«Смерть – далеко не самый жестокий выход из положения»

Сегодня мы особым образом вспоминаем людей, пострадавших от полных или частичных депортаций народов в СССР в разное время.

Выселения по национальному признаку стали практиковаться в СССР с 1935 года, когда из приграничных областей были депортированы финны-ингерманландцы, а также поляки и немцы. До этого советская власть имела опыт массового принудительного перемещения людей, но по социальному признаку – например, «кулацкая ссылка». В 1937 году отселяли приграничных курдов в Закавказье. В конце 30-х успели выселить также корейцев, китайцев из приграничных районов на Дальнем Востоке. Уже в эти годы выселения и переселения стали оправдывать вопросами безопасности, подозрениями в нелояльности государству и коллективной ответственностью за подозреваемую нелояльность.

В 1940 году ситуация несколько изменилась, к СССР были насильственно присоединены новые территории с населением более 12 млн человек. Это части Польши, Румынии, Финляндии, республики Прибалтики. Почти сразу оттуда начались частичные депортации представителей местных народов, последние из которых прошли накануне войны 1941-1945 годов.

Именно во время войны этнические депортации приняли наиболее широкий размах. Первыми, в сентябре 1941 года, депортации подверглись немцы – сначала в Поволжье, потом в других частях страны. Была также ликвидирована их автономия. Это трактовалось как «превентивная мера». «Превентивному» выселению также подверглись греки Причерноморья. Общее число выселенных «превентивно» оценивается до 1,2 млн человек.

Далее подход к депортациям несколько меняется. Если до определенного момента выселяли «на будущее», из предположений о нелояльности. То, по мере продвижения фронта на запад, стали депортировать народы, представители которых, по мнению советского руководства, не верно вели себя на оккупированной территории. По отношению к ним действовал принцип коллективной ответственности. В ноябре 1943 года были выселены карачаевцы, а в канун 1944 – калмыки. В феврале 1944 года депортации подверглись чеченцы и ингуши, мае – крымские татары, в конце того же года – кабардинцы. При этом продолжилась практика упразднения автономий репрессированных народов. В конце 1944 года из Грузии были депортированы турки-месхетинцы. 

По разным оценкам на эти депортации было отвлечено во время войны до 200 тыс. военнослужащих, множество железнодорожных составов, необходимых для военных перевозок. 

Переселения происходили в короткие сроки, людям оставляли, как правило, несколько часов и менее на сборы, ограничивали перечень вещей, которые можно было взять с собой. Условия перевозок и неподготовленность мест прибытия депортированных приводили к массовой смертности, особенно среди детей и стариков. Районы для ссылки подбирались в сложных природных и климатических зонах – степи Казахстана, Сибирь, Крайний Север – что также было причиной высокой смертности среди поселенцев. 

По разным оценкам этническим ссылкам в СССР подверглись от 4,5 до 5 млн человек.

Эти ссылки породили проблемы, которые не преодолены до сих пор. Существуют споры за землю, имущество, границы между субъектами федерации. Несмотря на усилия по реабилитации репрессированных народов, многие вопросы ещё так и не решены.

Из воспоминаний Ефросиньи Антоновны Керсновской «Сколько стоит человек». Тетрадь вторая.

«Теперь я уже не помню, как попала в вагон. Помню толпу, солдат, крики, пинки, давку в вагоне, битком набитом растерянными и растерзанными людьми.

И тихий солнечный закат. Такой мирный, привычный, что просто не верилось, что может «равнодушная природа красою вечною сиять», когда вповалку лежат, цепляясь за кое-какой скарб, женщины, мужчины, дети в телячьем вагоне, где в стене прорезано отверстие со вделанной в него деревянной трубкой, которая будет нашей первой пыткой — хуже голода и жажды, так как мучительно стыдно будет пользоваться на глазах у всех такого рода нужником.

Что запомнилось мне в эти первые сутки неволи? Два события. Первое – рождение ребенка в соседнем вагоне № 39 (наш был последний, № 40; за нашим был лишь один служебный). Второе. Даже не знаю, как это назвать… Рассортировка? Разлука? Разрывание семей? Это что-то вроде тех сцен, которые описывает Бичер-Стоу в «Хижине дяди Тома», когда негритянские семьи продают по частям. Только тут были не негры. И происходило это в ХХ веке.

О, наш вагон был счастливый! У нас было лишь шестеро детей, и то младшему был уже 6 лет. И больных у нас не было, если не считать двух старух. В соседнем же вагоне был кошмар! Одних детей там было 18. И вот в этом кошмарном уголке ада родилась девочка. Тринадцатый ребенок несчастной, перепуганной женщины! Её муж, жандарм, сбежал в Румынию, а все семьи таких невозвращенцев подлежат высылке. Дети были изможденные, худые, в лохмотьях. 

Я сказала, что тут без врача не обойтись, и, пока я кое-как ей пыталась помочь, в каком-то вагоне выявили врача, еврея Лифшица, и вдвоем мы с грехом пополам справились.

Лишь поздно ночью вернулась я в свой вагон и до утра не могла уснуть. И не оттого, что трудно было спать, скорчившись в три погибели, под стон и плач человеческого стада, сгрудившегося в тесном, неопрятном загоне, а потому что меня угнетал кошмар, увиденный мной в соседнем вагоне! Нет, разум человеческий отказывается понимать! Ну пусть меня надо выслать. Может быть, я бельмо на глазу! Может быть, я им действительно мешаю. Но куда погнали беременную женщину с целым выводком чуть живых детей, у которых и смены белья нет?! И – накануне родов!

Сколько раз, наблюдая подобные сцены, я не могла избавиться от мысли, что смерть – далеко не самый жестокий выход из положения».