Трагедия и самостояние крестьян в условиях раскулачивания

Северный край для государственной власти издавна был излюбленным местом ссылки своих политических противников. Но царская власть никогда не ставила задачу по использованию политических ссыльных в производительном труде, в развитии производительных сил Европейского Севера. Наоборот – она решала вопросы о предоставлении жилья и материальном обеспечении.

Правоохранительная деятельность советской власти коренным образом отличалась от предшествующего тысячелетия. Никогда ранее в истории России люди не привлекались к ответственности только за то, что принадлежали к тому или иному классу или слою общества, не ссылались без суда и следствия совершенно ни в чем не виноватые по прихоти высшего руководства государства. Все это стало нормой в 20–50-х годах XX-го столетия.

Большую группу среди репрессированных составили те, кто слепо уверовал в лозунг советской власти: землю – крестьянам. В крестьянах, получивших землю из рук власти и наладивших свое хозяйство в период НЭПа, Сталин увидел угрозу бесконтрольной власти большевиков в деревне.

Политическим решением, определившим переход к политике форсированной коллективизации и раскулачивания, стало принятое 5 января 1930 года постановление ЦК ВКП(б) «О темпе коллективизации и мерах помощи государства колхозному строительству».

Конкретизацию политика раскулачивания получила в постановлении ЦК ВКП(б) от 30 января 1930 года «О мероприятиях по ликвидации кулацких хозяйств в районах сплошной коллективизации».

Политика раскулачивания преследовала сразу несколько целей: изоляцию «враждебно настроенных крестьян» в деревне, их принудительное использование в хозяйственном освоении и колонизации отдаленных, малонаселенных районов страны и как метод устрашения тех, кто сомневался или не желал идти в колхозы.

Порядок депортации раскулаченных семей определялся постановлением ЦИК и СНК СССР от 1 февраля 1930 года «О мероприятиях по укреплению социалистического переустройства сельского хозяйства в районах сплошной коллективизации и по борьбе с кулачеством» и Инструкцией от 4 февраля 1930 года.

Доставка выселяемых в отдаленные регионы страны возлагалась на органы ОГПУ. Порайонным расселением должны были заниматься региональные власти, размещением в пределах района – районные исполкомы. Им же предлагалось срочно проработать вопрос о способах и формах использования депортированных кулаков.

В помощь местным парторганизациям по раскулачиванию ЦК ВКП(б) постановил направить 25 000 партийцев из промышленных областей.

Чтобы облегчить процесс раскулачивания, в деревне проводилась партийно-воспитательная и агитационно-разъяснительная работа, направленная на расслоение деревни. Насаждался образ врага в виде зажиточного крестьянина.

Самое большое количество раскулаченных было предписано выслать в Северный край – 70 тысяч семей. И это не случайно. Огромный по площади, малонаселенный край располагал богатыми природными ресурсами и рассматривался как важнейший поставщик валюты крайне необходимой для индустриализации страны. Кулаки в первую очередь должны были обеспечить прирост объемов лесозаготовки и производства экспортной лесопродукции. Наличие в Северном крае транспортной сети (железнодорожные и водные пути) позволяло доставить раскулаченных в районы постоянного расселения, а размеры территории края – рассредоточить и изолированно разместить большие массы людей, что и требовалось директивными документами.

В Северный край в 1930–1931 годах, с учетом внутрикраевого переселения, было выселено более 50 тысяч кулацких семей (около 275 тысяч человек) [1].

Трудоспособные мужчины и подростки сразу же партиями под конвоем направлялись в районы предстоящего места работы и жительства – в основном на лесозаготовки, сплав и строительство спецпоселков. Всех остальных временно расселяли в разоренных храмах, приспособленных помещениях, бараках шалашного типа, землянках.

Рассказывает Василий Иванович Буслаев: «Дедушку и старшего сына Ивана, моего будущего отца, отправили куда-то на лесоповал. Бабушка с детьми 5 и 12 лет должна была выживать одна, без мужа и старшего сына. Спецпереселенцы корчевали лес, строили бараки, раскопали землю под огороды, обзавелись домашней скотиной. Со временем в Рожево (так стал называться спецпосёлок) создали сельскохозяйственную артель, бондарную мастерскую, гончарный и кирпичный заводы. Выжигали известь…»

Главной опорой большевиков в процессе раскулачивания стали «лентяки» и «деды щукари» (из воспоминаний раскулаченных Махсма и Капинус). Оголтелая пропаганда достигла цели: массовые раскулачивания зачастую сопровождались невероятной жестокостью, в том числе и со стороны односельчан.

«Зимой 1930 года всю семью в количестве 9 человек по решению местной власти без следствия и суда выгнали из дома, не разрешили ничего взять ни из одежды, ни из еды; не дали взять для грудного ребенка пеленку или полотенце, чтобы было чем в дороге перепеленать. На санях довезли семью до районного центра, там погрузили в товарный не отапливаемый вагон и увезли на Север. В дороге умерли грудной и двухлетний ребенок. Охранники выкинули умерших детей из вагона в снег», – вспоминает Алевтина Даниловна Рогова.

«Семью раскулачили осенью 1929 года. Мужчин увезли в райцентр в тюрьму. Женщин и детей выгнали на улицу. Односельчанам запретили нам помогать. Нас приютила женщина, сама проживавшая в полуземлянке. Она не испугалась предупреждений сельсовета, так как раскулачить ее по крайней бедности было невозможно. Кроме того она заявила, что наш папа в тяжелые времена помогал ей с детьми и теперь она не бросит его семью», – рассказала Мария Ефимовна Бреславец, 1921 года рождения.

Далее Мария Ефимовна продолжила: «Весной нас погрузили на подводы и повезли на станцию Коломак. Обоз сопровождали конвоиры с винтовками верхом на лошадях. По дороге жители деревень, через которые нас везли, бросали нам хлеб и сало. На станции Коломак нас погрузили в вагон и повезли на Север. В вагонах были нары, люди лежали вповалку. Иногда в ведрах приносили пищу. За водой ходили на станцию под конвоем. Для оправки была вырублена дыра в полу вагона и место отгорожено одеялами».

Конец поездки по железной дороге, водным или пешим путем вовсе ещё не означал конец мучений. В лучшем случае спецпереселенцев ждали наспех сколоченные бараки. Чаще же их выгружали просто на болото или в лесу.

Александр Николаевич Кривенко, родившийся на поселении, рассказывает со слов родителей, что из Белгородской области привезли их эшелоном в Архангельск, разместили в пустом храме, туалета не было, вся территория вокруг храма была загажена. Затем доставили на берег реки Емцы.

«Что родители поимели на реке Емце? – рассказывает далее Александр Николаевич, – вырыта канава в высоком берегу, поставлены стропила и больше ничего. И сказали: вот здесь будете жить. Сами соорудили в канаве восемь ярусов, вход закрыли елками и чем попало. Наши были на восьмом ярусе, на первом замерзала вода и замерзали люди. Пятерых привезенных с собой детей мои родители всех похоронили».

Рассказывает Василий Иванович Буслаев: «До Архангельска везли эшелоном. Затем погрузили на баржу и доставили в Усть-Пинегу. Во время следования часть семей высаживали на берег. В Усть-Пинеге высадили 15–20 семей, в основном женщины, дети и старики. Ночевали на берегу у костров. Из Усть-Пинеги всех на подводах доставили вверх по Пинеге за 6 километров и высадили в тайге. Тут всех и оставили зимовать. Спецпереселенцы построили себе барак и в нём перезимовали. Чтобы не умереть с голода, выменивали в соседних деревнях продукты на вещи. Умерших зимой складывали в сарай, хоронили весной в общей яме. Позднее на том месте захоронений была построена дорога».

Мария Ефимовна Бреславец: «Когда мужчин привезли на место лесозаготовок, жилья там не было. Они построили шалаши, работали, голодали. Была высокая заболеваемость и смертность. Только следующим летом стали строить бараки и семьям разрешили воссоединиться».

Снабжение продуктами питания должно было соответствовать для работавших – нормам административно высланных, для остальных – пониженным нормам: 200–300 граммов хлеба в день, 3 килограмма картофеля, 500 граммов крупы и 300 граммов капусты в месяц. Но и эти продукты не всегда доходили до спецпереселенцев [2].

Кроме неустроенности, холода и голода плохо была налажена медицинская помощь. От голода и болезней в Северном крае к 1 декабря 1930 года умерло 21 213 человек [3]. Кроме того никто не считал умерших по дороге.

«Учитывая тяжелые условия пребывания малолетних детей на севере», ОГПУ директивой от 20 апреля 1930 года разрешило с согласия родителей вывозить детей в возрасте до 14 лет (позднее возрастную планку снизили до 10 лет) обратно на родину. Родные раскулаченных приезжали за детьми, увозили их к себе. Мария Ефимовна Бреславец вспоминает: «Меня вместе с другими детьми в апреле увез земляк обратно на Украину к дяде Петру (маминому брату). В семье дяди я прожила около двух лет, летом пасла корову, часто дралась с двоюродным братом ровесником, так как он был недоволен лишним ртом». Чеслава Воробьева вспоминает, что ее увез из спецпоселка в 1931 году дедушка в Белоруссию, у которого она прожила до 1940 года.

Всего к декабрю 1930 года на родину было отправлено 35 400 детей высланных в Северный край кулаков [4].

Родственники не бросали детей в случае гибели родителей. Четверых детей Курициных увезла тетя после смерти их матери из Коми в Онежский район. Бабушка вырастила троих детей Буслаевых после смерти их отца и матери. Не отдали в детский дом внучку после смерти родителей Карнауховы.

Наш народ любое свое горе умеет метко отразить в частушках. Приведу несколько таких частушек, пересказанных мне раскулаченными: «Едет Сталин на баране / У барана один рог/ Ты куда поехал Сталин?/ Раскулачивать народ», «При царе, при Николашке/ ели белые олашки/ началась советска власть/ вся солома истолклась» или «Сидит Троцкий на березе/ Ленин выше на ели/ До чего же вы товарищи/ Россию довели».

Раскулачивание, депортация, социально-бытовая и хозяйственная неустроенность, болезни и смертность привели к нарастанию недовольства среди высланных «кулаков», которое местами переходило в стихийный протест.

19 марта 1930 года массовое выступление выселенных кулаков произошло в Котласе. Как следует из сообщения ОГПУ, около 1 500 раскулаченных, отказавшись следовать к месту постоянного жительства, организовали митинг, набатом созывая на него всех находящихся в то время в Котласском пункте временного размещения (всего около 7 тысяч человек). Часть из участников выступления предприняли попытку разоружения сотрудников ОГПУ. В момент прибытия к месту событий дивизии особого назначения, митингующие численностью около двух тысяч человек, находились «в крайне возбужденном состоянии, не давая выступать представителям партийных и советских органов и крича со свистом: "Долой, уходи", "Долой советскую власть, даешь поляков", "Отправляй обратно", "Долой насильников". Под напором "бунтовщиков" представители местных органов власти и сотрудники ОГПУ вынуждены были укрыться в здании комендатуры. Толпа стала осаждать комендатуру. Однако Котласскому отряду особого назначения удалось нейтрализовать действия участников волнений. На следующий день были выявлены зачинщики. Подобного рода выступление произошло 5 апреля 1930 года на железнодорожной станции Луза Северо-Двинского округа. Во время выступления (всего участвовали 250 человек казаков из Хоперского и Сталинградского округов) были побиты стекла в комендатуре, разрушена связь коменданта со станцией, побиты комсомольцы… Волнения казаков были подавлены с помощью прибывшего на станцию дивизиона стрелков» [5].

Спонтанные и разрозненные выступления были обречены на поражение. Власть боялась протестов и предусмотрела в постановлении от 30 января 1930 года увеличить на текущий бюджетный года штаты ОГПУ на 800 человек уполномоченных, состав войск ОГПУ на 1 100 штыков.

По спецсводкам органов ОГПУ от «кулацких» семей в большом количестве поступали жалобы на незаконное и необоснованное раскулачивание и депортацию. За период с 26 февраля по 21 марта 1930 года в ОГПУ по Северному краю поступило только от размещенных в Архангельске и Вологодском округе 3203 письменных заявлений [6]. Огромный поток жалоб и заявлений поступал от депортированных и в центральные органы власти.

Одной из форм протеста спецпереселенцев стали побеги. По состоянию на 10 июня 1930 года сбежало 18 966 человек [7]. Основная масса сбежавших стремилась найти свои семьи и оседала внутри края.

Вспоминает Мария Ефимовна Бреславец: «Сестра Галина с группой молодежи самовольно ушла с поселения по вырубке вдоль линии электропередач до Москвы. Оттуда добралась до Украины и вышла замуж… У папы от голода появились отеки. Тогда его товарищи тайком погрузили в состав с лесом, шедший в сторону Москвы. Ему тоже удалось добраться до Украины». Позднее он был водворен на место высылки. У Галины Егоровны Семеновой бабушка Василиса Яковлевна с младшим сыном Иваном в 1937 году сбежала из спецпоселка, была поймана в Вологде и осуждена на 10 лет лагерей. Срок отбывала в Караганде. Сын Иван был направлен в школу ФЗО.

Но раскулаченные были людьми, привыкшими трудиться, им надо было кормить семьи, они понимали, что присланы надолго, если не навсегда, поэтому приступили к обустройству и пытались заработать средства для проживания. Еще при перевозке дедушка Ольги Владимировны Амелиной (тогда еще Кухаренок) успокаивал семью «вы ребята работящие, все умеете, выживем мы же все вместе».

Труд спецпереселенцев использовался на основе договоров с хозяйственными организациями. Прибывшие в 1930 году работали по договорам в хозяйственных организациях: «Северолес» – 53 472 человека, «Севбелтранслес» – 18 498, «Комилес» – 17 711, «Северойод» – 1759, «Севвостлес» – 1178, «Севстройматериалы» – 633.

Из прибывших в 1931 году: «Комилес» – 20 813 человек, «Севбелтранслес» – 8 000 человек и т. д.[8]

В леспромхозах, где работали спецпереселенцы, сразу же наметился прирост объемов заготовки леса. Так если в зиму 1928–29 годов было заготовлено 9,7 млн. метров кубических, то в 1930 году – 15,3 млн, а в 1931 – 18,9 млн метров кубических. Кроме лесозаготовок спецпереселенцев использовали на сплаве, лесопилении, строительстве жилья и хозяйственных объектов и других работах.

В 1932 году в трудпоселках (так переименовали спецпоселки) были организованы неуставные сельскохозяйственные артели. К 1938 году в таких артелях Архангельской области содержалось 1741 голова рабочего скота, 2855 коров, 1398 свиней, более 4 000 овец и коз. Производительность труда, надои молока в таких артелях были выше, чем в колхозах [9]. Кроме того создавались подсобные мясомолочные и овощные хозяйства.

К середине 30-х годов спецпереселенцы Северного края полностью решили проблему создания собственного семенного фонда и кормовой базы для животноводства. Создавались не характерные для Севера виды производства на селе: пасеки для разведения пчел и парники для выращивания огурцов, в домашних хозяйствах выращивались помидоры и табак. Кроме привычных для севера овец, коз и кур разводили гусей.

Во многих спецпосёлках организовывались шорное, портновское, кузнечно-слесарное производство, появились столярные мастерские, парикмахерские и т. п. Мастерству их, новым ремёслам учились местные жители.

У этих людей не были потеряны нравственные ориентиры, понятие о добре и зле. Верующие продолжали тайно молиться. «Читали Отче наш перед сном под одеялом», – рассказывает Елена Степановна Витязева. «Мама в Рождество поставила вместе две табуретки, положила на них сено, накрыла полотенцем и поставила крест, нам объяснила, что это ясли. На следующий день все убрала и сказала: "Праздник кончился и все забыли"». Отец Александры Акимовны Хрушковой учил дочь, что крестик надо носить постоянно, раз на шее нельзя (в школе увидят), носи в белье, она так и делала. Родители оставались верующими. Чаще детей вере учили матери.

Высланные вынуждены были быть разумно осторожными в высказываниях, предупреждали детей не говорить лишнего, не осуждать учителей или неполадки в поселке. У единственной на весь спецпереселенческий поселок керосиновой коптилки (остальные освещали жилье лучинами) женщины собирались по вечерам с рукодельем у Недзвецких. Чтобы женщины ненароком не высказались о чем-нибудь с неудовольствием, отец заставлял Елену вслух читать им книги. «Это были первые мои слушатели, – рассказывает Елена Степановна. – В большую перемену в школе мы забирались на печку. Учительница заставляла в это время всех по очереди рассказывать о прочитанном или рассказывать сказки. Только бы не сказали чего лишнего!»

Особую стойкость в ужасающих условиях, без мужчин, отправленных на лесоповал, показали женщины. Они сохраняли детей, обменивали вещи на продукты, разрабатывали огороды, разводили домашний скот, зарабатывали ручным трудом (шили, вязали). Собирали и продавали ягоды и грибы (для выезда из поселка с ягодами надо было получить разрешение у коменданта поселка).

При переезде на новое место (спецпереселенцев часто переводили с места на место) в первую очередь оборудовали хлев для животных, которых по возможности возили за собой.

Они не были той посредственностью, которой легко было управлять. Александр Николаевич Кривенко вспоминает: «Мама приходила к начальнику, стучала кулаком по столу и говорила, чтобы Николаю были даны две недели на сенокос, чтобы сено было поставлено, чтобы хлопчики не голодали зимой!». И Николай получал две недели на сенокос.

У этого поколения не было потеряно чувство ответственности за семью и за детей. Абсолютное большинство семей старались дать образование своим детям, несмотря на то, что школы зачастую находились в отдаленных деревнях и райцентрах. «Я с первого по десятый класс училась в отрыве от родителей, жила на съемных квартирах. Машину можно бы было купить на те деньги, которые ушли на оплату за проживание – говорила мама», – вспоминает Галина Егоровна Семенова.

Не было потеряно и чувство ответственности за дело, которым они занимались. Раскулаченные на лесоповале, сплаве, лесопилении, работая на земле «не гнали туфту», как это делали заключенные, чтобы получить пайку хлеба и, в конечном итоге, чтобы просто выжить. «Фотография отца не сходила с Доски почета», – вспоминает Вера Михайловна Капинус. Михаил Карпович Капинус работал рамщиком на лесозаводе № 26 в Архангельске. Звание «Почетный работник лесозаготовительной промышленности» присвоено 86 спецпереселенцам.

По отчетам местных органов НКВД, большинство бывших «кулаков» трудились добросовестно, выполняя и перевыполняя нормы выработки. Пагубная практика пьянства в спецпоселках отсутствовала начисто. «Одной "маленькой" (250 граммов водки) хватало двум мужчинам на две бани», – рассказывает Ольга Владимировна Амелина. «Пьянства не было», – как один отвечают выросшие в спецпоселках на мои вопросы. О суицидах тоже никто не слышал.

Но раскулаченные не давали покоя Сталину. Большой террор 1937 года предусматривал в первую очередь аресты бывших «кулаков». Это отдельная большая тема.

В годы войны многие трудпоселенцы участвовали в движении «Все для фронта, все для победы»: приобретали облигации военных государственных займов, собирали теплые вещи для фронта.

Из Архангельской области в регулярные войска к ноябрю 1942 года было мобилизовано 5114 человек из числа раскулаченных [10], многие из них за ратные подвиги награждены орденами и медалями. Медалью «За доблестный труд в годы Великой Отечественной войны1941–45 годов» награждены 1312 спецпереселенцев, работавших в тылу. Многие потомки остались жить и работать на Севере или оставались работать до получения необходимого для пенсии стажа.

Родившиеся и выросшие в спецпоселках дети (сегодня уже пожилые люди) почитают их своей родиной. Александр Керов, (1935 г.р., штурман и помощник капитана рыболовецких судов) в своем стихотворении «Шелекса» поет песню на свои стихи: «Я вернулся, друзья, я вернулся,/ Я вернулся в родные края./ Я вернулся, чтоб вновь поклониться,/ Здесь потомки, здесь наша земля.// Ой, ты, Шелекса, место ссыльное,/ Ссылка дедов и наших отцов./ Ты поила нас, ты кормила нас,/ Берегла, как наседка птенцов.// Наши деды, отцы лес валили/ и на шпалы пилили его. Паспортов они не имели,/ О свободе мечтали давно.// Я хожу, вспоминая по улицам,/ Здесь я бегал по ним босиком./ Тут стоял барак коллективный,/ Ну, а здесь был наш маленький дом/»…

Хочется сказать, что великую силу жизни показали всем своим поведением раскулаченные крестьяне – соль земли русской.