Знак Божьей победы

9 августа Преображенское братство прощалось с Ефросинией-Ларисой Галкиной. В этом году, по случаю празднования ее 85-летия, о ней у нас узнали многие, особенно из тех, кто вступил в братство не так давно. Последнее время Ефросиния-Лариса очень редко выбиралась из дома, имея возможность передвигаться только на инвалидной коляске. А узнали ее благодаря выставке созданных ею икон и картин, показанной в подмосковном доме культурно-просветительского центра «Преображение». Редкий случай – иконописец не оставляет и живопись. В ее жизни это сочетание оказалось удивительно гармоничным и плодотворным.

Более 60 человек в будний день собрались на отпевание, а затем и на погребение, чтобы проститься с Фросей – так называли ее многие, несмотря на возраст. На кладбище пели пасхальные тропари и стихиры, а солнце, ярко освещавшее собравшихся, напоминало о Свете, в который отходят к Господу все достойно послужившие Ему.

За поминальной трапезой о ней много рассказали общинники – Ефросиния-Лариса была членом первой общины Преображенского братства, основанного отцом Георгием Кочетковым, – а затем и все, кто ее знал. Братья и сестры благодарили Бога за ее хрупкость и силу, за талант и постоянный поиск, движение, за то, что она стала для всех родным человеком.

Сегодня мы публикуем слово члена первой общины Свято-Андреевского братства Александра Копировского, прозвучавшее на ее отпевании. 

Братья и сёстры христиане! Наверное, все мы помним знаменитое место в Евангелии от Иоанна, когда Христу сказали, что любимый Им человек, Лазарь, брат Марфы и Марии, болен, при смерти. И Он сказал окружающим: Лазарь, брат наш, уснул, но Я иду разбудить его. И все сказали: всё хорошо, если уснул, то он выздоровеет, ведь сон –- знак здоровья. Но Господь прямо им сказал: нет, Лазарь умер, но это для того, чтобы вы уверовали. И идёт туда. Но когда видит место, где лежит уже неживое, совсем неживое тело Лазаря, то Он вдруг прослезился. Почему? Если Он шёл, чтобы воскресить Лазаря, если Он осознает, что в Себе Самом имеет воскрешающую силу Жизни вечной, а не только силу исцеления от плотских немощей и прощения грехов?

Наверное, потому же, почему скорбим и мы, глядя сейчас на нашу сестру Ефросинию. Невозможно, даже духовно зная, что такое Воскресение (а каждый из нас это уже в какой-то мере знает, иначе мы не были бы христианами), не скорбеть, когда мы видим усопшего, тем более – не вообще усопшего человека, а человека нам всем родного. Ведь это наша частичка, наша сестра по вере, по духу, а это больше, чем родственник по плоти и крови. Наверное, особая печаль охватывает нас в эту минуту и потому, что мы не только разлучаемся с ней, но каждый, думаю, видит на этом месте себя. Мы понимаем, что и для нас придет это время. И мы чувствуем: смерть – это, конечно, враг.

Смешно утешать себя смертным покоем, тем, что «все там будем», и вообще – всё так и было задумано, что это «закон природы». Нет! Христос боролся со смертью всей Своей жизнью. И победил, но через Свою смерть. Вот так же и мы: проходим смертные узы для того, чтобы дать возможность Христу нас поднять не только как Лазаря, но больше чем Лазаря. Потому что Лазарь вернулся к этой жизни, а она все равно закончилась смертью. Есть предание, что он был первым епископом Кипра и закончил жизнь там. Но это всё уже история церкви, не о ней сейчас речь. А о том, что мы, как бы частицу себя здесь видя, конечно, неизбежно скорбим, ведь перед нами очевидная победа смертной плоти, победа обычной, обыденной жизни, в которой смерть – неизбежная часть жизненного процесса. Люди утешают себя: конечно, жизнь не кончается: оживают деревья весной, рождаются дети, – вот, слава Богу, у нас и здесь находятся дети, родители не побоялись привести и даже принести их сюда, на отпевание, это замечательно и правильно – но всё-таки победа над смертью не в этом. Победа в том, что ещё при жизни в нашей сестре сила Воскресения тоже присутствовала. Ефросиния была самым немощным сосудом в нашей первой общине, самым хрупким, самым пожилым, и ещё, к тому же, очень больным. Вы знаете, что после перелома шейки бедра она прожила много лет, едва передвигаясь. Поэтому она была объектом нашей заботы, но, одновременно – одним из скрепляющих звеньев общины. А еще – знаком победы Божьей в ее духе, душе и теле уже сейчас. Потому что в ней не было ропота, хныканья, сетования на случившееся: «ну, почему же мне такое?». А немощи и грехи, которые, конечно, тоже у нее были, они куда-то ушли, потому что они расточаются, истаивают в пламени милосердия Божия. Их нет, они изглажены, о них не имеет смысла говорить: ну, делала то и то не так, ну, кому-то чем-то она досаждала – но произнесено прощение не от людей, а от Бога, радостное и спокойное. И знаком этого служит уже то, как мы сейчас об этом молимся. Не думайте, что лишь после того, как мы закончим, Господь будет «думать», а потом решит, прощать ее или не прощать. Повторюсь: уже факт нашей единой молитвы в любви – знак Его прощения. И знак Его победы.

Я только что приехал с погребения отца Павла Адельгейма, зверски убитого, что называется, на своём боевом посту: он открыл объятия человеку, который его потом и убил. В этом злодеянии много непонятного, а не только мрачного и тёмного – но не в этом дело. Было ощущение, что хоронят бойца, который погиб на поле битвы, но победил. Было, конечно, и ощущение страшной потери, все об этом говорили – и светские люди, и церковные. В церковном теле зияет после его ухода большая дыра, которую ничем не заполнишь, не только в Пскове – во всей русской церкви. Ушёл человек космического масштаба. Но было ощущение, что хотя война продолжается, победа в чем-то важном уже есть.

Когда после этого смотришь на нашу сестру Ефросинию, видно, конечно, что она – не тот боец, который борется против превосходящих сил противника и побеждает. Но все же, и в ней что-то подобное совершилось, потому что она в своей жизни стяжала, в свою меру, «дух мирный». И ещё – она необычайно раскрылась как художник. Она уже была состоявшимся художником, когда только начинала свою деятельность, об этом говорили её коллеги по цеху. Ещё в 1950-е годы она делала такие вещи, которые может сделать только зрелый мастер. Но она не остановилась на этом, не стала повторять свои находки, она всё время искала новое – и находила, что очень важно. Когда же художник присоединяет к своему творчеству еще и иконопись – это прорыв. Но обычно при этом художник оставляет своё прежнее занятие, свою прежнюю манеру, и занимается только иконой. Или наоборот: если он был иконописцем, то бросает иконопись и пишет теперь картины. А она в своей душе и в своём хрупком маленьком теле смогла это соединить, о чем тоже свидетельствовали самые разные люди.

Вспомните, сразу после восьмидесятипятилетия открылась ее персональная выставка. Казалось бы – достойный финал творчества. Я звонил ей потом и спрашивал, что она делает? – Пишет розы, пишет портрет Аверинцева. Нет остановки: плоть немощна, а дух бодр. И её жизнь в физической слабости, немощи, но и в таком вот сильном духе – ободрение нам всем. Пусть мы не имеем таких талантов, особого, большого дара. Но дары, которые есть у каждого из нас, тоже нуждаются в развитии и постоянном обновлении.

Нужен поиск и нахождение нового. Нельзя всю жизнь только искать и ничего серьезного не найти, это пустая жизнь. Нельзя всю жизнь молиться и не получить ответа. И так же нельзя веровать во Христа и не обрести Воскресение, уже при жизни, хотя бы отчасти. Не в плоти, которая истлеет, не в его уме и чувствах, которые исчезнут. А в той сердцевине человека, которая, безусловно, бессмертна, потому что это его дух. И в нем как бы отпечатлевается, сохраняется и образ его души, и образ его тела, проявляется и сохраняется его «икона», которая в воскресении будет явлена Богом во всей полноте.

Когда мы молимся о упокоении кого-то и поём «со святыми упокой» – это великое дерзновение. Со святыми не может упокоиться грешник, со святыми может упокоиться только святой, в этом смысл песнопения. К сожалению, иногда кажется, что церковь как будто забыла о своей первой любви и первой силе, когда каждый человек, уверовавший во Христа и живший по-христиански, уже считался святым. А когда он умирал, ему писали на плите в катакомбах: «такой-то покоится в мире». В мире, который больше, чем мир сей (по-русски эти слова звучат одинаково, но они разные). Дорогая наша сестра, ты тоже покоишься «в мире», помяни нас там!

К сожалению, церковь потом перешла к прославлению только самых великих святых, самых значительных, всем известных, всеми почитаемых, и в этом смысле – недостижимых. Но нам нужно вспоминать первую любовь. Когда человек, достойно, во Христе, в мире проживший жизнь, упокоится, церковь дерзновенно поёт о нём: «со святыми упокой его, Господи». И в этом смысле почитает как, пусть самого маленького, но святого.

Дай Бог, чтобы восставали в церкви и «большие» святые, такие, например, как отец Павел – человек, живший свято и умерший как мученик. Разве для констатации этого нужны какие-то комиссии? Нужны акты канонизации? Ну, пусть этим занимается тот, кому это нужно. Но не только в его случае, а и в нашем маленьком, семейном, братском поминовении сегодня мы тоже с дерзновением можем сказать о нашей сестре: упокоившийся в мире пребывает с Богом.

Дай Бог этого и нам!

Аминь.