Когда он еще не был святым

Публикуем воспоминания Сергея Львовича Щеглова, лично знавшего владыку.

***

Помню торжественную всенощную в кафедральном соборе древнего города Мурома, что в Нижегородской губернии. Майский вечер 1934 года. Собор наполнен молящимися, сиянием свечей и лампад, ладанным сизым дымком кадил. Два возвышения в центре – кафедры – покрыты красными ковровыми дорожками с белыми полосами; дорожки тянутся вплоть до алтарного амвона. На одной кафедре – высокий статный архиерей, гость Мурома, приехавший сегодня из Нижнего митрополит Евгений. На нем самое дорогое облачение, которое обычно достают из ризницы только два раза в году, на Рождество и на Пасху. Оно из светло-вишневого бархата, расшитого золотыми нитями. На голове сверкающая серебром и золотом митра, из-под нее спускаются на плечи саккоса слегка вьющиеся темные волосы; бледное лицо кажется молодым, недлинная борода.

На другой кафедре, рядом с первой, муромский архиепископ Амвросий, седобородый старичок с добрым взглядом, тоже в светло-вишневом саккосе и в сверкающей митре. Он в городе недавно, прислан вместо арестованного епископа Николая.

Я впервые вижу, чтобы два архиерея совместно вели богослужение. Это больше чем вдвое увеличивает его благолепие и значительность. Я стою сбоку от кафедр и немного впереди, возле аналоя с иконой Рождества Богородицы, в честь которого назван собор. Аналой установлен между ковровых дорожек, расстеленных с кафедр; перед ним небольшой квадратный коврик. По обеим сторонам аналоя двое юношей направили вверх и неподвижно держат наклоненные к иконе длинные бронзовые стержни с круглыми ребристыми дисками на концах – рипиды.

Это два иподиакона в стихарях, перекрещенных по груди и спинам парчовыми лентами орарей: круглолицый, с коротко остриженными черными волосами, Саша Снегирев и обритый наголо Леша Гуреев (скрывает раннюю лысину; работает в городской парикмахерской и имеет возможность ежедневно выглаживать голову бритвой).

Возле рипид два старших иподиакона в светло-желтых стихарях, перекрещенных орарями: плотный кучерявый брюнет Виктор Смагин и красавец Аркаша Краснов, светло-золотистые волосы его зачесаны на боковой пробор. У Виктора в руках подсвечник с тремя высокими белыми свечами, связанными на зажженных концах, – трикирий. У Аркаши такой же подсвечник с двумя свечами – дикирий. Оба эти прибора в нужный момент иподиаконы подносят архиерею, он принимает их и, скрещивая, поднимая и склоняя, негромко произнося молитвы, благословляет ими стоящих окрест.

На мне тоже светло-желтый парчовый стихарь, в руках – бронзовый подсвечник с восковой горящей свечкой покороче и потоньше, чем у трикерия и дикерия. А по бокам архиереев – мои товарищи Юра Николаев и Колька Пистолет, оба в стихарях, держат каждый по посоху: бронзовые, в рост мальчиков, стержни, упертые в пол. Наверху каждого – латунные позолоченные скульптурки: в центре крестик, на него ощерились две змеи разинутыми пастями с высунутыми жалами. Ниже скульптурок привязаны и спущены до середины посохов, окружая их, вздутые парчовые фартучки. В их разрезе и держат мальчики стержни посохов.

От кафедр к амвону вдоль красных дорожек выстроились два ряда священников в парчовых светло-желтых накидках – фелонях. Рябой богатырь протодьякон Николай Иванович в широком ораре, с плеча охватывающем торс, в фиолетовом клобуке, и маленький дьякон Виссарион в синей скуфейке и хилой бороденке, одной рукой раскачивая кадила на трех цепочках с дымящимся в горячих углях ладаном, а другой подняв толстые высокие свечи, ходят вокруг аналоя с Рождеством Богородицы и от него к кафедрам, кланяясь архиереям.

Сзади у главных входных врат собора за деревянным лакированным ограждением церковного «ящика», где продаются свечки, иконы и богослужебные книжечки, молитвенники и поминальники, возвышается бородатый соборный староста Михаил Яковлевич Мошнин, а рядом с ним – моя мама Александра Ивановна Коротаева. На ней черное платье и черный кружевной платок. Она помогает Мошнину и еще одной женщине продавать свечки, иконы и книжечки. Недавно Александру Ивановну избрали заместительницей старосты. По ее инициативе и усилиям прислуживаю я муромским священникам и архиерею. Ее мечта – чтобы я пошел по церковной линии. И вот сейчас я чувствую, как она радуется, что сын вблизи архиепископа и даже митрополита в центре храма, в стихаре и с подсвечником в руках, – один из участников торжественного богослужения. Для меня, в мои двенадцать с половиной годов, это также что-то радостное и впечатляющее. Несколько месяцев перед тем епископ Николай свершил надо мной обряд «посвящения в стихарь», что дало право мальчику носить в храме церковное одеяние – начальный шаг на богослужебное поприще.

Появление в городе митрополита для всех верующих – великий праздник и важное событие. Само слово митрополит – высшее после патриарха обозначение священнослужителя, – в их глазах непостижимо возвышенно и прекрасно. Правда, у некоторых из церковных служек прорывается озорство, переходящее иной раз в кощунство. Колька Пистолет любит звучную присказку: «Митрополит без пороха палит». Но на то он и Пистолет.

Благозвучные песнопения льются с высоты хоров у задней стены собора, где энергично дирижирует лучший регент Мурома Зворыкин. Мужские и женские звонкие голоса, божественная музыка. Все это благолепие, вся торжественность отражаются в умильных взглядах, устремленных на митрополита. Он изредка, когда положено, приятным голосом произносит, крестясь, отведенные богослужебные слова. Во время богослужения в тех местах, где приносилось моление о благосостоянии божиих церквей и власти, упоминалось также имя местоблюстителя патриаршего престола митрополита Крутицкого Петра.

По окончании всенощной, сняв с помощью иподиаконов облачение в главном из трех алтарей собора и оставшись в черной шелковой рясе, митрополит вышел из царских врат на амвон и, стоя у каменного полуовального края на ковре и подстеленном под ноги круглом коврике с изображением гордой птицы с острым клювом и распростертыми крыльями – орлеце – обратился к молящимся с проповедью. Все уже были наслышаны, какие пламенные наставления он читает.

Царские врата и возвышающиеся над ними древние иконы в киотах между витых, покрашенных золотом колонн, светятся таинственно. Умолкли голоса на хорах, благоговейная тишина установилась под сводами храма. Архипастырь говорит о спасении душ в общении с Христом, о великом счастье быть причастными к нему. Простирая длань в широком рукаве рясы в сторону раки с мощами Петра и Февронии, находящимися под позолоченным балдахином у стены собора, он взывал:

– Пусть эти великие муромские святители всегда служат нам живым примером высоконравственного поведения, любви и верности в браке, образцом целомудрия и красоты душевной. Пускай этот пример помогает нам противостоять соблазнам и невзгодам, неизбежным на земном пути каждого человека.

Не помню точных выражений, наверно, были они более красноречивы, но смысл был таков. Ни одного слова о светской власти, о политике. За высокими окнами собора давно воцарилась темнота, но никто не покинул храма.

Проповедь завершена. Спустившись на нижнюю ступень амвона, митрополит дает благословения подходящим к нему молящимся. Теплая кисть владыки на мгновение касалась каждого лба и подставленных чашечками ладоней. Люди с упоением восторга целовали бледные пальцы святителя.

Наутро предстояла обедня. Задолго до ее открытия собор был полон. Стояли прихожане и на трех широких папертях с чугунными оградами у главного входа и по бокам храма. Ждали приезда митрополита. Начало поздней литургии, как обычно, назначено на девять часов. Радостное майское солнце освещает белоснежные стены, в кронах окрестных кленов, лип, дубов и берез заливаются соловьи. Не хватало только колокольного звона. Но молчал тысячепудовый колокол, безмолвствовали десятки его собратьев на верхнем ярусе величественной колокольни. Звоны были запрещены властями два года назад.

Внутри храма у настежь распахнутых широких кованых врат выстроились священнослужители в парчовых одеяниях. В центре – архиепископ Амвросий в сиреневой мантии светится кротким взором. Рядом – протоиерей, настоятель собора. На красном ковре, протянутом к кафедре, расстелен орлец. На него должен вступить митрополит. Такой же коврик под ногами архиепископа Амвросия. Строго сосредоточенный Виктор Смагин держит на вытянутых руках распростертую светло-зеленую в белых полосках шелковую мантию, дабы возложить ее на плечи митрополита, как только он войдет в собор. У Юры Николаева и Пистолета – архиерейские бронзовые жезлы, увенчанные свирепыми змеями. Я со своим подсвечником в руках в парчовом стихаре стою тут же.

Время начала обедни подошло, часы над верхним ярусом колокольни показывают девять, а пролетки с митрополитом все нет. Дымится ладан в кадильницах у диаконов, мерцают разноцветные лампады перед иконами, оплывают свечи у аналоев, поблескивает медь, бронза и латунь высоких подсвечников и иконных окладов. А митрополита все нет.

Он так и не появился. Через полчаса или более разнеслась весть: арестован! Архиепископ Амвросий с причтом начали и провели литургию. Но была она совсем не та, какой ожидалась. Унылые, то и дело осеняя себя крестным знамением, стояли мужчины и женщины, старики и дети. У многих слезы в глазах.

Было ли все это опасно для советской власти на семнадцатом году ее владычества, спустя четырнадцать годов после победы в гражданской войне? Сталин и с его подачи люди в ЦК ВКП(б) полагали: опасно! Крамола виделась в том, что Русская православная церковь отстаивала право на религиозное исповедание. А оно противоречило программе построения социализма, учению Маркса-Ленина, считавшему религию опиумом. Митрополит Евгений был одним из последовательных и отважных проповедников веры Христовой, противников безбожия.

Можно предположить, что муромский арест был непродолжителен. Евгения выпустили и еще год окормлял он нижегородскую паству.

Пасха 1935 года совпала с советским праздником Первомая. Отслужив литургию в Крестовоздвиженской церкви, возвращался он в пролетке на свою квартиру. На голове – белый клобук, на черной рясе – крест и панагия. А всюду тянулись к главной площади Горького колонны трудящихся. В церкви предупредили владыку: подождите, пока пройдут демонстранты. Он ответил: «Чего нам бояться? Бога надо бояться, а не людей!»

Его арестовали опять. С ним были отправлены в тюрьму священники Николай Македонский и другие. Церковь закрыли. 4 ноября Особое совещание НКВД осудило Евгения на три года лишения свободы и его этапировали в исправительно-трудовой лагерь в Казахстан, под город Караганду.

Не довелось ему отбыть очередного срока. Подоспел 37 год и многих пленников лагерей, тюрем, ссылок подвергли новой репрессии. Под Карагандой содержалась в это время и моя мать Александра Ивановна, осужденная на десять лет за веру в Бога.

20 сентября карагандинская тройка НКВД приговорила Евгения к высшей мере наказания. Расстреляли в тот же день.

Прошло шесть с половиной десятилетий. Рухнула безбожная власть. В августе 2000 года Архиерейский Собор Русской православной церкви причислил митрополита Евгения к лику святых – вместе с новомучениками: пресвитером Стефаном Крейдичем, игуменами Евгением Выжвой, Николаем Ащепьевым и иеромонахом Пахомием Ионовым [1].

Семьдесят шесть лет протекло со встречи, которую я описал. В начале нового века довелось мне увидеть изображения митрополита Евгения на иконах в церквах родного мне Нижнего Новгорода, на кладбище которого покоится расстрелянный здесь в 1937 году ни в чем не повинный мой отец. И с каким-то особым волнением вспоминал я, как в детстве целовал живую теплую руку митрополита Евгения.

Дата его расстрела – 7(20 по новому стилю) сентября – стала днем его памяти как святого.

***

По рождению он был Семен Алексеевич Зёрнов. Появился на свет 18 января 1877 года в семье дьякона Алексия в Московской губернии. С детства, как и во всех семьях священнослужителей, был предназначен к продолжению их деятельности, – отдан отцом в Московскую семинарию. Но это еще не означало, что жизненный путь отрока определился. Из многочисленного племени семинаристов не все отдали себя служении Богу,–- уходили в мирской, светский путь и там продолжали образование.

Семен Зёрнов, окончив семинарию в 1898 году, поступил в той же Москве в Духовную академию. Уже через два года принял монашество, был пострижен в мантию, получил имя Евгения, рукоположен во иеродиакона, а 25 марта 1902 году – в иеромонахи. В том же году, по окончании академии со степенью кандидата богословия, назначен преподавателем сектоведения в Черниговскую семинарию. Путь юноши выбран был сознательно.

В 1906 году Евгений возведен в сан архимандрита и определен на должность ректора Иркутской семинарии. К тому времени был принят в члены Миссионерского комитета, Русского географического общества, Братства святого Иннокентия, редактировал «Епархиальные ведомости».

А времена наступили бурные, получившие потом в истории название Первой русской революции 1905-1907 годов. Крестьяне восстали против помещиков, рабочие – против заводчиков и фабрикантов. Доставалось сельским и городским священникам, дьяконам и прочему церковному причту. Революционные потрясения проходили под знаменем атеизма. Революция была подавлена царской властью, народ получил кое-какие свободы. Но семена бунта, подогреваемые войнами, продолжали прорастать.

В 1909 году Зёрнов был назначен в комиссию по освидетельствованию останков епископа Иркутского Софрония (Кристалевского). А 20 января 1913 года наступил важнейший момент в жизни Евгения: его посвятили в епископы. Хиротонию свершили три архиерея в кафедральном соборе Иркутска: архиепископ Иркутский и Верхоленский Серафим (Мещеряков), епископ Томский и Алтайский Мефодий (Герасимов) и епископ Забайкальский и Нерчинский Иоанн (Смирнов). Молодому епископу дали кафедру в городе Киренске и назначили викарием Иркутской епархии.

Все это стало признанием особой активности юного священнослужителя. Он пользовался уважением и любовью прихожан, его богослужения блистали величием и благоговением, вызывали душевный покой и вселяли глубокую веру в Бога.

Через полтора года, 11 июня 1914 года, Евгений был переведен на должность епископа Приамурского и Благовещенского. Здесь и встретил деятельный иерарх события великого исторического значения: февральскую революцию, свержение самодержавия, октябрьский переворот 1917 года.

Февральская революция восстановила в России патриаршество, упраздненное Петром Первым. Для Русской православной церкви это стало рубежным свершением. Но, как и ко всякому граничному событию, отношение мыслящей части религиозного сообщества стало к нему далеко не однозначным. На открытом в 1917 году Священном Поместном соборе, который должен был избрать патриарха, раздавались гневные голоса иерархов, не признавших восстановления патриаршества. «Россия наконец освободилась от единовластия, а тут в церкви его снова вводят. Царя не стало, так нам теперь патриарха на шею хотят» [2].

Эта часть иерархов представляла собой будущих обновленцев, «живоцерковников». Они не достигли цели на Поместном соборе, патриарх был избран. Но не отступили от своих убеждений и, вместе с патриархом Тихоном признав Временное правительство властью от Бога, стали активно сотрудничать не только с Керенским, но и вскоре с большевиками. То были люди, понимавшие неизбежность революции в России, видевшие исторические корни этой революции. Мощное шествие обновленчества захватило многих. В том числе и видного деятеля православия митрополита Сергия (Страгородского). И хотя он позже публичного покаялся в отступничестве от большинства церковников, но некоторые идеи обновленчества потом стал проводить в жизнь. И прежде всего – необходимость сотрудничества с советской властью.

Епископ Евгений был в числе членов Священного собора 1917-1918 г. Я не нашел свидетельств о позиции его на этом церковном форуме, но смею предположить, что он не находился среди тех, кто возражал против восстановления патриаршества.

Под праздник Успения 1923 года, отслужив всенощную в Благовещенском кафедральном соборе, Евгений дал благословение тысячам прихожан. После всенощной соборная площадь была заполнена народом, архиерею освободили узенькую дорожку, чтобы пройти к дому, где он снимал комнату. Редкий церковный деятель удостаивался такой любви.

В эту ночь он был арестован местной ЧК. 27 августа утром, когда пришедшие на литургию не увидели своего пастыря, они собрались возле здания ГПУ, разместившегося в отобранном Кувшиновском архиерейском подворье, и требовали освободить владыку или хотя бы показать его, дабы убедиться, что он жив. Городской прокурор вышел к толпе и попытался успокоить людей, но они требовали своего. Прокурор вызвал пожарную команду. Сильными водными струями народ разогнали. Среди собравшихся были не только прихожане собора и других церквей, но и члены общины молокан, баптисты и другие сектанты. Такова была популярность Евгения. Его тайком перевезли в городскую тюрьму. Арестовали пятьдесят четыре человека, среди них пять священников: Илью Масалова, Алексея Покровского, Василия Кетлевского, Василия Осипова, Александра Самселя. Их выслали в подмосковный город Муром.

А по Благовещенску несколько дней разъезжала телега с надписью: «Хлеб в тюрьму для епископа». Владыка кормил заключенных съестными пожертвованиями.

Вскоре чекисты вывезли Зёрнова в Читу, оттуда в Москву и там освободили. При этом предупредили: не встречаться с патриархом, иначе вновь лишитесь свободы. Евгений пренебрег предупреждением, посетил патриарха Тихона и беседовал с ним.

30 ноября того же 1923 года он был возведен в сан архиепископа. Вслед за тем его арестовали, приговорили к трем годам лагеря с последующей ссылкой еще на три года.

Так в начале 1924 года Зёрнов оказался на Соловках в знаменитом СЛОНе (Соловецкий лагерь особого назначения).

И в условиях лагеря архиепископ Евгений оставался тверд в монашестве, был аскетом, не ел мясного и рыбного, молочного в посты и в постные дни, чем подавал пример церковного послушания. Уважение к нему окружающих росло день ото дня. Рассказывали про такой случай. Соловецкая администрация решила вывезти больного заключенного монаха на материк. А там у него не было никого из родных и близких, никакого пристанища. Евгений сказал монаху, что лучше бы отказаться от выезда и пожить до кончины здесь в монастыре, в окружении духовных братьев. Монах согласился и попросил: «Благословите и помолитесь за меня». «Бог тебя благословит», – ответил пастырь. Через несколько суток больной скончался.

Заключенные в СЛОНе архиереи избрали Евгения старшим, хотя среди них были те, кто был старше его и по возрасту, и по рукоположению.

Не забывали об инициативном архипастыре и на воле. 21 мая 1924 года, еще при жизни патриарха Тихона, Зёрнов был включен в состав членов Священного Синода. Вслед за отменой патриаршества советской властью после смерти Тихона, местоблюститель патриаршего престола митрополит Крутицкий Петр (Полянский) продолжал помнить об архиепископе Евгении, как об одном из самых перспективных архиереев.

9 декабря 1936 года митрополита Петра Крутицкого арестовали и отправили в ссылку. 9 июля следующего года ему определи три года тюремного заключения за антисоветскую агитацию. В конце того же года в печати появилось сообщение о его смерти 11 сентября. На самом деле он был еще жив. Как впоследствии выяснилось, его расстреляли 10 декабря 1937 года по приговору Тройки УНКВД Челябинской области. 27 декабря 1936 года на основании сообщения о смерти в церкви был принят акт о переходе его прав и обязанностей местоблюстителя патриаршего престола к митрополиту Сергию (Страгородскому). А еще 14 декабря он уведомил паству о вступлении в обязанности местоблюстителя. Большинство епископата согласилось с этим. Такова страница жизни Русской православной церкви в СССР [3].

27 мая (7 июня по новому стилю) в день Отдания Пасхи 1926 года в монастырском кремле Соловецкого острова, приспособленном под концлагерь, заведующий продуктовым складом лагеря (каптерки) игумен из Казани Питирим (Крылов) по благословению Евгения предоставил возможность всем епископам втайне собраться и заслушать доклад заключенного профессора Московской духовной академии Ивана Васильевича Попова о деятельности Русской православной церкви в условиях большевистской власти. После доклада Евгений зачитал заготовленный им проект обращения к правительству. В проекте были поставлены ключевые вопросы положения церкви. В ходе тщательного обсуждения, с дополнениями и некоторыми изменениями Обращение было подписано всеми собравшимися. В исторических исследованиях оно озаглавлено так: «К правительству СССР. Обращение православных епископов из Соловецких островов – «Соловецкое послание» [4].

Этот документ сохранился в архивах на десяти стандартных страницах машинописи. В самом начале говорится о кардинальном «расхождении между Церковью и советским государством, которое лежит в непримиримости религиозного учения Церкви с материализмом, официальной философией коммунистической партии и руководимого ею правительства советских республик. Церковь признает бытие духовного начала, коммунизм его отрицает. Церковь верит в Живого Бога, творца мира, руководителя его жизни и судеб, коммунизм не допускает его существования, признает самопроизвольность бытия мира и отсутствие разумных конечных причин в его истории. Церковь полагает цель человеческой жизни в небесном призвании духа (…), коммунизм не желает знать для человека никаких других целей, кроме земного благоденствия (…) Церковь проповедует любовь и милосердие, коммунизм – товарищество и беспощадность борьбы. Церковь внушает верующим возвышающее человека смирение, коммунизм унижает его гордостью. Церковь охраняет плотскую чистоту и святость плодоношения, коммунизм не видит в брачных отношениях ничего, кроме удовлетворения инстинктов. Церковь видит в религии животворящую силу (…), коммунизм смотрит на религию как на опиум, опьяняющий народы и расслабляющий их энергию, как на источник их бедствий и нищеты».

В Обращении доказывалось, что единственным средством деятельности церкви в условиях атеистического государства является отделение церкви от государства, что и узаконено Советской конституцией. Русская православная церковь признает эту конституцию, подчиняется ей, не вмешивается в дела государства, «отдает кесарево кесарю», а от власть предержащих требует не препятствовать ее Божию делу.

Правительство это условие не соблюдает, преследует служителей церкви, обвиняя их в антисоветской деятельности, томит в тюрьмах и лагерях, используя себе в поддержку обновленцев, которым позволяет беспрепятственно действовать от имени церкви.

Обращение заканчивалось выражением надежды, что правительство прислушается к мнению верного церкви епископата, позволит ему избрать патриарха и членов Священного Синода. «Если предложения Церкви будут признаны приемлемыми, – говорилось в заключение, – Она возрадуется (…) Если Ее ходатайство будет отклонено, Она готова на материальные лишения (…), встретит это спокойно».

Никакого официального ответа на Обращение в известных мне публикациях не приведено . Правительство вело сдержанную переписку лишь с заместителем местоблюстителя патриаршего престола, каковым являлся тогда митрополит Сергий (Страгородский). Размещавшийся в Нижнем Новгороде, в дни составления соловецкими ссыльными Обращения, 1 июня (нового стиля) 1926 г., он посылает письмо Наркому внутренних дел с просьбой зарегистрировать его в качестве временно исправляющего должность Местоблюстителя Московского Патриаршего престола, а также дать распоряжение о регистрации местными административными органами староцерковной иерархии, разрешить издание «Вестника Московской патриархии» и организацию Духовной академий, пастырских школ и курсов.

Это прошение было рассмотрено в ОГПУ и Сергию в целях удовлетворения его просьб был предложен ряд условий. Ответом на эти условия и явилась Декларация митрополита Сергия и временного при нем Патриаршего Священного Синода об отношении Православной Российской Церкви к существующей гражданской власти, подписанная 16 (29) июля 1927 года в Москве Сергием (Страгородским) и семью его коллегами-иерархами.

Суть Декларации сводилась к тому, что Русская Православная церковь «не с врагами нашего Советского Государства (…), а с нашим народом и с нашим Правительством». В Декларации выражалась благодарность советскому Правительству за внимание к духовным нуждам православного населения. «Мы хотим быть православными и в то же время сознавать Советский Союз нашей гражданской родиной, радости и успехи которой – наши радости и успехи, а неудачи – наши неудачи. Всякий удар, направленный в Союз (…) сознается нами как удар, направленный в нас. Оставаясь православными, мы помним свой долг быть гражданами Союза «не только из страха, но и по совести».

Декларация резко и безоговорочно осуждала противодействия советскому правительству духовенства, ушедшего вместе с эмигрантами за границу, предлагала этим людям пересмотреть свое отношение к Советской власти.

Как видим, по главному содержанию Декларация выразила те же тенденции, что и Соловецкое обращение. Но тон, каким она наполнена, был другим. Идейные расхождения между коммунистами и верующими в Декларации не затронуты, оставлены в стороне ради того, чтобы Церковь действовала на благо народа, принявшего советскую власть. Этот тон и выраженная им позиция Церкви возмутили часть православного духовенства России.

Соловецкие заключенные архиереи во главе с Зёрновым ответили на Декларацию так: мы одобряем чисто политическую часть, но не можем принять и одобрить Декларацию в целом. Церковь не может (…) считать «все радости и успехи государства своими успехами, а все его неудачи своими неудачами», так как всякое правительство может принять решения безрассудные, несправедливые или жестокие, которым Церковь бывает вынуждена подчиняться, но не может им радоваться и одобрять их. В программу же настоящего правительства входит искоренение религии, и для осуществления этой задачи им издан ряд законов. Успех государства в этом направлении Церковь не может признать своим успехом».

Не согласились соловецкие мученики и с выражением благодарности правительству за «внимание к духовным нуждам православного населения».

Однако в эмигрантских церковных кругах Декларацию поддержали влиятельные лица. Протоиерей Сергий Булгаков в Праге в 1925 году заявил: «Подданство советской власти не образует никакого лжеучения» [5].

Николай Бердяев высказал свое отношение в пространной статье «Вопль русской церкви» (парижская газета «Последние новости» 13 сентября 1927) и закончил статью так: «В известном смысле именно Церковь может более принять факт совершившейся революции, чем разные общественные группы и политические партии, именно потому, что Церковь стоит над политикой, над борьбой интересов, что она не от мира сего, что цели ее лежат в вечности. Революция всегда совершается в кровавых насилиях, в одержимости злобой и ненавистью, она есть состояние смертного греха (…) Церковь призывает к покаянию, к очищению и духовному преображению, она не восстает против новых социальных слоев (…) в новом государстве, она хочет их лишь христианизировать изнутри. И спасение России придет от христианизации новых социальных слоев, от духовного перерождения рабоче-крестьянского общества [6].

Бурю негодования вызвали высказывания митрополита Сергия об отсутствии в СССР гонений на церковь и верующих. Эти заявления были сделаны в то время, когда закрывались и разрушались храмы, тысячи священнослужителей томились в тюрьмах и лагерях.

Из интервью Сергия представителям советской печати 15 февраля 1930 года.

Вопрос: Действительно ли существует в СССР гонение на религию и в каких формах оно проявляется?

Ответ: Гонения на религию в СССР никогда не было и нет (…) Больше того. Последнее постановление ВЦИК и СНК РСФСР о религиозных объединениях от 8 апреля совершенно исключает даже малейшую видимость какого-либо гонения на религию.

Вопрос: Верно ли, что безбожники закрывают церкви? (…)

Ответ: Да, действительно, некоторые церкви закрываются. Но производится это закрытие не по инициативе власти, а по желанию населения (…)

Вопрос: Верно ли, что священнослужители и верующие подвергаются репрессиям за свои религиозные убеждения, арестовываются, высылаются и т.п.?

Ответ: Репрессии, осуществляемые советским правительством в отношении верующих и священнослужителей, применяются к ним отнюдь не за их религиозные убеждения, а (…) за разные противоправительственные деяния. Надо сказать, что несчастье Церкви состоит в том, что в прошлом (…) она слишком срослась с монархическим строем. Поэтому церковные круги (…) долгое время вели себя как открытые враги соввласти (при Колчаке, при Деникине и пр.) (…)

Вопрос: Соответствуют ли действительности сведения (…) относительно жесткостей, чинимых агентами соввласти по отношению к отдельным священнослужителям? (…)

Ответ: Ни в какой степени эти сведения не отвечают действительности. Все это – сплошной вымысел, клевета [7].

«Сергианство» не было ошибкой ряда церковных иерархов. Оно оказалось неизбежным сотрудничеством (вынужденным, конечно) с большевистской властью. Наиболее прозорливые церковные деятели еще в самом начале господства ленинцев понимали необходимость такого сотрудничества. Архиепископ Волоколамский Феодор утверждал в 1919 году: «Те, кто думает, что советская власть недолговечна, ошибаются. Эта власть – всерьез и надолго, потому что ее поддерживает большинство народа. Если вообще когда-либо произойдет замена этой власти другою, то это может случиться очень нескоро, через несколько поколений, и только тогда, когда ее руководители оторвутся от народа» [8]. Какое пророчество!

Все европейские революции пытались низвергнуть религию и церковь. Все революции – детища войн. Европа: наполеоновские походы породили восстания 1830, 1848, 1870 годов. Опыт России: Отечественная война 1812 года привела к восстанию офицеров на Сенатской площади 1825 года. Японская война 1904 – 1905 гг. инспирировала Первую русскую революцию. Германская война 1914 – 1918 гг. вызвала февральскую революцию 1917 года, свержение самодержавия, октябрьский переворот. Великая Отечественная война 1941 – 1945 гг. могла привести к падению большевиков, если бы Сталин заранее не уничтожил Пятую колонну и не проявил небывалых жестокостей в ходе сражений. С подачи Гитлера и его союзников власть в СССР могли захватить власовцы, бендеровцы и прочие коллаборационисты нашей земли.

Революции рано или поздно заканчивались, религии и церковь оставались, возрождались.

Отбыв срок заключения на Соловках, архиепископ Евгений был этапирован в Зырянский край (Автономный округ Коми), где и провел присужденные три года ссылки (1926 – 1929). По окончании ссылки поселился в городе Котельнич в Вятской губернии, управлял Пермской епархией. 13 августа 1930 года был назначен архиепископом Белгородским. В 1931-м он вновь архиепископ Котельнический, викарий Вятской епархии. С 8 сентября 1933 – временный управляющий Вятской епархией. В Вятке в то время оставалось три незакрытых церкви. Часть храмов продолжала действовать и в селах. Архиепископ посещал их, выступал с проповедями, общался с прихожанами. Поддержал декларацию митрополита Сергия.

3 мая 1934 года ему присвоен сан митрополита и он получил направление в Нижний Новгород, переименованный в Горький, – в качестве управляющего епархией. Первую поездку свершил в старинный Муром, славившийся издревле своим православием. Ту самую, с описания которой начал я свой рассказ. И от которой до мученической кончины в Караганде Евгению оставалось еще три с половиной года.

Вспоминая так подробно и с душевной теплотой о встрече с человеком, которому суждено было стать святым, размышляя о его значении в Русской православной церкви, оставляю в стороне собственное понимание всех тех событий и явлений, никоим образом не касаюсь отношения к церкви той части общества, которая отвергает ее благотворную роль в воспитании нравственности народа. Эти вопросы в наше время составляют предмет рассмотрения в таких книгах, как «Святой против Льва» П. Басинского и других. Отдельная, еще более сложная, поистине огнетрепещущая тема.