Ольга Седакова: «Дружеский круг так же непредсказуем, как появление великого произведения»
Дружеский круг. Начало разговора
«Из всех гипотез, которые могут быть составлены для известной группы явлений, выбирайте ту, которая не пресекает дальнейшего мышления об исследуемых вещах».
Максвелл (цит. по Л.С. Берг)
Мы собрались говорить о вещи, которая (во всяком случае, насколько мне известно) как общая тема еще не обсуждалась. Между тем, сколькими литературными, художественными, музыкальными, философскими открытиями и новациями наша цивилизация обязана дружеским кругам! «Человеческое общество живет плодами необщительности», как сказал кто-то (иначе говоря, творческие озарения настигают человека наедине). Можно к этому добавить: социум живет плодами, выношенными в другом, «не социальном» или иносоциальном пространстве: в предельно неформальном, не имеющем государственного, религиозного мандата, союзе людей, который мы именуем «дружеский круг». Известным дружеским кругам разных веков посвящены многочисленные исследования (в ходе нашей конференции мы услышим о дружеских кругах пушкинской эпохи, славянофилов, западников, Серебряного века и др.). Но поставить общий вопрос: что же такое дружеский круг в ходе культурной (и политической) истории – вот этого не случалось. О религиозном измерении «дружеского круга» тоже ничего не сказано. Всерьез об этом задумывался Дитрих Бонхеффер (его слова я вскоре приведу).
Дружба сама по себе – другое дело. Ее обдумывали и в философском (от Аристотеля до Хайдеггера, «Голос друга»), и в этическом плане. Напомню, что Н.В. Брагинская именно русским словом «дружба» перевела греческое filia (обычно: любовь).
«О, Дружба, вершина классического счастья! "Между низкими дружба невозможна; порочные не дружат, они вступают в сговор", утверждал Стагирит. Дружба, солнце в зените, ключ гармонии, зеленый холм, на который волен взойти каждый, в ком есть чувство и честь: из пещеры уединения, из погреба кровных связей, из трясины обоюдовыгодных знакомств, из морозилки казенных отношений и даже и пламени любовной страсти. Здесь, под солнцем дружбы, на ее открытом воздухе он найдет себе все: и новое уединение, и другую кровь родства, и другую выгоду, и другую службу.
…
На структуралистском языке, наша гуманитарная элита в советском обществе исполняла культурную функцию дворянства – как понимал эту функцию Пушкин:
"Чему учится дворянство? Независимости, храбрости, благородству (чести вообще). Не суть ли сии качества природные? Так, но образ жизни может их развить, усилить – или задушить. Нужны ли они в народе так же, как например, трудолюбие? Нужны, ибо они sauvegarde трудолюбивого класса, которому некогда развивать сии качества".
И венец сих качеств – дружба, аристотелевская, европейская дружба, которую первым в России воспел Пушкин:
Друзья мои, прекрасен наш союз,
Он, как душа, неразделим и вечен
в XX веке знала Ахматова ("Души высокая свобода, Что дружбою наречена") и воспел Эзра Паунд ("Здесь место дружбы. Здесь земля священна"), вещь неведомая варварам и рабам. Структурализм созидал дружбу, и это значило не меньше, чем труды эрудиции и эвристический дар».
(Путешествие в Тарту, 1993)
Я говорю: созидал, можно сказать – возрождал из праха, потому что в сталинскую эпоху всякое неподконтрольное объединение было попросту уголовно наказуемо и трактовалось как антигосударственный заговор.
«Друг, товарищ и брат»: только «товарищ», и то, пока он не попал в тюрьму. Там, где государство хочет быть всем, свободный союз свободно мыслящих людей и в самом деле имеет вид антигосударственной деятельности. Он может существовать только в подполье. А это неизбежно искажает образ классической дружбы. Начиная с «оттепели» государство ушло из некоторых зон жизни (точнее сказать, решило к ним не относиться со всей серьезностью). Дружеский круг как ценность 60-ков воспели Ахмадулина и Окуджава. Таким образом и возникло пространство и для полуподпольных дружеских кругов, и для бесцензурного распространения текстов (самиздат: кстати, точнее его было бы назвать не «сам-», а «друг-издат»: ведь не сам автор тиражировал собственные сочинения, а его друзья, потом друзья друзей, потом друзья друзей друзей, и так цепная реакция дружбы расходилась по нашим бескрайним просторам).
И вот из тюремного письма Дитриха Бонхеффера:
«То, что в этой связи говоришь о дружбе, которая, в отличие от брака и родственных связей, не пользуется никакими общепризнанными правами и поэтому всецело зависит от ее внутреннего содержания, мне кажется, прекрасно подмечено. Ведь действительно, вовсе не легко найти место дружбе в социологическом плане. Ее, пожалуй, можно включить в понятие культуры и образования, тогда как братские отношения попадают в рамки понятия Церкви, а приятельские – в сферу труда и политики. У брака, труда, государства и Церкви имеются конкретные божественные мандаты, а как обстоят дела с культурой и образованием? Не думаю, что их можно просто включить в понятие труда, как бы заманчиво это ни выглядело. Они относятся не к сфере повиновения, а к области свободы, охватывающей все три сферы божественных мандатов. Тот, кто пребывает в неведении относительно этой области свободы, может быть хорошим отцом, гражданином и тружеником, пожалуй, также и христианином, но будет ли он при этом полноценным человеком (а тем самым и христианином в полном объеме этого понятия), сомнительно. Наш "протестантский" (не лютеранский) прусский мир в такой степени определяется этими четырьмя мандатами, что сфера свободы всецело оттеснена на задний план. Может быть, как мне сегодня кажется, именно понятие Церкви дает возможность прийти к осознанию сферы свободы (искусство, образование, дружба, игра)? Т.е. не изымать "эстетического существования" (Кьеркегор) из области Церкви, а как раз в ней-то и обосновать его по-новому?.. Ведь кто, например, в наши дни способен беззаботно отдаваться музыке или дружбе, играть и радоваться? Уж конечно, не "этический" человек, а только христианин…» (Письмо другу. Январь. 1944. Д. Бонхеффер).
Замечу – начало этого размышления начинается с: «То, что ты говоришь о дружбе». Бонхеффер подхватывает то, что начал друг. Таким образом, мы сразу же входим в работу дружеского круга, в жизнь мысли в дружеском кругу. Ее передают из рук в руки. Эту передачу не прерывает и изоляция одного из собеседников. Мы видим, как – для этой мысли – они нужны друг другу. Два важнейших момента в мысли Дитриха Бонхеффера: социальная бездомность (безмандатность) дружбы – и ее принадлежность к области свободы. И еще: Бонхеффер не обинуясь соединяет дружбу с культурой и образованием. Говоря о дружеском круге, мы будем прежде всего иметь в виду это его расположение – в области свободы и в связи с культурой и образованием.
То, что называют дружбой и дружескими связями, совсем не обязательно связано с культурой. Есть такие вещи, как «фронтовая дружба» и др. У нас расхожее выражение «Друг познается в беде». Это реально и для того дружеского круга, о котором мы говорим (переписываться с государственным преступником! Сравним посещение Ахматовой опального Мандельштама). Конечно, дружба противоположна предательству. Но еще прежде испытания бедой, и важнее этого – друг узнается в радости и надежде. Так в письме Дитриха Бонхеффера: радость вместе думать новое – и иметь общую надежду.
Без надежды, без одушевления чем-то очень важным классический дружеский круг нельзя представить. Дружеский круг одушевляет всеми его участниками ощутимая нехватка: чего-то в наличной реальности недостает – и они, собравшись, принесут это в свою страну, в свой мир… Дружеский круг, о котором мы говорим, замкнут – но его интенция всеобщая.
Это лучшая – если не единственная среда, в которой рождается новое: в искусстве, в мысли, в науке, в истории. Общение, не крадущее свободы. Оазис в мире «обязанностей» и «повиновения», терпения и приспособления, орудийности всего на свете – дружеский круг – пространство свободы, добровольности, красоты и удовольствия (не нужно этому заранее возмущаться). К свободе как основополагающему элементу дружеского круга необходимо добавить аристотелевское бескорыстие. Объединение ради достижения каких-то конкретных целей – уже не дружеский круг.
Чувство родного, соприродного душе, «отечества».
Если мы будем пересматривать то, что известно о вошедших в историю дружеских кругах, российских и европейских, мы вряд ли выведем универсальные черты дружеских кругов. Разве что самые внешние. Да, чаще всего дружеский круг складывается в молодости. Да, память о нем хранится как своего рода святыня.
В дружеский круг объединяются люди, которых мало. Это самочувствие «нас мало» членов дружеского круга. Предмет их крайнего интереса – то, что большинству их современников не важно и не интересно. Без родных душ они остались бы одиноки, и этого не забывают. Ощущение чуда их встречи в чужбине мира не покидает.
Я пью за здоровье немногих,
Немногих, но верных друзей,
Друзей неуклончиво строгих
В соблазнах изменчивых дней.
Я пью за здоровье далеких,
Далеких, но милых друзей,
Друзей, как и я, одиноких
Средь чуждых сердцам их людей.
В мой кубок с вином льются слезы,
Но сладок и чист их поток;
Так с алыми черные розы
Вплелись в мой застольный венок.
Мой кубок за здравье немногих,
Немногих, но верных друзей,
Друзей неуклончиво строгих
В соблазнах изменчивых дней.
За здравье и ближних далеких,
Далеких, но сердцу родных,
И в память друзей одиноких,
Почивших в могилах немых.
Строгость – как признак дружеского круга. Но это строгость особого рода. В дружеском круге может существовать некое подобие «устава» (иногда шуточного), но по существу закон этого единства неписанный. Что непростительно для участника дружеского круга, после какого поступка он не сможет им быть, выясняется по ходу дела.
К непременным условиям дружеского круга относятся безусловное доверие друг к другу. Мирное и добровольное признание неравенства (круги с одной вершиной или с несколькими). Роль «слушателя» здесь так же важна, как и «лидера». (ср. в мемуарных записках М.П. Погодина. Дело происходит в 1828 году на большом литературном обеде в Москве. "В. Оболенский, адъюнкт греческой словесности, добрейший человек, какой только может быть, подпив за столом, подскочил после обеда к Пушкину и, взъерошив свой хохолок – любимая его привычка, воскликнул: "Александр Сергеевич, Александр Сергеевич, я единица, единица, а посмотрю на вас, и мне кажется, что я – миллион. Вот вы кто!" Все захохотали и закричали. "Миллион, миллион!"
Такие странные для привычной этики понятия, как «наслаждение» (А.С. Пушкин), удовольствие, беззаботность – непременное условие дружеского круга. Это не «рабочая группа».
Что мне кажется важным: каков бы ни был общий предмет их интересов, отношение к нему в дружеском круге и за пределами его – совершенно разное. Здесь оно – выбор души. На него распространяется принцип дружественности. Он предстает гибким, не ограниченным догматически, in statu nascendi. Он не «идея» и тем более не идеология. Идеей и идеологией он становится, когда выходит из теплоты дружеского круга в холодные пространства социального.
Дружеский круг так же свободно выбирает и собственную генеалогию. И отношение к «великим» в дружеском круге тоже совсем не то, что в «официальной культуре». Оно не мемориальное. «В тайном и страстном сговоре», С.С. Аверинцев.
Дружеский круг, я думаю, не может превратиться в институцию. Он реален как то, что происходит в жизни, а не как «проект». Он в каком-то смысле сам себе цель. Он непредсказуем, начиная со своего возникновения, сбора участников. Они сходятся, уже имея нечто общее, которое каждый из них выносил сам. Им не нужно выяснять все с чистого листа: ни этических позиций, ни вкусовых… По существу, дружеский круг так же непредсказуем, как появление великого произведения. Задним числом мы можем сказать, что «все было приготовлено к созданию "Божественной комедии" Данте». Но…
Возможна ли деградация дружеского круга? Да, превращение в богему, распад и т.п. Или, наоборот, превращение в секту.
Возможно ли расширение дружеского круга – до всенародного в конце концов? Нет, ограниченность – его конструктивная черта. Из дружеского круга в широкий мир отправляются мысли, произведения, политические и другие решения и гипотезы.
Очень многим история России обязана дружеским кругам. Это как-то не совсем осознанно. Чего не произошло – или произошло недостаточно? Распространений не «идей» этих кругов. А самого воздуха дружбы, свободы, доверия – в отношении к человеку ли, к теме, к идее. Очень недружественная, недружная социальность России, без того friendly, которое характеризует свободный мир, здесь что-то нарушено, и опыт дружелюбия должен распространяться.
