«К принятию нового образа спасения призывает нас Господь…». Часть II

Татьяна Александровна Арцыбушева

Ирина Елисеева, бакалавр богословия, преподаватель Богословского колледжа при Свято-Филаретовском институте

Татьяна Александровна Арцыбушева (урожденная Хвостова) и ее супруг Петр Арцыбушев были потомками старинных дворянских родов. Оба рода известны тем, что их представители были людьми верующими и больше жили церковной жизнью, чем светскими событиями. В 1912 г. Дивеево дарует домик Мантурова отцу Татьяны Арцыбушевой, а в 1915 г. Татьяна с мужем переезжают жить в этот дом, где впитывают традицию прп. Серафима Саровского и ведут тот образ жизни, который сочетается с их верой. Все главные решения в жизни члены этих двух родов принимали по совету с Оптинскими старцами, в первую очередь с Алексием Зосимовским.

В 1920-е гг. в жизни Татьяны Арцыбушевой происходят серьезные события, которые повлияли на ее дальнейший духовный путь. Муж Татьяны умирает от туберкулеза, она остается одна с двумя детьми. Татьяна Александровна живет в Дивеево полноценной церковной жизнью, и перед ней не стоит вопрос о монашестве. В 1924 г. в Дивеево происходит резкое изменение жизни, это связано с тем, что туда приезжает много москвичей – священников, епископов, людей из мечевского круга; в Дивеево ссылают известных епископов, в том числе епископа Серафима (Звездинского). Все понимают, что в церковной ситуации в стране происходят серьезные изменения, и эти ссылки направлены на то, чтобы убрать всех духовно значимых людей подальше от патриарха, чтобы не осталось никого из его единомышленников, кто имел бы законное право стать его местоблюстителем, и тем самым оказывать влияние на ситуацию в стране. Всех, кто из иерархии не соглашается сотрудничать с советской властью, тем или иным образом убирают – либо достаточно мягко, либо ссылают. Татьяна Арцыбушева постоянно участвует в богослужениях и имеет возможность общаться с людьми, духовно для нее значимыми, исповедоваться и советоваться по церковным вопросам. Ей требуется духовное руководство, чтобы она смогла больше послужить Богу. Встреча со знакомой, которая поделилась тем, что принимает монашество в миру, задевает сердце Татьяны, она начинает размышлять, пока не очень понимая, зачем нужно монашество в миру. Получая духовное окормление старца Алексия Зосимовского, Татьяна размышляет о том, нужен ли ей путь монашества в миру, ее ли это путь, Она ищет возможность жить по Евангелию, ищет возможность всю свою жизнь посвятить следованию за Христом, и постепенно понимает, что принятие монашества открывает возможность целожизненно следовать за Христом в тех условиях, которые есть. Дальнейшим духовным руководством Татьяны Александровны занимается архимандрит Серафим (Климков) [1], он же и постригает ее в монашество с именем Таисия в 1925 г. После пострига Таисия, исполненная новых сил, возвращается вместе с детьми в Дивеево и думает о том, что теперь она будет много служить Богу и воспитывать детей для Царства Небесного.

В 1930 г. всю семью Татьяны Александровны, которая в одночасье оказалась семьей врага народа, высылают из Дивеева без одежды, без вещей, и они оказываются в Муроме. По многим молитвам нашлась женщина, которая приютила их у себя, и в этом же домике в Муроме оказывается потаенная церковь. Речь идет о круге непоминающих, о тех, кто не согласился на компромиссы, кто понимал, что советская власть хочет уничтожить православную церковь в России совсем. В домик в Муроме приезжают многие священники, в том числе в 1934 г. священник Михаил Шик. Жизнь была трудная, но помогало личное предстояние пред Богом, которое Таисия обрела в монашестве в миру. Это было время, когда люди могли напрямую опираться на благодатную помощь Божью и иметь ходатайство и предстояние перед Ним. Таисия получает работу в больнице, где лежат тяжелобольные дети и младенцы. Она решается их тайно крестить, для этого выясняет у родителей, крещен ребенок или нет, и, получив их согласие, во время купания крестит детей, окуная три раза в обычную воду со словами «Во имя Отца и Сына и Святого Духа» и после этого читает Символ Веры.

Позже Таисии Арцыбушевой удалось купить домик в Малоярославце напротив дома отца Михаила Шика, пока он живет там и служит. Там тоже есть потаенная церковь – то место, где все духовные чада собирались на богослужение и причащались. Напряжение этого общения имело большую силу, как вспоминал ее сын Алексей Петрович Арцыбушев. Характерно, что все проходило тайно, под угрозой смерти, была строгая конспирация. Для устроения таких домиков, «хаток», специально ничего не оборудовали, даже икону не могли принести, так как это было опасно. Все, что нужно для служения Евхаристии, находили в доме, – это были простые столовые приборы, которые выделялись для этого. При минимуме какого-то обеспечения совершали самое главное. Был походный антиминс, который позволял служить Евхаристию. Придерживались частого причастия – минимум раз в неделю, а если позволяла возможность, то и в Муроме, и в Малоярославце, и в других местах, в частности, в Киржаче, где потом служил о. Серафим (Климков), богослужение совершалось каждый день. В этот период сохранялось общение, переписка с пастырями, которые находились в ссылке. Так, например, матушка Таисия дважды посылала двенадцатилетнего сына Алексея в Меленки к епископу Серафиму (Звездинскому) с письмом, таким же образом передавались исповеди. Это свидетельствует о том, что верующие находили удивительные возможности для того, чтобы сохранить полноту и единство церковной жизни.

Хотелось бы вспомнить еще одну страницу служения потаенной церкви, связанную с кругом священников в Муроме. Таисия Арцыбушева окончила фельдшерские курсы и перешла работать в туберкулезный диспансер, где лежали больные с открытой формой туберкулеза. У нее был удивительно бесстрашный характер, поэтому она соглашалась на такую тяжелую работу. Матушка Таисия запомнилась как очень сострадательный человек, многие ей доверяли, и она вела с людьми духовные беседы, постепенно начиная готовить их к исповеди и к причастию. Тайно по ночам Таисия проводила в диспансер отца Сергия Сидорова, чтобы он мог исповедать и причастить больных. Конечно, и Таисии, и отцу Сергию это грозило смертью, но это служение они продолжали совершать почти каждый день.

В 1936-37 гг. все священники этого круга были расстреляны и оказались в Бутовских рвах, за исключением архимандрита Серафима (Климкова). Путь Таисии Арцыбушевой закончилась трагически в первой половине 1940-х гг.: она находилась в больнице, где ей сделали укол, после которого она умерла.

Подвиг жизни и служения матушки Таисии в потаенной церкви был обусловлен ее приобщенностью ко Христу, жизнью по Евангелию. Писатель Алексей Петрович Арцыбушев, ее сын, подчеркивает, что это было именно служение Церкви для ее сохранения. Это не было расколом церкви, это был тот церковный протест, который был возможен в тех исторических условиях для того, чтобы сохранить Русскую православную церковь, сохранить духовные связи и традиции.

«Служение единого Единому» [2]

Ольга Борисова, магистр богословия, исследователь истории XX века

Говоря об истории церкви 1930-х гг., нельзя обойти стороной общину отцов Алексия и Сергия Мечевых. Это объединение верующих, которое было создано в 1919 г. по благословению патриарха Тихона, сыграло серьезную роль в истории русской православной церкви.

Внешние обстоятельства жизни России после революции 1917 г. – закрытие и разрушение храмов советской властью, преследование верующих, обновленческий раскол, Декларации митрополита Сергия – приводили к разрушению привычных представлений о богослужении, обряде, церковных устоях. XX век стал «моментом истины», временем особого переживания духа и смысла христианства. Отец Сергий Мечев в 1933 г., находясь в ссылке, обращается к своей общине:

«К принятию нового образа жизни призывает нас Господь. Множество храмов рукотворенных, благолепно украшенных, было открыто столетиями, и в то же время величайшее множество храмов нерукотворенных в мерзости запустения пребывали заключенными. Ныне храмы, воздвигнутые руками человеческими, разрушаются, но в покаянной тоске по ним поднимаются храмы, созданные руками Божьими… » [3].

В этих словах слышится надежда на то, что внешнее разрушение жизни заставит обратиться к восстановлению храма душевного, «жертвенник его – сердце наше» [4].

Отец Сергий, принявший общину после смерти старца Алексия в 1923 г., считал, что его задача – устроить «монастырь в миру». Община – «покаяльно-богослужебная семья», каждый человек в ней живет в миру, но в душе работает Богу. К концу 1920-х гг. маросейская община оставалась одним из немногих островков веры в Москве.

Внешние обстоятельства жизни церкви в советской стране вынуждали открыто заявить о своей церковной позиции. Отец Сергий не принял декларацию 1927 г. и действия митрополита Сергия (Страгородского). Как и многие, отец Сергий Мечев стал «непоминающим». Такой выбор оказался близок и членам его общины, это определило ее дальнейшую судьбу.

В 1929 г. были арестованы отец Сергий Мечев, священник Константин Ровинский, иеромонах Савва (Чиркин), а также некоторые наиболее активные миряне, в их числе сторож Василий Евдокимов. В храме свт. Николая в Кленниках остался молодой священник Борис Холчев, рукоположенный в 1928 г.; обязанности настоятеля стал исполнять отец Сергий Смирнов. Однако в 1931 г. последовал арест отца Бориса, отца Сергия Смирнова и четырнадцати прихожан.

Знаменательным был 1932 г. В Москве Пасха 1932 г. запомнилась пением праздничной заутрени во всех камерах Бутырской тюрьмы. В большинстве храмов Москвы на Пасху 1932 г. уже не служили. В храме свт. Николая в Кленниках последняя служба была на Благовещенье 1932 г. Храм закрыли. Большая часть общины находилась в лагерях и ссылках.

В дальнейшей жизни маросейской общины в 1930-е гг. условно можно выделить два периода: жизнь в условиях несвободы (лагеря, ссылки и тюрьмы) и потаенная жизнь общины.

В лагерях и ссылках церковная жизнь не прерывалась; продолжались молитва и богослужение. Сохранились свидетельства об участии маросейцев в таких богослужениях. Протоиерей Василий Евдокимов (в то время мирянин, сторож маросейского храма) вспоминал:

«Страх, конечно, был, когда пробирались тайком на ночную литургию в лагере: вдруг поймают и набавят срок? А начнется литургия – и Небо отверсто! Господи, думаешь, пусть срок набавят, но лишь бы подольше не наступал рассвет. Иногда мне даже казалось, что мы, узники Христовы, были свободнее тех, кто на воле». Дух был свободным и дух пылал».

Сергей Никитин (впоследствии епископ Можайский Стефан), арестованный вместе с отцом Борисом Холчевым, был заключен в Бутырскую тюрьму. Протоколы его допросов свидетельствуют о том, что он не страшился открыто заявить о своей позиции:

«Я считаю неправильным гонение советской власти на религию, и декларация, объявленная митрополитом Сергием, также неверна, ибо советская власть закрывает церкви и устраивает гонения на религию. Я же являюсь противником этого».

Сергей Никитин и отец Борис Холчев получили лагерный срок, который отбывали в Вишерском лагере. Известно как там продолжалась их церковная жизнь. Отец Сергий Никитин впоследствии вспоминал, что они часто совершали богослужения на ходу, в лесу, в других уединенных местах, молитвы читали по памяти. Через какое-то время Сергея Никитина назначили заведующим медпунктом. Теперь по должности ему полагалась комната, в ней стали совершать богослужения. Всенощная, литургия совершались еженедельно, причащались, отец Борис исповедовал. Одновременно собирались не более четырех человек. В помещениях часто бывали обыски, поэтому в комнате оставлять Святые дары было опасно, поэтому Сергей Никитин носил Святые дары у себя на груди. (Носителями Святых даров в лагерях были только миряне, конечно, самые надежные, потому что если Святые дары обнаруживали у священника, то это в лучшем случае удваивали срок, либо – расстрел). У отца Сергия всю жизнь было очень трепетное отношение к богослужению, думается, что во многом это связано с этим служением. Позже сам отец Сергий Никитин время пребывания в лагере оценивал как «время очень напряженной духовной жизни, когда возможность общения с людьми, близкими по духу, особенно возможность общей молитвы и общая духовная жизнь очень поддерживали и давали силы».

По мере окончания лагерных сроков начинается время, о котором можно говорить как о времени потаенной жизни общины.

Отец Сергий Мечев, выйдя на свободу, «был поражен катастрофической скоростью уничтожения церкви в стране» [5]. Он понял, что для сохранения общины и окормления духовных чад в данных обстоятельствах есть только один путь – переход общины на нелегальное, потаенное положение.

Предполагалось поделить всю паству на группы по 10-12 человек, во главе каждой группы должен стоять священник из маросейского круга, который рукополагался в первую очередь для окормления общины. У отца Сергия была договоренность с епископом Афанасием (Сахаровым) и епископом Мануилом (Лемешевским) о тайных рукоположениях духовных чад отца Сергия. Епископ Афанасий рукоположил отца Феодора Семененко (1935) и отца Сергия Никитина (1925 или 1935).

В 1936 г. часть общины собралась в Рыбинске. Там отбывал лагерный срок отец Сергий Мечев – работал на строительства Рыбинского водохранилища, туда же переехала его семья. В 1936 г. в Рыбинск приехал отец Феодор Семененко с семьей, в 1938 г. – отец Борис Холчев.

Отец Феодор Семененко прожил в Рыбинске почти десять лет в комнате коммунальной квартиры, причем окно комнаты выходило в общий коридор. В этой комнате у отца Феодора была домовая церковь, и в такой обстановке отец Феодор служил несколько раз в неделю на протяжении десяти лет. При этом за отцом Феодором велась слежка. Елена Костецкая, входившая в общину и часто бывавшая на этих богослужениях, свидетельствует, что при таких внешне опасных обстоятельствах отец Феодор служил насколько было возможно полно, очень тщательно поминал всех членов маросейского братства, а также других близких и знакомых людей. «Тот факт, что в течение почти десять лет на глазах у всех могла существовать домовая церковь и регулярно совершалось богослужение, является непостижимым», – пишет Елена Костецкая. По ее мнению, жизнь отца Феодора в Рыбинске – «трудный и тяжелый подвиг». Отец Борис Холчев и отец Феодор иногда служили вместе, исповедовались друг у друга.

Помимо Рыбинска были и другие места, где были собраны члены маросейской общины. В Струнино тайно служил и окормлял братчиков отец Сергий Никитин. Известно, что отец Борис Холчев, проживая в Рыбинске, ездил в Москву, где также тайно служил и окормлял маросейцев. По имеющимся данным, к 1938 г. в общине было семь священников, рукоположенных тайно. По свидетельству членов общины, конспирация соблюдалась очень строго. Дочь отца Сергия Мечева Ирина вспоминала, что «в доме одной из сестер бывал епископ Афанасий (Сахаров), с ним служили литургию, у него исповедовались, но никому об этом не рассказывали. Вообще у нас было так положено – никому не рассказывать, кто куда ходит. По воскресеньям всегда служились литургии». Владимир Быков, в доме которого часто совершались богослужения, вспоминал, что приезжали незнакомые священники, имена их не спрашивали, обращались просто «батюшка», таких безымянных батюшек с 1932 по 1942 гг. в доме Быкова перебывало не менее тридцати человек.

Итак, церковная жизнь общины отца Сергия Мечева в 1930-х гг., в условиях гонений и репрессий со стороны безбожной власти, не прекратилась, но стала потаенной. После расстрела в 1942 г. духовного руководителя священника Сергия Мечева, духовное окормление членов общины по благословению отца Сергия взял на себя отец Борис Холчев. Духовная связь и общение между членами общины продолжались. Именно это послужило возрождению церковной жизни позже, в 1950-х гг., в Ташкентской епархии. 

Священник Михаил Шик

Елена Старостенкова, директор Благотворительного фонда «101 км. Подвижники Малоярославца», журналист, внучка о. Михаила Шика

Я не богослов и даже не историк, я журналист по профессии. И внучка человека, с которым мне не удалось общаться при жизни, – Михаила Владимировича Шика, отца Михаила. По наследству мне перешло дело восстановления биографии этого человека и его жены, моей бабушки Натальи Дмитриевны Шаховской-Шик. Эту работу начали их дети, сохранившие о своих родителям пронзительные воспоминания, рисующие портреты людей необыкновенно высокой духовности. Необычность их биографий нашла свое отражение в названии книги, в которой опубликована многолетняя переписка деда и бабушки, – «Непридуманные судьбы на фоне ушедшего века».

Полагаю, что внимательный читатель книги этой найдет ответ на вопрос, почему отец Михаил встал на тот путь, который привел его, в конечном счете, к расстрельному рву в Бутово в сентябре 1937 г., почему он продолжал то, что считал своим главным делом на земле, несмотря на риск, которому он подвергал при этом свою жену, нежно любимых детей и все свое окружение. Все дополнительные материалы лишь подтверждают такой вывод: к концу 1920-х гг. Михаил Владимирович Шик, принявший сан, стал тем человеком, который не считал для себя возможным оставить и предать церковь, чем бы это не грозило ему лично. Для него это было равносильно предательству самого себя и дела всей своей жизни.

К началу 1930-х гг., когда гонения на церковь приобрели характер откровенного геноцида, отец Михаил уже прошел арест, тюремное заключение, ссылку. Пережитые гонения, по его оценке, дали ему бесценный духовный опыт, который он не смог бы приобрести иным путем. В одном из писем жене он пишет: «Какая прекрасная духовная школа — тюрьма и этапное путешествие». Одним из тех, кто вдохновил дьякона Михаила на принятие сана священника, стал епископ Герман (Ряшенцев), с которым он делил заключение в Бутырской тюрьме в 1925-1926 гг. и часть пути на этапе в ссылку в Среднюю Азию. Своим пастырем называла владыку Германа Наталья Дмитриевна Шаховская-Шик, встретившаяся с ним также в Бутырской тюрьме, но на несколько лет раньше – в 1921 г. С благословением владыки Наталья Дмитриевна связывала чудо рождения в семье пятерых детей после нескольких лет бесплодного брака. В жизни этой семьи тюрьма неизменно оказывалась местом духовного просветления, приобретения такого опыта, который в обычной жизни получить было нельзя. Так совершался путь, на котором выковывались характеры супругов и понимание ими своего призвания. На этом пути сын состоятельного еврейского купца Михаил Владимирович Шик превратился в православного священника, то есть человека, который уже не был только мужем или отцом, как вспоминал о нем его старший сын Сергей Михайлович Шик.

На жизненном пути Михаила Владимировича не раз возникали развилки, когда у него появлялась возможность встать на иной, нецерковный путь. На каждой такой развилке он всерьез рассматривал различные варианты действий. Так, уже после крещения и женитьбы в 1918 г., он думал о принятии монашества, в начале 1920-х гг. – о научной карьере. Окончательное решение пришло не сразу.

Михаил Владимирович – студент в студенческом кружке, объединившем его друзей супругов Георгия и Нину Вернадских, сестер Анну и Наталью Шаховских и Михаила Карповича.

В 1925 г. Михаил Владимирович был рукоположен во дьяконы митр. Петром (Полянским). О том, в какое трудное для церкви время он решился на этот шаг, красноречиво говорят последующие события его жизни. Буквально через несколько месяцев после принятия сана – в декабре того же 1925 г. – дьякон Михаил арестован по «делу митрополита Петра» (Полянского), точнее, по одному из дел в этом общем производстве – по делу Самаринской Сергиевской группировки церковников.

Тюрьма, ссылка, многолетняя разлука с семьей. Принятие в ссылке сана. В 1926 г. дьякон Михаил рукоположен во иерея епископом Никодимом (Кротковым) по рекомендации и благословению владыки Германа (Ряшенцева). С пути, на который его благословили будущие прославленные российские священномученики, отец Михаил более не свернет. Этот путь приведет его к тому рву в Бутово, где он будет расстрелян 27 сентября 1937 г. вместе с владыкой Арсением (Жадановским), отцом Сергием Сидоровым и десятками других священников и мирян. В этот день было расстреляно 272 человека.

Отдавал отец Михаил себе отчет в том, что его ждет и чем он рискует? Да, понимал. Тому есть немало свидетельств. Вот, к примеру, выдержка из письма Михаила Владимировича из действующей армии будущей жене, датированного 26 октября 1917 г. (с. 287, I том): «При таком культурном капитале мы все равно оказались бы бессильны наполнить содержанием и самые совершенные формы государственного устройства, и не о них, а о самовоспитании интеллигенции и воспитании народа следует нам думать в первую очередь …Надо примириться с неизбежным – с тем, что грядущая форма государственной жизни России отразит убогий уровень нашей материальной и духовной культуры… и в рамках этих новых форм… продолжать… работу над созданием народной, национальной культуры».

Отец Михаил верил в благой Божий промысел, как бы трудна не была реальная жизнь. Вот характерная выдержка из письма владыки Германа (Ряшенцева), чье понимание общей ситуации в стране, двигающейся от преступлений и страданий к свершению Божьей воли, оказалось близким отцу Михаилу. «Мне кажется, – писал владыка Герман 18 октября 1933 г. из арзамасской ссылки, – происходит не только одно разрушение твердыни и того, что для многих святое святых, но происходит очищение этих святынь, их освящение через огонь жестоких испытаний и поверок, разрушение форм, подавляющих своей своеобразной, но часто во многом земной красотой, действительность закованного в них смысла и содержания, образуются новые формы, облегчающие проникновение в них и заполнение именно таким духом и жизнью, какие отрицаются часто их творцами и часто во имя осознанной и преднамеренной борьбы с Ним принципиально отрицаются, чтобы как бы через Голгофу уничтожения воскреснуть в силе. Посмотрите, как жизнь фактически стала аскетична, как самоотреченна, небывалое самоотречение становится не исключением, а правилом всякого человека, как необходимо все разрозненное и почти во всех самых разнородных по содержанию областях жизни идет к единству через коллективизм… Вы скажете, но все это не во имя Его, а против Него. Да, это верно. Сейчас все с Его печатью в скорби, в Гефсимании и на Голгофе. Это верно, но так же несомненно, что все усилия и творчество направлены на создание таких форм жизни, какая в своей принципиально идейной части вся Им предуказана, без Него не может быть осуществлена и неминуемо приведет к Нему».

Сегодняшняя тема – церковное служение в 1930-е гг. Для нашей семьи это очень простая и конкретная история потаенного служения в доме в Малоярославце, где семья поселилась после выхода о. Михаила за штат в 1931 г. В первые годы о. Михаил служил в доме, затем в специально построенной пристройке, где и располагалась потаенная церковь.

Сначала скажу несколько слов о доме. 

Домик в Малоярославце – это три окна по фасаду, 41 квадратный метр жилой площади. Здесь с 1931 г. проживала семья Шиков-Шаховских с пятью детьми и родственниками супругов. В разное время тут размещалось от 7 до 12 человек. И в этом домике всегда находилось место для совершения церковных служб.

Храм, по дороге к которому стоит дом на Успенской улице, в те годы был закрыт. В городе действующих храмов не было.

Вот как вспоминала об этих потаенных богослужениях дочь о. Михаила Елизавета Михайловна Шик, сама ребенком на этих богослужениях присутствовавшая:

«В Малоярославце было четыре комнаты, из них одна — маленькая «боковушечка», где был его (отца Михаила – прим. Е.С.) кабинет, и где он служил. Фактически во время литургии это был алтарь, там поместиться было невозможно, мы помещались в другой комнате за открытой дверью. Преграды, конечно, не было, иконостаса не было, и в остальное время это была обычная жилая комната…. В 1935 году к дому пристроили еще одно помещение, мы его так и называли: пристройка. Это была одна большая комната и еще «боковушечка» за перегородкой, в которой жили две близкие к нашей семье инокини — Мария Николаевна и Екатерина Павловна Ануровы, мать с дочерью. А в большой комнате стоял киот, он остался от прежних хозяев дома, которые не могли его с собой увезти. Там были иконы Спасителя, святителя Николая и Казанская икона Божией Матери. У этого киота был выступающий шкафчик, к нему приставлялся стул и клалась большая икона, видимо, храмовая, — Распятие, старого письма, и эта икона служила престолом. Она сейчас у моего брата Дмитрия Михайловича, он ее привозил когда-то в храм в Бутово, и там она выставлялась. Потом икона заворачивалась, куда-то ставилась, и комната опять становилась обычной жилой. В этой же пристройке хранились и все богослужебные предметы, для них там был специальный шкафчик. Из Москвы приезжали духовные дети. Приезжала Татьяна Васильевна Розанова, дочка писателя Василия Васильевича Розанова, которая знала отца по Сергиеву Посаду и была его духовной дочерью, приезжала Екатерина Вячеславовна Менжинская, дочка Менжинского, председателя ОГПУ. Она была верующей, и мать ее, Юлия Ивановна, была верующей, но они должны были это скрывать. Екатерина Вячеславовна у нас одно время даже жила, у нее было плохо с легкими, и она должна была из Москвы уехать. Уже когда отца не было, она жила в той комнатке, которая раньше была алтарем. По словам моей сестры, Мария Вениаминовна Юдина приезжала, я ее в Малоярославце не помню, но известно, что у нее была переписка с отцом Михаилом, и письма эти есть. (Мы пока что эти письма не нашли – Е.С.) Была также Софья Ивановна Истомина. Эти связи шли еще с Сергиева Посада. Это те, кого я помню. Но бывало и так, что люди приезжали поздно вечером, рано утром уезжали, и мы их почти не видели. Круг духовных детей о. Михаила мне не очень сейчас известен. Не знаю, был ли духовным чадом отца Сергей Иосифович Фудель, но он хорошо знал отца Михаила. У него есть записи, где он вспоминает о моем отце. Видимо, он тоже принадлежал к этому кругу.

Как служили. Кто-нибудь обязательно пел, Мария Николаевна Анурова хорошо знала службу и почти всегда пела. Кто-то, наверное, приезжал из тех, кто пел. Но вот службы отца я помню смутно. Помню, что на большие праздники служили ночью, не только на Рождество и Пасху, по-моему, даже на Крещение была ночная служба. В Малоярославце была семья наших близких друзей, у которых отец, тоже священник, отец Николай Бруни, он был в это время в лагере. Они приходили, их девочки пели, они уже тоже знали церковные песнопения, их мама тоже пела, у них были очень хорошие голоса. Это, пожалуй, было уже позже, без отца».

Это та самая икона Распятия, которая служила Престолом в домовой церкви отца Михаила. Эта икона хранится в семье моего дяди Дмитрия Михайловича Шаховского, и она, безусловно, храмовая, видимо спасенная из какого-то разоренного храма, мы ее истории не знаем. Каждый год в день памяти отца Михаила 27 сентября мы стараемся служить в малоярославецком доме панихиду, привозим икону.

Отец Михаил был арестован в феврале 1937 г. и более в свой дом не вернулся. Однако службы в потаенной церкви, судя по свидетельствам Натальи Дмитриевны, не прекращались. Служить приезжали священники из Москвы. Одним из них был отец Александр Гомановский. Имена же многих других священников нам пока доподлинно неизвестны. Одно не подлежит сомнению, что вплоть до самой войны – то есть еще четыре года – службы в потаенной церкви продолжались. Об этом свидетельствует Наталья Дмитриевна в своем прощальном предсмертном письме, написанном летом 1942 г. мужу, о судьбе которого она так и не узнала. В этом письме есть такие слова: «В твоем уголке благодать не переставала. Я считала, что это важно для тебя…».

Как и почему оказалось возможным потаенное служение вопреки всем гонениям власти? Конечно, благодаря самоотверженности священников, принявших на себя такой подвиг, их имена достойны того, чтобы люди их помнили. И наш Фонд намерен их искать всеми возможными способами..

Такое служение требовало также полной и безусловной поддержки семьи. Невозможно себе представить существование потаенной церкви, если матушка, к примеру, была бы против такого рискованного дела или если дети рассказывали бы в школе о том, что происходило у них дома.

Наконец, существование потаенной церкви было бы невозможно, если бы не существовал поддерживающий ближний круг – родственников, друзей, единоверцев, людей, готовых прийти или приехать на службу в потаенную церковь из Москвы или еще откуда-то издалека.

Наверное, жизнь семьи Шиков-Шаховских сложилась бы еще более драматично, если бы не существовало в те годы системы поддержки ссыльных и семей, оставшихся без кормильцев. Эта поддержка оказывалась как людьми церковными (первыми помощь семье Шиков, как свидетельствуют документы из семейных архивов, оказали члены мечевской общины, связи с которой у о. Михаила сложились в 1920-е гг.), так и людьми, весьма далекими от церкви. Дружеские связи между отдельными людьми и семьями не могли быть полностью разрушены властью, враждебно относившейся к любым неконтролируемым формам связи между людьми. Не смогла советская власть добиться, вопреки громким декларациям, и полного уничтожения церкви. Этой жизнеспособности церкви в условиях гонений в немалой степени содействовало потаенное служение, традиции которого сложились в 1930-е гг. и просуществовали в стране в течение нескольких десятилетий.

Начало здесь: часть I.