не говорил бы о документах, принятых Собором, не говорил бы об идеях, а говорил бы в первую очередь о том, что это была уникальная в истории Русской церкви ситуация, когда люди смогли договориться. Потому что Собор был таким уникальным церковным органом, действительно избранным. Это были не фиктивные выборы, не игра в выборы, а многоступенчатые продуманные выборы с долгими занудными проверками полномочий, когда кого-то не признали по формальным причинам, кого-то ещё почему-то. То есть это действительно, по крайней мере на 1917-18 год, единственный законно избранный орган, существующий в России – в стране, разделяемой противоречиями, партиями, партийными спорами, склоками. Понятно, что люди были носителями всего этого безумия, которое, привело к революции. И эти люди со своими разными, часто завиральными идеями, собравшись, смогли, научились договариваться, обходясь без словесного «мордобоя».

Нельзя делать вид, что не было ста лет советской власти, не было всего того, что было, что сейчас мы вернемся к завету великого Собора и будем жить так же – мы не будем так жить просто потому, что мы уже другие. Мне кажется, что следование духу собора в том, что как раз надо научиться к нему относиться не как к догме, от которой шаг вправо, шаг влево – расстрел; или как другая партия – не как к незаконному органу, который стал возможен только после отречения государя; а как к уникальному опыту соборной церковной жизни, которого, как мне кажется, в истории Русской церкви ни до, ни после не было.

Завет Собора – как раз развиваться, а не воспроизводить прекрасное прошлое, будь это прошлое – Византийская империя, наш XVII век или Поместный собор.

Интересно, насколько для многих участие в Соборе определило дальнейшую жизнь. Проследить эти сюжеты – дело будущего. Собственно говоря, что стало потом с этими людьми? Что потом стало с церковью мы уже знаем.

Мне приходилось немножко заниматься епископом Афанасием (Сахаровым), для которого Собор – это всё. Собственно, все, чем он занимался до конца дней, – это те задания, которые ему дал Отдел богослужения проповедничества и храмов, участником которого он был. Сергий Булгаков, написавший незадолго до смерти книгу об имени Божием – это тоже реализация задания, которое ему дал Поместный собор. Сергию Булгакову было поручено подготовить доклад о философской проблематике имяславских споров, и уже в Париже он его подготовил. Думаю, что таких историй на самом деле окажется очень много. Просто материала, чтобы их рассказывать, пока у нас нет.

Павел Рогозный, научный сотрудник Санкт-Петербургского института истории РАН:

Прежде всего, уникальность Поместного собора, его значение в том, что впервые, начиная с XVII века, в России в Православной церкви собрался Поместный собор. Все попытки собрать его в начале ХХ века, вплоть до революции 1917-го года, увенчались неудачами. Виной тому была как раз державная власть. И только после падения самодержавия при Временном правительстве церковь освободилась от этих пут и смогла самоопределиться: ни до, ни после церковь никогда не была так свободна как при Временном правительстве. И проблемы церкви были ее проблемами, решения, которые принимала церковь – это были ее решения, соборные решения церкви. Выборы патриарха – это было решение церкви.

Возвратить время Собора и те решения, которые он принял, совершенно невозможно, они слишком демократические. Невозможно сейчас возродить выборы высших иерархов: никто на это не согласится. Собор – это такой маячок, на который можно равняться, потому что там заседали крупнейшие церковные историки, канонисты. Многие проблемы, которые сейчас в церкви решают, были решены в 1917-18 году. Важно привести такую цитату 1917-го года из Николая Бердяева: у него в одной газете была статья «Падение священного Русского царства», где он говорил, что церковь не должна бояться гонений и преследований, так как самое страшное для церкви – это опека и покровительство.

Фактически и сейчас высшим органом церковной власти является поместный собор, но регулярно эти поместные соборы не собираются. По крайней мере, все последние поместные соборы были собраны для выборов патриарха. Собираются решения – принимаются архиерейские соборы. И как на эти поместные соборы проходят выборы? Тогда выборы были прозрачными, они проходили, фактически, по каждому приходу, могли голосовать даже женщины. Я каких-то моментов возрождения той соборности, которая была очень краткий миг, не вижу.

Церковный историк игумен Иннокентий (Павлов):

Достижений, – если иметь ввиду что что-то было достигнуто и продолжает существовать, развиваться, меняться – никаких нет. То есть придется какую-то соборную деятельность в церкви начинать заново. Естественно, весь прежний опыт надо учитывать и изучать, это, конечно, необходимо, но уже на каких-то новых началах. И здесь еще нужно иметь ввиду то, на что ориентировались деятели того собора: например, Александр Иванович Бриллиантов, профессор Петроградской духовной академии, был противником установления патриаршества и считал, что нам нужно идти дальше за Византию, ближе к апостольским временам, когда в церкви хоть и была иерархическая структура, но большее значение имело общинное начало. Очевидно, будет еще о чем подумать в свое время, но я, может быть, до него и не доживу, а вот тем, кто сейчас начинает свое служение в церкви, какую-то церковную активность, вероятно придется об этом думать.