Иерархия и инициатива снизу

– Отец Виталий Боровой часто повторял: я историк, а не богослов. Но как у церковного историка и участника многих встреч Всемирного совета церквей у него, наверное, был и богословский взгляд на то, что есть Церковь как единство христиан?

– Отец Виталий был действительно богословом, и хорошим историком, и историком богословия. Хотя, может быть, в большей степени он был практиком. Оказавшись уже очень немолодым человеком наблюдателем на II Ватиканском соборе, он практически сразу понял, что богословы могут быстро договориться по всем вопросам, что разделение церквей на сегодняшний день – по преимуществу не богословская проблема. Он говорил мне, что по отношению к католикам почти все богословские вопросы сняты, не всё ясно лишь с первенством папы. Но при всей серьёзности, это не та проблема, которая нас разделяет. Сам отец Виталий не был принципиально против первенства папы римского, но считал, что первенство может переходить из рук в руки с учётом личных качеств человека и того, какой будет принят порядок выбора первенствующего иерарха, представляющего всё христианство. Я тоже считаю, что первенство возможно, но не нужно его фетишизировать. Нужно выбирать или из собрания предстоятелей всех мировых церквей, включая католическую, или установить такой порядок, чтобы просто менялся через какой-то период времени этот старший – первенствующий иерарх или не иерарх, а тот, кого выберут. Католики, конечно, хотят, чтобы был только римский епископ первенствующим. А мы – чтобы это было более харизматично, на кого Господь укажет.

Я лично считаю, что и без протестантов ни о каком церковном единстве всерьёз говорить нельзя. В православии сейчас такая тенденция – протестантов забыть, вычеркнуть вообще – это категорически неправильно. Их много, они противоречивые, шумные, но среди них есть настоящие верующие и настоящие святые. Достаточно вспомнить пастора Дитриха Бонхёффера из классических протестантов – лютеран, я всё-таки считаю его святым человеком, но можно взять и неопротестантские церкви, хоть, может быть, не все. Здесь нужно умело, мудро и как-то пророчески поставить границу – где всё-таки христианство, а где не христианство. Признания всеми текста Символа веры недостаточно – это признак формальный, а вопрос принадлежности к Церкви не может ограничиваться формальными критериями. Это, конечно, я уже сейчас так рассуждаю, вспоминая отца Виталия, который в этом вопросе был осторожен и внимателен. Я помню один наш разговор, когда он сказал, что если подступит смерть и не будет православного священника, а будет, скажем, лютеранский или другой кафолического направления протестантский пастор – то можно причащаться у него. Мне было очень важно услышать, что он протестантов, как и католиков, признавал членами той же самой Церкви. Но, конечно, он понимал весь риск такого рода советов и мнений.

Отец Виталий Боровой был одним из основных богословов во Всемирном совете церквей. Неслучайно он так близко подружился с отцом Георгием Флоровским, о чём мало кто знает. А отец Георгий Флоровский хорошо понимал разницу между Церковью с большой буквы и с маленькой, как понимал и то, что у Церкви есть разные границы. Всё это влияло на отца Виталия.

Он вообще ценил то, что Русская церковь была главным инициатором экуменического диалога в начале XX века среди православных. Сейчас об этом не любят вспоминать, особенно некоторые греки, которые всё время тащат одеяло на себя.

– А говорили вы, каким он видит устройство устройство Русской православной церкви? Всё-таки он был и проповедником, и пастырем, и настоятелем храма – знал прихожан и приходскую систему.

– Я, конечно, не могу сказать, что знаю это подробно, у нас с ним на эту тему были лишь отдельные разговоры. Безусловно, он понимал, что то, что есть, не очень удовлетворительно, он видел реальное положение, в котором находится церковь, понимал все проблемы нашей иерархии снизу доверху. Отец Виталий, например, уважал патриарха Пимена за то, что он верующий человек, но для него была больным вопросом глубокая необразованность патриарха.

Чем дальше, чем старше он становился, тем больше интересовался братствами и общинами. Особенно братствами. Это я могу проследить, всё-таки мы знали друг друга с 1973 года, с момента его назначения настоятелем патриаршего Елоховского собора, и до смерти на Благовещение 2008-го. Он давал мне рекомендацию для поступления в Ленинградские духовные школы. Конечно, это был немножко специфический интерес к деятельности братств, особенно к социально значимой деятельности. Отец Виталий очень высоко ценил её, считал, что церковь всегда должна соотноситься с потребностями общества – всерьёз, реально, не по социальному заказу, а по своему внутреннему почину. И он считал, что братства способны это делать, а обычные приходы мало способны – в лучшем случае, они могут чуть-чуть помочь организовать какую-нибудь благотворительную помощь своим членам или их родственникам, и то далеко не всегда и не везде. Он неслучайно был другом нашего Преображенского братства и многое поддерживал. В частности, широкое участие женщин (по-нашему, сестёр) во всех сторонах жизни церкви, в том числе и в молитвенной – вот что потрясающе.

Для нормального устройства церкви отец Виталий считал важным соединять иерархическое начало с серьёзной, глубинной инициативой снизу. Он находил очень большую проблему в том, что церковный народ абсолютно рассеян, не объединён, и видел объединение народа важнейшей задачей церкви. Примером для него здесь был, конечно, не только опыт Русской церкви. Он многое успел увидеть и услышать, работая в Отделе внешних церковных сношений. Конечно, отец Виталий хорошо знал и очень высоко ценил опыт русской эмиграции: её внимание к братскому началу в церкви и братскому настрою, взаимопомощи и, что очень важно, к христианскому свидетельству – миссии церкви. Он считал, что всё это только снизу можно инициировать, сверху ничего не получится. Он и подсказал мне название той экклезиологии, которую я старательно описывал начиная с 70-х годов. То, что я назвал общинно-братской экклезиологией.

– Это его термин?

– Нет, это мой термин, у него другой. Однажды на заседании Синодальной богословской комиссии отец Виталий сказал о том, как наши братчики помогали ему в больнице: вот, говорит, общинная экклезиология. Но он имел в виду именно каритативную, благотворительную деятельность – ничего другого. Это не совсем то же, что мы называем общинной, или братской, или общинно-братской экклезиологией. Беда отца Виталия была в том, что ему очень трудно было соединить свои усилия с кем-то. Его высокое официальное положение зампреда ОВЦС, настоятеля патриаршего собора заставляло его держаться несколько на расстоянии, поэтому он не знал внутренней жизни нашего братства и наших общин, хотя очень интересовался ей. Так же, как интересовался общинами начала XX века – отца Иоанна Егорова, отца Романа Медведя и другими. Но если он и говорил «общинная», а один раз произнёс и «экклезиология», то он имел в виду именно вес церкви в обществе. Он считал, что церковь находится в бедственном положении не только из-за внешних гонений, но и из-за своего устаревшего в этом отношении устройства.

– Почему же он не вступал тогда в Преображенское братство? Его не звали? Он сам не хотел? Какая опасность была у пенсионера?

– Он и так с нами «якшался» столько десятилетий – со мной, потом с моей общиной, потом с Братством. Он Братство воспринимал в основном через меня. Да, он не вступал в Братство, но он говорил: «Я друг Братства». Видимо, для того, чтобы не отвечать снова на Лубянке на вопросы обо мне и о нашем движении, потому что ему эти вопросы там задавали начиная с 1984 года, когда он стал «профилактируемым» (тогда в КГБ так называли тех, кого держали на «коротком поводке», фактически в статусе находящихся под домашним арестом). Он стал невыездным, его вызывали на Лубянку, допрашивали по ночам, задавали вопросы и обо мне, и о нас – тогда ещё не было Братства, но была моя довольно большая и деятельная группа. Поэтому он знал отношение власти к нам и, видимо, думал, что эта дистанция – необходимая мера, чтобы сохранить свой официальный статус.

– Как изучать наследие отца Виталия Борового и подобных ему церковных деятелей, если на бумаге они почти ничего не оставили, а устное предание трудно верифицировать? Что бы вы посоветовали людям, которые хотели бы приобщиться к его жизни, свидетельству, пророческому слову?

– Это проблема вообще всего советского периода – что не хватает письменных источников. Официальных церковных изданий его трудов почти нет. Хотя некоторые доклады отца Виталия печатались в «Журнале Московской патриархии», но очень-очень мало. Он очень много писал, но его текстами пользовались другие. Что-то о его взглядах можно вычитать из подготовленных им докладов для высших церковных сановников, патриарха, членов Синода – он был спичрайтером для многих. Есть и собственно его работы –  напечатанные и ненапечатанные, некоторые книги издавало и наше братство. Но ещё остались свидетели, знавшие и любившие отца Виталия, те, кто помнит его выступления и рассказы о своей жизни и жизни церкви.

– Многие вспоминают, как ещё в советские времена в своих проповедях в Елоховском соборе он говорил, что будет и открытие храмов, и прославление новомучеников. Был ли он, по-вашему, таким провидцем, пророком в церкви? И есть что-то в интуициях отца Виталия, что в церкви ещё остается нераскрытым?

– Отец Виталий Боровой, безусловно, был провидцем, имел пророческий дар и был церковным мыслителем, но это не значит, что он был безошибочным. Например, он считал, что настанет время, когда откроются церковные архивы и мы узнаем, кто предавал церковь, будучи как бы внутри неё, а кто, наоборот, её защищал до последнего. Он считал, что о людях церкви здесь у нас много неправильных представлений, искажённых внешним влиянием. Конечно, он думал о перспективах жизни церкви и подавал патриарху разные записки о том – он мне сам об этом рассказывал, – как должна быть устроена церковь, чтобы уметь выходить из тех трудных ситуаций, в которых она находится. Но его бумаги, насколько я понял, никакого движения не получили. Значит, где-то в архивах патриархии они ещё должны быть.

Когда где-то в середине 70-х годов я к нему вышел со своим проектом возрождения церкви, мы с ним ходили по Бульварному кольцу (стенам ОВЦС он не доверял) и долго об этом разговаривали – не один час. Он очень горячо принимал мой проект, но говорил только одно – что всё замечательно, всё прекрасно, но вы хотите это сделать своими слабыми силами, в своём кругу, в своей общине, а этим должна заниматься вся церковь, это задача не только для вас. Он обличал меня в том, что я не ищу выхода на церковные структуры. Это была середина 70-х годов, мне было 25 лет, я был обычным аспирантом Института экономики Академии наук и слушал с некоторым удивлением эти его высказывания. Но его признание имело большое значение для меня, потому что я всегда проверял все свои такие экклезиологические идеи, выкладки и предположения у отца Виталия, так же как и у отца Всеволода Шпиллера, и у Сергея Сергеевича Аверинцева, с которым мы очень сблизились чуть позже, в конце моего обучения в Ленинградской духовной академии, где-то в 1982–1983 году. Он тоже был «профилактируемым», как и отец Виталий, как и я после изгнания в 1983 году из академии, так что мы были товарищи ещё и по несчастью, несмотря на разницу наших положений, возраста и талантов. Отец Виталий и Сергей Сергеевич – это, конечно, гиганты, но и мы что-то старались делать, несмотря на всю скромность наших даров. Пророческий дар был и у Сергея Сергеевича, и у отца Виталия, не знаю, был ли он у отца Всеволода, может быть и нет, но отец Всеволод умел многие сложные вопросы очень талантливо дипломатически разрешать. Но это уже другая тема.

– У вас есть свой список тех, с кем вы были знакомы и кого почитаете за святых?

– Да. Я знал людей, которые полностью были преданы Христу, преданы Богу и Церкви. Именно таких я избирал себе учителей, и я их всех почитаю святыми: и отца Иоанна (Крестьянкина), и отца Тавриона (Батозского), и отца Виталия Борового, и отца Всеволода Шпиллера, и не только их, но и Сергея Сергеевича Аверинцева тоже, и владыку Михаила (Мудьюгина). Это действительно светочи, таких больше не было в церкви, хотя, конечно, в те годы были, наверняка, ещё какие-то святые, нельзя останавливаться только на названных мною. Судя по всему, и отец Серафим (Тяпочкин), но я его лично не знал и не могу сказать. Отец Виталий несомненно может почитаться таким человеком – верным, харизматичным и святым – он вполне заслуживает такого признания в Церкви.