Единственный суд

Сегодня,  в день памяти академика Сергея Сергеевича Аверинцева (10 декабря 1937 - 21 февраля 2004), мы публикуем его проповедь, прозвучавшую в соборе Владимирской иконы Божьей матери бывшего Сретенского монастыря 21 февраля 1993 года.

Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа!

Мы слушаем строгие уроки, приготовляющие нас к покаянному времени Великого поста. Мы слышим напоминание о том, что в нашем будущем, в ожидающем нас пути, на самом месте цели этого пути – действительно непреложно. Мы живем и спрашиваем себя: что же с нами будет? Но мы не знаем ничего иного о нашем будущем. Мы не знаем самых простых вещей. Наша жизнь не похожа на прямую, ровную, безопасную дорогу. Она гораздо больше похожа на то, как мы шли бы по лабиринту и не знали бы, что нас ждет за ближайшим поворотом. Я вышел говорить перед вами, и я не знаю, будет ли мне дано довести свои слова до конца. Мы вышли из наших домов, и мы не знаем, каждый ли из нас вернется домой и что он дома застанет. Мы говорим: «Завтра я сделаю то-то и то-то» – но мы не знаем, будет ли у нас этот завтрашний день. Но две вещи мы знаем ясно, твердо и непреложно: мы, которые не знаем ничего больше, не знаем, что будет в следующую секунду, мы знаем, что жизнь наша, как жизнь всех людей со времени падших прародителей, кончится смертью. И мы знаем другое. Мы знаем, что мы с непреложностью, какой бы ни была наша смерть, вместе со всеми народами, вместе со всеми поколениями людей предстанем на суд, на единственный суд, который безупречно определяет нашу виновность и возможность для нас спасения. Единственный суд это – Страшный суд, потому что этот суд последний, и его приговор стоит в вечности. Но это и радость, потому что в мире как часто, когда человек приходит в отчаянье, он говорит: «В жизни правды нет. И люди судят несправедливо». Это правда. Мы друг друга судить не можем, не только потому, что нам Богом заповедано миловать и жалеть друг друга, но и потому, что наш слабый рассудок вправду не может никого судить. И всякий раз, когда осуществляется так называемая историческая справедливость и люди, которых до этого обижали, получают на некоторое время возможность судить своих обидчиков, приходит новая неправда. Мы все это знаем. Люди не могут судить друг друга, но мы предстанем на единственный Суд, который абсолютно правомочен нас судить. Мы предстанем пред Судьей, Который знает о нас все, Который понимает нас до конца. Мы должны будем стоять перед Ним вот так, как я сейчас стою перед вами, и мы не сможем никуда отвести наши глаза от Его взгляда.

Веками наши предки называли последний Суд Страшным судом, и это воистину Страшный суд. Но Господь, повествуя об этом суде, дает нам и надежду, показывая, что человек во искупление своих каждодневных дурных дел может сделать хорошего для Бога, что он может сделать для Христа. Мы готовы иногда в нашем неразумии позавидовать тем людям, которые жили во времена земной жизни Христа и имели возможность дать Ему воды, когда Он жаждал, дать Ему покой в своем доме (так, как это делали Марфа и Мария), – как будто мы можем быть уверены, что мы познали бы нашего Господа в «рабьем зраке», как сказано у апостола Павла, и что мы поняли бы нашу обязанность перед Ним или что мы даже, будучи увлечены почтением к Нему и любовью к Нему, не были бы отвлечены нашими каждодневными делами, как это происходит с нами сейчас по отношению к нашим обязанностям. Но Господь говорит, что люди будут судимы и каждое самое простое, самое обыденное, самое необходимое, самое повседневное доброе дело, которое они сделали или не сделали последнему из своих собратьев по человечеству, принимается так, как если бы оно было сделано для Самого Христа или как если бы в нем было отказано Самому Христу. Это великая тайна.

Часто мы увлекаемся мечтательными мыслями о том, как бы мы могли любить Христа, если бы нам дано было Его увидеть во времени Его земной жизни, слушать Его слова! И действительно, любовь не отвлеченная, не умственная любовь, а сердечная любовь не может не искать лица того, кого эта любовь любит. Мы утешаемся простыми фотографиями наших близких, которых с нами нет или которые окончили свой жизненный путь, наших покойных родителей. Мы хотим видеть лицо, любимое лицо, глядя на которое могли бы утешиться. Что же? Церковь предлагает нам лик Христа на святых иконах. Но есть еще одна возможность, наиболее несомненная, увидеть лицо Христа – это увидеть Его в том человеке, который больше всего нуждается в нашей помощи, сейчас, сию минуту, чье лицо может быть для нашего жестокого сердца докучно, на кого нам и смотреть тяжело. Мы не хотели бы на него смотреть, но он нуждается в нас. Мы хотели бы найти какой-то покой от него, но что делать? Это единственная возможность во времени. Пока еще свет, как говорил Господь, пока еще день, пока мы еще можем действовать, пока наша жизнь еще длится, действительно сделать что-то для Христа – это сделать для того, кто наш ближний. Слово «ближний» – очень простое слово, я бы сказал, благодатно-прозаичное слово. Это не обязательно самый близкий нам по духу человек, человек, вид которого нас больше всего радует. Это тот человек, которого провидение Божие поставило рядом с нами, и поставило так, что ему нужна наша помощь. В следующее мгновение нам будет нужна его помощь.

Один писатель нашего века сказал страшные, дьявольские слова, слова, очень часто вспоминаемые  философами и литературоведами, очень широко известные, слова, которые говорит один персонаж в его пьесе: «Ад... Что такое ад? Ад – это другие»*. То, что другие люди вообще есть, другие личности, другие «я», для греховной стороны нашего «я» – уже ад. Как тесно идти по улице, где так много других людей, и не пройдешь, не найдешь дорогу сквозь них, людей так много,  и это кажется греху в нас таким тяжелым! Людей так много, и глаза бы на них не глядели. Вот это и есть ад.

Еще два писателя, но уже христианских, один русский, Федор Михайлович Достоевский, и, вероятно, независимо от него это повторивший один христианский писатель во Франции **, так определили, что такое ад: ад – это когда уже невозможно любить, когда возможность любить утрачена. И здесь мы задумываемся над тем, как близки образы и символы, через которые нам дается мысль о самом хорошем и самом дурном, самом благом и самом страшном. Ад – это огонь, геенна огненная, но огонь – это символ высшей святыни, и о Самом Боге сказано, что «Бог наш есть огнь поядающий». Огонь – это символ любви. До тех пор пока душа в любви, любви деятельной, дающей, не скудящейся, не закрывающей себя, этот огонь – огонь жизни, жизни Бога и жизни других живых душ. Это благой огонь. Если наша душа остывает и не имеет в себе любви, тогда этот огонь, который есть в бытии просто потому, что Бог – живой, живые – наши братья и сестры, превращается в адский огонь, геенский огонь, тогда действительно то, что помимо самости эгоиста есть другие, есть кто-то, начиная с Самого Бога, – для него уже ад. Ему хотелось бы, чтобы никого не было, кроме его самости.

А еще один человек, знавший это на своем опыте, сказал: «Господи, как скоро обеднеет тот, кто будет видеть Тебя в каждом нуждающемся. Он уже ничего не сможет оставить себе». Дай нам Бог нашими слабыми усилиями видеть Христов лик в лицах самых страждущих, самых нуждающихся – а кто из людей не страдает? – и найти вопреки всему в нас, что так очевидно этому противоречит, дорогу к тому, чтобы, когда придет вечер этого дня, этого века, и пастух будет разводить овец и козлов, смешавшихся за время дня, отводя тех и других в свое место, стать по правую руку от Судии. Правая рука в символике того мира, среди которого проповедовал Христос, есть символ милосердия, как левая – символ неумолимой справедливости. Дай нам Бог помнить о том единственном, что мы достоверно знаем из ожидающего нас в будущем, и не терять этой памяти, памяти смертной и памяти дня Судного, ни на одно мгновение нашей жизни. Аминь.

По сборнику его проповедей «Духовные слова», вышедшему в издательстве Свято-Филаретовского института.