«Я счастливый человек – ни у кого не было таких друзей, как у меня»
«Я счастливый человек – ни у кого не было таких друзей, как у меня», – написал однажды Чуковский. И в другом месте: «У меня с детства была безумная привычка предпочитать писателей людям всяких других профессий». В альманахе «Чукоккала», который с 1914 по 1968 год вел Корней Иванович, замечательным образом объединились и дружество, и писатели.
Сам Чуковский уверял, что в этот альманах писали его друзья-литераторы в основном в минуты свободы, отдыха и развлечения. Я хочу сегодня рассказать о «Чукоккале» как о памятнике дружбе и дружеским кругам Чуковского, которые «взвихривались» вокруг него в течение всей его долгой жизни.
Начало «Чукоккалы» почти совпало с началом войны. Там есть рассказ, как Репин в свой день рождения, юбилей, сбежал из Пенат на соседнюю дачу Чуковского, чтоб уклониться от многочисленных поздравительных делегаций, которые ожидались из Петербурга, но дети Чуковского, которых тот тайком посылал на разведку, возвращались с известием, что ни одной делегации нет. Гости, которые были тогда у Чуковского, читали «Пир во время чумы». А позже стало известно, что в этот день Германия напала на Россию, и все составы, идущие из Петербурга, были заполнены солдатами и воинскими частями.
Так, под знаком войны, проходят первые годы «Чукоккалы». Друзья Чуковского, петроградские и куоккальские, веселились, записывая в его тетрадь шуточные послания и стихи, но сквозь них прорывается эпоха – кто-то, как поэты Бенедикт Лившиц и Николай Гумилев, оставив автографы в «Чукоккале», уходят добровольцами на фронт, кто-то – сестрами милосердия, кто-то остается и обсуждает войну – и мир…
1914-й был годом битв, и не только военных – это было время острых полемических баталий между старым и новым искусством. Например, трудно представить что-нибудь более далекое друг от друга, чем Илья Репин и футуристы. На страницах печати футуристы резко выступали против Репина. Дело доходило до того, что в 1913 году, когда какой-то сумасшедший изрезал ножом картину Репина «Иван Грозный убивает своего сына» (акты вандализма существовали и тогда, сто лет назад), Давид Бурлюк и его единомышленники устроили демонстрацию в честь этого субъекта – за то, что он будто бы пытался уничтожить дурное произведение искусства. Но на страницах «Чукоккалы» они соседствуют – там есть рассказ о том, как Бурлюк и Каменский однажды явились к Репину в Пенаты и там, к удивлению всех гостей, пели ему восторженные оды. Одна из гостей Репина, поэтесса Татьяна Львовна Щепкина-Куперник, отозвалась на это вот какими стихами:
Вот Репин наш сереброкудрый,
Как будто с ним он век знаком!
Толкует с простотою мудрой,
И с кем? – с Давидом Бурлюком!
Искусства заповеди чисты,
Он был пророк их для земли.
И что же? Наши футуристы
К нему покорно притекли.
(Примечание Василия Каменского: «Помимо покорности футуристы всегда отличались рыцарским благородством, о чем упорно умалчивают поэты и пресса с иного берега».)
Надо сказать, что такое в жизни Корнея Ивановича случалось часто – он умел дружить и общаться с разными людьми, что не мешало с ними спорить и критиковать их в статьях, в публичном пространстве. Корней Иванович притягивал к себе людей, которых трудно было представить находящимися рядом. Полемизируя друг с другом в печати, они объединялись на страницах «Чукоккалы», зачастую в веселой полемике и товарищеских розыгрышах, но дружеских и не оскорбительных.
Следующий круг – уже в Петрограде, вокруг издательства «Всемирная литература». В 1919 году во «Всемирной» праздновался юбилей Горького, по этому поводу Чуковский написал следующий экспромт:
Юбилей Горького (вместо вина в бокалах подают чай):
Что сказал бы капитан Лебядкин на юбилее Горького
Чаши с чаем, чаши с чаем, чаши с чаем осушаем.
И при звоне чайных чаш
Вас венчаем и желаем, чтобы Ваш Челкаш
Прекратил Ералаш,
Потому что от этого Вашего протеже
Нет житья уже.
Тогда еще можно было так шутить. Издательская вольница просуществовала недолго, после отъезда Горького за границу «Всемирная литература» очень быстро закрылась.
Следующий круг друзей – вокруг Дома искусств – центра, объединявшего петроградскую интеллигенцию.
Александр Блок был одним из усердных создателей «Чукоккалы». Там сохранилось много его автографов – и смешных, и трагических, среди них и последнее стихотворение Блока, «Имя Пушкинского дома в Академии наук».
Там же есть запись о замечательном эпизоде. В 1919 году в Петрограде было плохо с дровами, и один из технических работников «Всемирной литературы», каким-то чудом добывавший дрова из Совнархоза, попросил Блока вписать в его альбом какой-нибудь стихотворный экспромт. Блок тут же ответил. С подобной же просьбой тот обратился к Гумилеву, который тоже написал ему несколько строк. Когда очередь дошла до Чуковского, он обратился к поэтам с шутливым посланием:
Мое гражданское негодование при чтении стихов Блока и Гумилева, посвященных дровянику Давиду Самойловичу Левину
За жалкие корявые поленья,
За глупые сосновые дрова –
Вы отдали восторги вдохновенья
И вещие бессмертные слова.
Ты ль это, Блок? Стыдись! Уже не роза,
Не Соловьиный сад,
А скудные дары из Совнархоза
Тебя манят.
Поверят ли влюбленные потомки,
Что наш магический, наш светозарный Блок
Мог променять объятья Незнакомки
На дровяной паек.
А ты, мой Гумилев! Наследник Лаперуза!
Куда, куда мечтою ты влеком?
Не Суза знойная, не буйная Нефуза, –
Заплеванная дверь Петросоюза
Тебя манит; не рай, но Райлеском!
И барышня из Домотопа
Тебе дороже эфиопа!
«Слопала-таки поганая, гугнивая родимая матушка Россия, как чушка своего поросенка…» – это запись Блока в «Чукоккале» за несколько дней до кончины.
1920-е годы – дружба с ленинградскими писателями, вокруг ленинградских издательств и редакций, в том числе журналов «Чиж» и «Еж». Среди авторов «Чукоккалы» того времени – Исаак Бабель, Михаил Зощенко, Юрий Тынянов, Всеволод Мейерхольд... Выделялась тройка неразлучных друзей – Евгений Шварц, Даниил Хармс и Николай Олейников.
В 30-е годы Чуковского ругали в печати за его детские стихи и предлагали больше писать о колхозах. Узнав об этом, поэт Николай Олейников записал в «Чукоккале» такое двустишие:
Детские стихи
Весел, ласков и красив,
Зайчик шел в кооператив.
И предложил Чуковскому писать в том же духе…
После 30-х следует большой перерыв – война, эвакуация, не до «Чукоккалы».
Дальше в альманахе отсутствуют записи по сути до начала 50-х годов. Это понятно – как могли собираться дружеские круги в конце 40-х, трудно себе представить. Следующая волна записей – уже после смерти Сталина, в 1954-м, на Втором съезде писателей (Первый съезд был 20 лет назад, в 1934 году). Второй съезд был событием – Эренбург подсчитал, что из 700 участников Первого съезда в живых осталось немногим больше полусотни...
Круг Чуковского к середине 50-х – это немногие уцелевшие после страшных 30-х и 40-х его друзья, а также молодое поколение литераторов, которых Корней Иванович привечал.
Последняя запись в «Чукоккале» – стихотворное обращение Маршака, которое заканчивается так:
Могли погибнуть ты и я,
Но, к счастью, есть на свете
У нас могучие друзья,
Которым имя — дети!
Так ли удивительно, что этот веселый, искрометный альманах начинается войной и заканчивается словами о гибели? Самуил Яковлевич, когда писал «могли погибнуть ты и я», хорошо знал, о чем говорит. Перечитывая сейчас «Чукоккалу», я вижу, что этот сборник маленьких шедевров – это не только «театр для себя», или литературный «пир во время чумы», как говорил сам Корней Иванович, или путеводитель по литературе XX века, но это произведение глубоко трагическое, своего рода мартиролог. Перечень погубленных судеб и загубленных начинаний: «Всемирная литература», Дом искусств, Детгиз, уничтоженная маршаковская редакция, борьба с чуковщиной, борьба с космополитизмом...
Я попыталась подсчитать, сколько участников «Чукоккалы» не были репрессированы или умерли собственной смертью. Таких оказалось меньшинство. Прошедший век в России не очень способствовал тому, чтобы люди умирали своей смертью. XX век проехался катком по всем дружеским кругам и литературным начинаниям Чуковского. Расстрелянный Гумилев, Бабель, погибший в лагере Мандельштам, умерший в тюрьме Хармс, убитый Мейерхольд, расстрелянный Лев Квитко и так далее… Могучие друзья-дети не спасли, не уберегли поэтов – веселых чижей-обэриутов, ленинградскую редакцию, Тициана Табидзе и Паоло Яшвили… Чуковскому приписывают слова «писатель в России должен жить долго». Из тех, кто стоял у истоков «Чукоккалы», сам он прожил дольше всех. Как будто его безвременно ушедшие, трагически погибшие друзья-поэты делегировали ему право остаться в живых и сохранить память о них всех. Ираклий Андроников написал в предисловии к первому изданию книги, что он никогда не встречал никого с такой поразительной памятью, как у Корнея Ивановича, и что и спустя пятьдесят лет после событий он рисует портреты своих друзей-писателей такими живыми, как будто они только что расстались… Получается, что «Чукоккала» – это еще и книга-воскрешение, и думаю, для первых ее читателей она была своего рода «Возвращением имен» – задолго до мемориальского «Возвращения имен».
Фрагмент доклада Ольги Канунниковой «Дружеские круги Корнея Чуковского от Серебряного века до оттепели» (на материале альманаха "Чукоккала")» на международной конференции «Дружеский круг как начало соборности и солидарности» (Москва – Подмосковье, 9-11 марта 2016 г.).
Полный вариант доклада можно будет прочесть в сборнике материалов конференции.
