Война: минные поля нашей памяти

14 мая 2015
Под таким названием 13 мая в Екатеринбурге прошла встреча в рамках культурно-просветительского проекта «Среда общения», которую организовало Свято-Екатерининское малое православное братство

Встречу специально провели после всех официальных городских торжеств, посвященных 70-летию Победы, чтобы вместе без суеты поразмышлять о том, что же это было. Формат встречи необычный – совместное чтение произведений о войне, художественных и документальных.

Звучали отрывки из произведений Эриха-Марии Ремарка «На западном фронте без перемен», Виктора Астафьева «Прокляты и убиты», «Запретные дневники» Ольги Берггольц, «Воспоминания о войне» Николая Никулина, отрывки из «Детской книги войны», в которой опубликованы дневники детей блокадного Ленинграда. В заключении прочли отрывок из размышлений Николая Бердяева о войне.

Несмотря на то, что встреча происходила в «Среде общения» говорили мало, больше слушали и думали, ведь общение бывает не только в словах. Так и произошло, казалось, собравшиеся вместе этим вечером люди, вместе что-то поняли о войне, что уже навсегда останется в памяти: война идет в умах и сердцах людей; это состояние, присущее людям даже в мирное время; в войне нет победителей – все жертвы; войны не должно быть, это противоестественно для человечества…

В конце встречи прочли молитву, найденную в кармане гимнастерки погибшего в бою солдата Александра Зайцева:

«Послушай Бог, еще ни разу в жизни
с Тобой не говорил я,
Но сегодня
Мне хочется приветствовать Тебя…Мой Бог, Ты видишь
Со мной случилось то, что ночью я прозрел
Прощай, мой Бог!
И вряд ли я вернусь.
Как странно…Но теперь
Я смерти на боюсь!»

Молча вспомнили наших родных и близких, погибших на войне, и всех тех, о ком в этот вечер читали и вспоминали.

Николай Бердяев

Война есть коллективный гипноз, и она возможна лишь благодаря коллективному гипнозу. Под властью этого гипноза находятся и те, которые ненавидят войну и настроены пацифически», «вопрос о войне есть прежде всего вопрос установки ценностей. Когда могущество государства и нации объявляется большей ценностью, чем человек, то в принципе война уже объявлена, все для нее уже подготовлено духовно и материально, и она в любой момент может возникнуть.

Происходит война людей, война семейств, война классов и сословий, война внутри социальных групп и политических партий, война наций и государств. Наконец, есть не меньшая склонность людей к войнам вероисповедным и идеологическим. В сущности, никогда не было стабилизированного порядка, всегда была внутренняя война. Война есть предельное выражение всякого пути к реализации своих целей посредством силы. И всякий человек, проникнутый целостной идеей, которую он хочет во что бы то ни стало реализовать – осуществить господство христианской церкви, создать великую империю, сделать великую революцию, выиграть войну, – может проявить героизм, но и легко превращается не только в насильника, но и в дикого зверя. Война есть потому, что есть «это» и есть «другое».

Эрих-Мария Ремарк

…Товарищ, я не хотел убивать тебя. Если бы ты спрыгнул сюда еще раз, я не сделал бы того, что сделал. Но раньше ты был для меня лишь отвлеченным понятием, комбинацией идей, жившей в моем мозгу и подсказавшей мне мое решение. Вот эту-то комбинацию я и убил. Теперь только я вижу, что ты такой же человек, как и я. Я помнил только о том, что у тебя есть оружие: гранаты, штык; теперь же я смотрю на твое лицо, думаю о твоей жене и вижу то общее, что есть у нас обоих. Прости меня, товарищ! Мы всегда слишком поздно прозреваем. Ах, если б нам почаще говорили, что вы такие же несчастные маленькие люди, как и мы, что вашим матерям так же страшно за своих сыновей, как и нашим, и что мы с вами одинаково боимся смерти, одинаково умираем и одинаково страдаем от боли! Прости меня, товарищ: как мог ты быть моим врагом? Если бы мы бросили наше оружие и сняли наши солдатские куртки, ты бы мог быть мне братом, – точно так же, как Кат и Альберт. Возьми от меня двадцать лет жизни, товарищ, и встань. Возьми больше, – я не знаю, что мне теперь с ней делать!

Виктор Астафьев

– Пятеро на двух безоружных огольцов! – качал головой Володя Яшкин, и недоумевал Щусь, ходивший в штыковую на врага. Помкомвзвода видел под Вязьмой ополченцев, с палками, ломами, кирками и лопатами брошенных на врага добывать оружие, их из пулеметов секли, гусеницами давили. А тут такая бесстрашная сила на двух мальчишек!..

– Во как богато живем! Во как храбро воюем! – будто услышав Яшкина… отчетливо и громко сказал командир первого батальона Внуков.

– Че вы мешкаете? Мясничайте, коли взялись…

– Приготовиться! – ничего не слыша и никого не видя, выполняя свою работу, скомандовал пришлый, всем здесь чуждый, ненавидимый лейтенант. Вынув пистолетиз кобуры, он взял его, поднял вверх.

– Дя-аденьки-ы-ы! Дя-аденьки-ы-ы! – раздался вопль Сереги, и всех качнуло в сторону этого вопля. Кто-то даже переступил, готовый броситься на крик. Лейтенант-экзекутор резко скомандовал: «Пли!»

И было до этого еще мгновение, было еще краткое время надеяться, обманывать себя, была еще вера в чудо, в пришествие кого-то и чего-то, способного избавить братьев от смерти, а красноармейцев и их командиров от все тяжелее наваливающегося чувства вины и понимания, что это навсегда, это уже неповторимо, но как взметнулась вверх рука с плотно припаявшимся к спуску крепким пальцем, закаменело в груди людей всякое чувство, всякое время остановилось, пространство опустело. «Все!» – стукнулось тупой твердью в грудь, рассыпаясь на какие-то тошнотные пузырьки, покатилось в сердце, засадило его той удушливой слизью, которая не пропускала не только дыхание, но даже и ощущение боли.

Из дневников детей блокадного Ленинграда

В дневнике Тани Савичевой всего 9 страниц, 9 страшных записей о гибели ее большой семьи в блокадном Ленинграде. Детская рука, теряющая силы от голода, писала неровно, скупо. Видимо, хрупкая душа, пораженная невыносимыми страданиями, была уже не способна на живые эмоции. Таня просто фиксировала реальные факты своей жизни — трагические «визиты смерти» в ее родной дом.

«28 декабря 1941 года. Женя умерла в 12.00 утра 1941 года».
«Бабушка умерла 25 января в 3 часа 1942 г.».
«Лека умер 17 марта в 5 часов утра. 1942 г.».
«Дядя Вася умер 13 апреля в 2 часа ночи. 1942 год».
«Дядя Леша, 10 мая в 4 часа дня. 1942 год».
«Мама – 13 мая в 7 часов 30 минут утра. 1942 г.»
«Савичевы умерли». «Умерли все». «Осталась одна Таня».

Это ее последняя запись. Она так и не узнала, что умерли Савичевы не все, что эвакуированные в начале блокады ее брат Михаил и сестра Нина вернулись, нашли ее дневники, передали их в музей, что эти дневники стали символом блокады Ленинграда и были предъявлены на Нюрнбергском процессе, в качестве документа, обвиняющего фашизм.

Николай Никулин (записано автором в 1978 г.)

Никакие памятники и мемориалы не способны передать грандиозность военных потерь, по-настоящему увековечить мириады бессмысленных жертв. Лучшая память им – правда о войне, правдивый рассказ о происходившем, раскрытие архивов, опубликование имен тех, кто ответствен за безобразия.

загрузить еще