"Этого я ждал всю жизнь"

Современный мир устроен так, что в нем очень мало места отведено Богу. Бытует мнение, что c Ним можно встретиться на специально отведенных для этого площадках, например, в храмах. А вот разглядеть Его действие в повседневной жизни, вспомнить, что «Дух дышит, где хочет», в мире, где случаются экономические кризисы, глобальные перемены климата, где дороги заняты пробками, а головы – мыслями об обустройстве своего личного пространства, – сложно. Мы начинаем публикацию интервью, которые напомнят об этом. Первый собеседник – Александр Михайлович Копировский, искусствовед, ученый секретарь Свято-Филаретовского института рассказывает о футболе, Сартре, катехизации на ткацко-отделочном комбинате и рождении православной общины.

Вопрос: В детстве вокруг Вас были люди, которые ходили в церковь или просто были открыто верующими?

А.М. Копировский: Нет. В детстве никогда не сталкивался с чьим-то интересом к Церкви и к Богу. Никогда. И у самого даже не было повода задуматься в этом направлении. Уже лет в 14, наверное, я прочитал от начала до конца «Библию для верующих и неверующих» Емельяна Ярославского и одновременно «Книгу о Библии» Иосифа Крывелева, и решил, что здесь все ясно. Они были в нашей домашней библиотеке, не знаю, как они там появились.

Вопрос: Эти книги, наверное, зачастую были в библиотеке интеллигентных семейств. Кем были ваши родители?

А.М. Копировский: Интеллигенцией их назвать трудно, разве что технической. Отец был военным, мама – инженером-химиком. Интерес у мамы (отец с нами не жил) был скорее к культуре, чем к искусству. Меня мама водила на выставки, в театры, музыкой я занимался с детства. Потом, правда, мне это надоело хуже горькой редьки, и я пошел играть в футбол. Играл в разных клубах, даже в юношеской команде московского «Торпедо», но особого интереса к спорту не испытывал. А однажды попал в спортлагерь, где юные спортсмены кучей по очереди били друг друга. После здоровенного фингала к спорту остыл окончательно. Интересно, что когда играл в команде «Москвич», мы тренировалась на стадионе прямо под колокольней старообрядческой церкви, которая торчит на Новорязанском шоссе слева. Высокая такая колокольня (в ней же и церковь) с серым куполом.

Вопрос: Интересно было, что это такое?

А.М.Копировский: Никакого интереса, абсолютно. У меня было нормальное советское воспитание, нас воспитывали «по-буддистски» – ни на что не реагировать. Когда в 68-м году наши танки вошли в Чехословакию, мысли были примерно такие: есть танки, есть Чехословакия – почему бы им туда не войти? Значит, что-то там случилось. А что именно – было совершенно неинтересно.

Вопрос: Когда вы в первый раз попали в храм?

А.М. Копировский: В 63-м году, в шестом классе, когда мы из Подмосковья переехали в Москву. Я жил на улице с экзотическим названием «Вторая Скотопрогонная», рядом с мясокомбинатом, Птичьим рынком и Калитниковским кладбищем. Вот там, гуляя среди могил и цветов, мы с приятелем забрели в церковь, кажется, «Нечаянной радости». Огляделись – пусто. Женщина какая-то свечки зажигает, службы нет. И тут же вылетели обратно. Было ощущение, что это – другая планета, объект, непонятный, абсолютно чужой и поэтому неинтересный.

Вопрос: Даже с исторической точки зрения не было интересно?

А.М. Копировский: За историей мы уже в седьмом классе поехали в Загорск. Заходим внутрь в Лавру: ну, Лавра и Лавра. Стоят какие-то странные здания, ни красивые, ни некрасивые. И тут я вдруг увидел живого монаха. Это был человек средних лет, он шел куда-то и зацепился клобуком за ветку, как-то мотнул им, чуть не сбросил, и прошел дальше. И тут меня охватило чувство почти физической дурноты. Ладно здания, свечки... А тут живой человек идет, почему-то в сапогах, в длинной одежде, в этом клобуке ужасном... «Да-а, – подумал я, – какой страшный мир, жуткий, невозможный».

Вопрос: Плехановский институт стал важным этапом в развитии вашего мировоззрения?

А.М. Копировский: Безусловно. Но речь идет не о предметах – к экономике я довольно быстро остыл, поняв, что на тот момент она является в чистом виде идеологией. Но именно в Плехановском я встретил будущего о. Георгия. Он сдал как медалист один экзамен, я – все четыре, и мы попали в одну группу. Интересно, что четвертый корпус Плехановского института – это бывшее коммерческое училище, где преподавал отец Сергий Булгаков (до своего священства). И актовый зал когда-то заканчивался храмом. В этом зале – аудитории мы сидели на поточных лекциях, как оказалось – спиной к алтарю. А когда входили в институт, смотрели на купол над нашим корпусом – без креста, конечно. На этом куполе всегда росла березка. Ее вырубали, она тут же возникала опять, это было очень хорошо. И тоже никаких ассоциаций: четвертый корпус, и все.

Вопрос: Какие-то предельные вопросы не приходили в голову?

А.М. Копировский: Никаких. В институте возникла подсознательная тяга к искусству. Я стал смутно подозревать, что за ним что-то есть. Но и все. А так – пиво, рок-ансамбль... Но все это было не очень интересно, как игра, как что-то ненастоящее. Игрой примерно того же порядка было мое участие в студенческом оперотряде.

Вопрос: Это что такое?

А.М. Копировский: Это помощники милиции, которые ходят без формы и следят за порядком. Нас два раза командировали на Пасху в патриарший Елоховский собор. А так как не знали, чем нас занять, дали очень смешное задание – переписать номера всех иностранных машин.

Вопрос: А много народу было внутри храма?

А.М. Копировский: Битком. Вокруг было все запружено. Стояло два, а чаще три кордона. Человек выходил из метро «Бауманская», переходил трамвайные пути, стоп: «предъявите билетик!» А билеты выдавали внутри храма, и если ты не был причастен, то прорваться было невозможно.

Вопрос: Это патриарший собор такой ажиотаж вызывал? В другие храмы можно было придти?

А.М. Копировский: На Пасху посторонних не пускали никуда. Была система билетов, которые распространялись по своим: власти считали, что народ привлекать не надо. Так вот, мы два года ходили вокруг храма, никого, конечно, не забирали. Но интерес к сути происходящего – нулевой. Кстати, оба раза, когда я там стоял в оцеплении, о. Георгий находился внутри. Слава Богу, мы не встретились ...

Вопрос: То есть вы были довольно органичным советским человеком?

А.М. Копировский: Я честно пытался жить средними советскими идеалами, но не получалось. Потому что начал чувствовать – есть что-то еще. И однажды подумал: хватит ерунды. Пошел к секретарю парткома института, преподавателю истории КПСС, и говорю: «Леон Акопович, хочу чего-то серьезного в жизни, поэтому хочу в партию вступить». Он посмотрел с удивлением и сказал: «Я дам тебе рекомендацию, но честно скажу, у нас сейчас разнарядка – студентов не брать, берем только рабочих». Вопрос мой был сразу закрыт. Вся «серьезность» этой организации рассыпалась от одного простого слова. Если у них разнарядка на людей, что там может быть живого?

Вопрос: Достаточно сильно для студента...

А.М. Копировский: Ну, это было на несознательном уровне. Серьезно я задумался, когда о. Георгий начал в институте проводить «провокационную» деятельность. Он ходил и спрашивал всех: «У тебя есть вера, во что ты веришь? Какое твое кредо?» Я думал-думал, но сформулировать всерьез ничего не смог, и был собой несколько разочарован. Оказалось, что никакой жизненной позиции нет. Тогда я спросил про его кредо. Он написал: «Постановления первого и второго Вселенского Собора». Не только я, но и весь наш студенческий народ присел: что такое «вселенский собор», не знал ни один человек. Даже с церковью это никто не ассоциировал. Все подумали: «Ну, пижонит, много знает, что с него возьмешь».

Вопрос: К чему-то привели ваши размышления?

А.М. Копировский: К накоплению внутренних вопросов. При этом внешне вроде все было стабильно и гладко, а внутри были метания, и я бросился, как медведь, в культуру. Стал хватать книги и читать запоем. Слава Богу, домашние получали роман-газету, где печатали как русскую, так и зарубежную прозу. Но это было пассивное чтение – одну, вторую, третью... Строчки из Евангелия впервые я встретил в художественной литературе. Это был роман Джона Стейнбека «Зима тревоги нашей». Цитаты звучали как орган. Я подумал: если эту книгу (Евангелие) всю прочитать, то, наверное, можно с ума сойти от восторга. «... И одели Его в одежды Его, и повели Его на распятие...». Какое распятие, кого повели? Это пока не интересовало.

Вопрос: А диссидентские круги не были интересны?

А.М. Копировский: Абсолютно нет. Да и не было их на горизонте, они как-то не выплывали на поверхность в нашей действительности.

Зато, когда однажды я услышал, что девица из нашей институтской группы едет с друзьями в Троице-Сергиеву Лавру и везет их о. Георгий (Юра тогда), меня такая взяла тоска... Люди ездят, а ты тут сидишь! И я напросился. Когда она просила Юру взять меня с собой, он тяжко вздохнул (потому что подумал: вот, едет в качестве «эскорта»), но сказал «ладно». Потому что вспомнил: «грядущего ко Мне не изгоню вон». Мы попали на службу в Успенском соборе.

Вопрос: Что это был за день?

А.М. Копировский: Восьмое октября 70-го года – Сергиев день. Впечатление было негативное: действо непонятное, некрасивое. Народу битком! Дышать невозможно! Дьякон там, помню, зацепился каблуком, чуть не упал – стало видно, что это даже не хорошо налаженный спектакль, а так, действие.

Потом мы вышли наружу, и тут из всех храмов повалил народ на площадь – тысяч десять там было, не меньше. Запрудили площадь, вынесли большую икону, на улице начался молебен. Вот тут меня проняло. Когда не только дядьки какие-то в цветных халатах, а весь народ поет простую фразу: «Преподобне отче наш Сергие, моли Бога о нас»... Сама фраза эта для меня была чуждой, но я ощутил силу, причем не давящую, а какую-то органическую.

Вопрос: Вы обсуждали это с о. Георгием?

А.М. Копировский: В электричке обратно он спросил : «Ну, как?» И я, оглядываясь, говорю: «This is a great performance, but it's not for me». C одной стороны, чтобы рядом сидящие не поняли, с другой – показалось нужным сказать по-английски, чтобы встать чуть-чуть «сверху». Он пожал плечами – ладно. А мне всю ночь потом снился этот припев «Преподобне отче наш Сергие, моли Бога о нас». Впечатление было настоящее и необычное.

Вопрос: И какое впечатление перевесило: первое или второе? Поехали вы туда еще раз?

А.М. Копировский: Поехали. Служил роскошный, молодой, чернобородый епископ, ректор семинарии и академии Филарет, нынешний митрополит Минский. И вот, заканчивается служба, акафист. И тут, что называется, удар ниже пояса: Юра пе-ре-крес-тил-ся! Вот когда я понял, что это не шутки. Меня просто затрясло. Он и эти семинаристы, которые кучей ходят, это что, одно и то же? Так не может быть. У нас два мира, на этих условиях я согласен существовать. А когда вот он здесь рядом, человек, которого я знаю, которого даже преподаватели немножко боятся, потому что он, в отличие от многих, мыслит... Мне стало дурно. Подумал: «Так, все, его надо спасать, он влип, надо его вытаскивать». Потом вышел на улицу, прохладился и подумал: «Если его надо спасать, то что делать со мной?». Потому что он явно не подходит под образ спасаемого. И кто это будет делать? Неужели я, который запутался в трех соснах?

Вопрос: Кто кого в итоге спас?

А.М. Копировский: Понятно, кто... С тех пор мы стали разговаривать о серьезных вещах – что называется, напрямую. Ну, например. С позиций своей атеистической «образованности» я его спросил про семь дней творения. А он ответил, что слово «га йом» («день») означает просто период, не градуированный по дням, может быть тысячи лет, миллионы... Так вот этого я ждал всю жизнь, именно такого подхода! Тут сошлись, с одной стороны, жажда малокультурного человека по культуре, с другой – его же жажда по правде. Я понял, что был слеп, а теперь прозрел. Правда, какое-то время еще видел людей «как деревья» (Мк 8:24).

Вопрос: Вы говорили о Писании?

А.М. Копировский: Да, и о вопросах жизни, о принципах жизни. Мы вместе попали на практику – на ткацко-отделочный комбинат около Электрозаводской. Смотрим, там станки 1908 года – 400% износа, а работают, ткани делают... Вот там мы и говорили, и я чувствовал, что в его словах есть полное созвучие с моим представлением о правде: я хочу правды, я не хочу никого обижать, хочу, чтобы со всеми людьми были отношения какого-то высокого плана. Но чувствовал, что чего-то самого главного не хватает. Тогда Юра рассказал о благодати – предваряющей и оправдывающей. Он читал «Журнал Московской патриархии» и очень интересовался богословием. И он сказал, что вообще-то это дается крещеному. Я не спал всю ночь, ворочался, думал: « То есть, что – Бог есть? Как это может быть?». Утром прихожу на ткацко-отделочный комбинат и говорю: «Знаешь, давай креститься». Он чуть со стула не упал.

Вопрос: И вы сразу прямо так крестились?

А.М. Копировский: Нет, с этого началось мое оглашение. Помимо разговоров я стал регулярно ходить в храм, и выходили после литургии оглашаемых. Бабушки хватали нас за руки, говорили: «Детки, куда вы, самое главное сейчас будет!». На ответ «я – оглашенный» все шарахались. Ну, ничего, в целом-то все нормально было, хорошо, очень по-доброму – церковь нас приняла. Все было очень радостно – свет в храме, все совершенно родное – никакого барьера. И в этом же самом Елоховском соборе, где я дежурил когда-то как юный оперативник, я первый раз перекрестился.

Вопрос: Это было событием?

А.М. Копировский: Еще каким. Была вечерня. И вот я знаю, что сейчас первый раз перекрещусь сознательно, и перекрестился, понимая, что это я как клятву фактически принес. Я здесь. Все.

Вопрос: А само крещение как проходило?

А.М. Копировский: О. Георгий повел меня к своему знакомому священнику – архимандриту Анатолию (Кузнецову) из Троице-Сергиевой Лавры (той самой!), преподавателю духовной академии. Он сейчас служит в Англии. Тогда он был для нас просто как ангел. Если бы узнали, что он принимает у себя в келье двух ребят, его бы выгнали отовсюду. Но он не боялся – принимал, давал книги, угощал чаем. И из этого общения я понял внутренне, что крещение – это не вступление куда-то, а выбор жизни. И крестил он меня у себя в келье, тайно, мы были только втроем. О.Георгий как крестный, архимандрит Анатолий и я. Крестил просто: трижды окатил водой в тазике... Все волнительно, но не чувствительно. И тут он говорит Юре, о. Георгию: «Вот и меня коснулась частица той благодати, которую получил новокрещенный». Значит, дело не в чувствах...

Вопрос: А как дома к этому отнеслись?

А.М. Копировский: Не знали. Я долго скрывал, много лет. Потом мама сама как-то вычислила: меняется же человек. И однажды, когда я, под Преображение, собирался тихо уйти на всенощную, вдруг сказала: «Давно хочу тебе сказать... Знаешь, я уважаю твои убеждения». Такого я не ожидал. Это было фактически свидетельством о ее обращении.

Вопрос: С отцом Анатолием еще поддерживали отношения?

А.М. Копировский: Да, конечно. Оказалось, что он был вхож к Николаю Евграфовичу Пестову, где о.Георгий с ним познакомился. Сейчас напечатаны книги Н.Е., он стал человеком очень известным в церкви. А тогда он тихо перепечатывал богословские книги, и сам много писал, хотя был не богословом, а доктором химических наук, профессором МИХМа. Его выгнали оттуда на пенсию – студенты увидели в церкви и донесли. Он говорил, что женщину-завкафедрой, которая его выгнала, считает своей самой большой благодетельницей, потому что она его, как он говорил, посадила за стол, чтобы он писал. А еще он собрал целую библиотеку и давал разным людям. К нему ходил архимандрит Анатолий, а еще о. Александр Мень, и другие – у всех архиереев на полках стояли книги Н.Е. Мы стали собираться у него дома, ходили в храм свв. Адриана и Натальи на Лосиноостровской к мужу его дочери – священнику. Интересно, что активным участником этих встреч была именно дочь Николая Евграфовича, Наталья Николаевна Соколова. Она собирала и вдохновляла нас.

Вопрос: Как можно было тогда собирать и вдохновлять? Это на квартире где-то происходило?

А.М. Копировский: Конечно. У них дома был просто XIX век: картины, фисгармония, книги старые, мебель добротная... И при этом – полное ощущение настоящей жизни. Мы вместе читали Евангелие, готовились к причастию. Перед каноном Андрея Критского мы собирались, читали этот канон полностью по-славянски, разбирали текст, а потом шли слушать его в собор в исполнении патриарха. И так не один год. Потом стали ездить в монастыри: к о.Тавриону, куда-то еще.

Вопрос: Как узнавали о людях таких, как о.Таврион, как это происходило?

А.М. Копировский: Как будто случайно. Одну сестру из нашего круга по распределению отправили в Ригу, и там в кафедральном соборе ее сразу заметил архиепископ Леонид (Поляков), потому что там народу – полтора человека, а появилась молодая уверенная девица. Он ее позвал, говорит: «Вы откуда? – Из Москвы. – Что здесь? – По распределению» Видит, что еврейка характерная, ярко выраженная. Узнал, что крестилась с переменой имени, сознательно, и сказал: «Здесь Вам делать нечего, поезжайте в пустыньку к о.Тавриону». Ну, архиепископ сам был замечательный человек, праведной жизни, по мирской специальности – врач.

Вопрос: Как в ваш круг попадали новые люди?

А.М. Копировский: Тоже как будто случайно. Вот, например: мы шли с о. Георгием к Елоховскому собору, и тут он говорит: «Знаешь, ко мне подошли соборные сторожа, молодые ребята, как мы, и предложили встретиться». У меня в глазах потемнело – я понял, что нашему теплому милому обществу конец. Потом, много лет спустя, я узнал, что Сартр описал это состояние в одной фразе: «Ад – это другие». Увы, даже если ты христианин – начинающий. И когда на твой мир покушаются, не в том смысле, что хотят его разрушить, а в него войти – все, конец. Но, тем не менее, подружились мы очень быстро. На первой встрече мы не разговаривали, а слушали магнитофон – проповеди о. Всеволода Шпиллера. Приехали на станцию метро «Измайловская», забрались в чащу парка, сели под кустиком, накрылись пиджаками и слушали.

Вопрос: А что вместе читали – какие-то толкования Писания?

А.М. Копировский: Меньше всего нас интересовали толкования Писания. Не могли оторваться от самого Писания. Мы читали и понимали, что там столько всего, чего мы не способны уловить! Поэтому хотелось какой-нибудь систематики. Во многом из этого родился институт, – не из желания наставлять оглашаемых, а из потребности самим серьезно учиться. Кроме о. Георгия, никто в семинарию не хотел, и такой институт был выходом.

Вопрос: А о. Георгий сразу хотел?

А.М. Копировский: Он даже собирался бросить институт, чтобы идти в семинарию – но его не благословили. О. Всеволод Шпиллер сказал ему, при мне: «Из Вас может получиться хороший попик. Церкви нужны хорошие попики. Но больше всего церкви нужны хорошие священники». Это означало, что светское образование должно быть доведено до предела – он благословил о. Георгия идти в аспирантуру Института экономики Академии наук. И только когда о.Георгий, сдав все кандидатские минимумы, написав первую главу диссертации, от своего руководителя – советника Брежнева по экономике – услышал: «Вы с вашими взглядами никогда не защититесь», он сказал – «всё». И ушел поступать в семинарию. А наш кружок рос, рос, рос. Встречи были самые разные, были и поездки. Мы с о. Георгием начали целенаправленно собирать книги. Сначала ранних отцов – доконстантиновской эпохи, и современное богословие. Тогда ведь даже Библии и Молитвословы на ксероксе перепечатывали – их очень не хватало.

Так вот и жили. Главное – что нас, как говорится, ни в какую упряжку никто не запрягал. Давалась возможность полного спектра жизни, и все было в ней живое, ничего не было механического. Люди, которые нас встречали в церкви, не были идеологами. А там, где мы с этим сталкивались, где человек лишь проводил свои идеи, такой «запах» отталкивал.

А люди стали прибывать, все больше, больше, больше, и вот уже появились первые группы, с которыми надо было серьезно разговаривать. Стало ясно, что новых людей надо готовить к крещению. Естественно, стали образовываться группы. «Не может укрыться город, стоящий наверху горы», если светильник есть – он должен светить. И даже когда какие-то препятствия встречались, иногда с большим риском, если не для жизни, то для свободы, они проходили с пользой, без катастроф, как-то их проскакивали.

Вопрос: Постепенно вокруг вас собрались люди, которые сейчас составляют общину. Можете рассказать, как она образовалась?

А.М. Копировский: Само слово община было на слуху – «христианская община», «приходская община» – все это знали. Но никогда не было разговора, типа: давайте создадим общину, давайте как-то объединимся по-особому. О многом из того, что мы делали и сделали, мы прочитали гораздо позже, и это было удивительно.

Вопрос: А какое самое яркое событие можно вспомнить из вашей совместной уже 20-летней общинной жизни?

А.М. Копировский: Самый яркий, самый значительный эпизод для меня был, когда общины еще не было. Для меня это совершенно незабываемо. Я помню очень хорошо, как однажды мы сидели у кого-то дома, и вот я со стороны посмотрел, как люди ведут себя за столом. Сидел о. Георгий, тогда еще не отец, Евгения Кузьминична, его мама. Сидело несколько человек... И вдруг, глядя на них, я увидел, что такое община. При том что почти никакого культурного багажа на тот момент у меня не было и никаких ассоциаций родиться просто не могло. Но то, что я видел, у меня в глазах будет стоять до конца жизни. Я увидел, их как одно целое, при всей их разности в тот миг, именно миг, потому что эта группа как община не сложилась. Но тогда она была, и я понял, что значит по-настоящему быть вместе, быть в единстве, это возможно только в Боге. В некоторых семьях по плоти такое тоже высвечивается, – когда два человека едины. Но тут были едины абсолютно разные люди!

А когда возникла наша сегодняшняя община, у меня подобного ощущения в первое время не было. Просто были люди, которые не хотели расходиться. По тем временам такое было уже удивительно. Потому что все эти люди встречались не по профессиональному интересу, соединялись не потому, что они друг другу особо нравились, не потому, что у них была общая понятная цель. Но потом, гораздо позже, у меня то прежнее ощущение проснулось, и я опять стал видеть, что их Бог объединил. Что люди сами по себе могут создать очень неплохое общество, но по своему замыслу оно создается, под какую-нибудь теорию, и это не выживет. Засохнет на корню, хотя и долго может существовать. Форма будет вроде бы живая, а корня не будет.

Вопрос: Но как вы друг друга опознали?

А.М. Копировский: У нас, собственно, была одна общая черта – мы (как оказалось, многие этого даже не поняли вначале!) не хотели жить в церкви по принципу дополнительности к обычной жизни. Вот из этого что-то и начало развиваться. Было очевидно: есть воля Божья, даже Его призыв к тому, чтобы были общины, и чтобы христиане жили в общинах, потому что это – возможность (может быть, единственная) для церкви жить в этом мире. Но в таком призыве и благословении всегда есть тайна.