«С оживлением церковной жизни придут к нам многие, доныне чуждые нам»

В 2020 году исполнилось 100 лет русскому Исходу. В ноябре 1920 года войска генерала Врангеля покинули Крым. После занятия Крыма большевиками начались массовые аресты и расстрелы тех участников белого движения, которые не решились или не смогли покинуть родину. Только в один день, 31 декабря 1920 года, на заседании «тройки» ВЧК было рассмотрено пятьдесят восемь дел – все пятьдесят восемь человек были приговорены к расстрелу. Приговор был приведён в исполнение 4 января того же года. Первыми в расстрельном списке значились:

«1. Аггеев Иван Константинович, 1898 г.р., уроженец Мариуполя, студент Киевского политехнического института и Петроградской сельскохозяйственной академии, солдат, деловод Алупкинского лазарета № 5, проживал в поселке Алупка, в санатории духовного ведомства.

2. Аггеев Константин Маркович, 1868 г.р., уроженец Тульской губернии, магистр Киевской Духовной академии, протоиерей, глава учебного комитета при Священном Синоде, профессор Севастопольского высшего социально-юридического института, проживал в пос. Алупка в санатории духовного ведомства»¹.

Двадцатидвухлетний солдат Белой армии Иван Аггеев был расстрелян вместе со своим 52-летним отцом, известным петербургским протоиереем, видным деятелем Поместного собора 1917–1918 гг. Константином Аггеевым, который остался в Крыму, в Алупке, в санатории духовного ведомства, не решившись эмигрировать и покинуть в России семью, состоявшую из 11 человек. 

Приближающийся трагический юбилей позволяет поднять вопрос о возможной канонизации Константина Марковича Аггеева, мученически погибшего от рук большевиков, и вспомнить некоторые, особо актуальные сегодня страницы его богатой событиями жизни. Настоящая статья посвящена роли Аггеева в диалоге представителей церкви и интеллигенции, христианства и культуры, развернувшемуся в России в начале ХХ века.

Вехи биографии

Константин Маркович Аггеев родился 28 мая 1868 года в селе Лутово Богородицкого уезда Тульской губернии в крестьянской семье. Благодаря своим способностям и помощи местного священника Константин был принят в духовное училище, открывавшее ему дорогу в семинарию. По окончании курса наук в Тульской духовной семинарии в 1887 году он в течение года исполнял должность надзирателя Ефремовского духовного училища, а затем для продолжения образования поступил в Киевскую духовную академию.

22 августа 1893 года, по окончании курса наук в Киевской духовной академии со степенью кандидата богословия, Константин Аггеев был рукоположен в сан священника и назначен на должность помощника настоятеля  Успенского собора города Сувалки в Польше. В сентябре того же года началась его законоучительская деятельность в сувалкской женской гимназии, а со следующего года — в сувалкском городском начальном училище. 1 сентября 1896 года резолюцией преосвященнейшего Флавиана, архиепископа Холмско-Варшавского, отец Константин был назначен на должности настоятеля мариампольской Александро-Невской церкви и сверхштатного законоучителя мариампольской мужской гимназии. За годы служения на территории Царства Польского отец Константин был награжден набедренником (1.01.1894), скуфьёй (13.04.1897) и камилавкой (9.05.1900). В 1900 году, благодаря ходатайству своих друзей, отец Константин был переведён в Киев, где занял место законоучителя и настоятеля церкви Киевского института благородных девиц имени Императора Николая I, а затем штатного законоучителя киевской 3-й мужской гимназии. Вместе с Петром Павловичем Кудрявцевым и А. Д. Троицким отец Константин Аггеев организует религиозно-философское литературное издательство «АКТ». Когда в 1903 году начальницу Киевского института графиню Коновницыну назначили начальницей Александровской половины Смольного института, она выхлопотала перевод в Петербург и для священника Константина Агеева. С 1903–1904 учебного года до 1906–1907 учебного года отец Константин был законоучителем и настоятелем церкви Санкт-Петербургского Александровского института. 

Практическим итогом многолетних размышлений отца Константина о том, каким должно быть преподавание Закона Божия, стала книга «Христова вера» (СПб., 1907), в которой он, по словам священника Михаила Чельцова, предложил к усвоению «не книжку катехизиса, а веру Христову, — её саму, затерявшуюся в других разных пособиях и руководствах по катехизису»². Помимо положенных по программе уроков, отец Константин организовал на Александровской половине Смольного института вечерние внеклассные чтения, во время которых читал и обсуждал с ученицами «В дурном обществе» Владимира Галактионовича Короленко, «Пасхальные письма» Владимира Сергеевича Соловьева, рассказы Антона Павловича Чехова и даже Алексея Максимовича Горького.

Яркий общественный темперамент, готовность, не щадя себя, бороться за Божье дело, умение вдохновенно и убедительно говорить вскоре выдвинули отца Константина на передний план церковно-общественной жизни. Он оказывается в центре различных кружков, групп, объединений, что с удивлением и самоиронией фиксировал в письмах к своим киевским друзьям: «Моя какая-то популярность в последнее время сказывается даже странно — говорю о собраниях: на одном собрании все решительно настояли на моём председательствовании, и я залез на сие место». Совместно с священником Иоанном Егоровым, Николаем Петровичем Аксаковым, архимандритом Михаилом (Семёновым) и священником Романом Медведём священник Константин Аггеев принимает участие в открытии законоучительских собраний под эгидою Общества распространения религиозно-нравственного просвещения; участвует в работе секции по вопросам религиозно-нравственного воспитания при Русском собрании; составляет правила Союза ревнителей христианского православного воспитания. К 1904 году относятся первые выступления отца Константина с публичными лекциями не только по законоучительской, но и более широкой, религиозно-философской тематике, участие в многочисленных беседах по теме «Церковь и интеллигенция» в залах генерала Максимова («В настоящее время у нас 12 “зал”, где поочерёдно ведутся домашние беседы»).

С 1904 года он начинает серьёзную работу над магистерской диссертацией о Константине Николаевиче Леонтьеве. Диссертацию «Христианство и его отношение к благоустроению земной жизни» он защитил 9 августа 1910 года в Киевской духовной академии.

С 1 февраля 1906 года он занял место законоучителя мужской Ларинской гимназии на Васильевском острове, имевшей репутацию самой «буйной». Видимо, это не особенно пугало отца Константина. «Чувствую себя на новом месте отлично, — писал он в Москву. — Постом занят очень. У меня церковь, открытая для посторонней публики, и при ней развита приходская жизнь. Я служу ежедневно, исключая только понедельник»³.

Революционные дни 1905–1906 годов были для отца Константина Аггеева временем «безумно-лихорадочной работы». Он шёл в рабочие районы, на Путиловский и другие заводы Петербурга, в Дома трудолюбия для того, чтобы встречаться с рабочими, говорить им о Христе, останавливать убийства. Заводы за Московской заставой собрали 3500 подписей под обращением с просьбой назначить отца Константина их настоятелем.

15 сентября 1906 года он был избран преподавателем богословия Высших историко-литературных и юридических курсов Раева; 15 сентября 1911 года — профессором по кафедре богословия Психоневрологического института. По воспоминаниям дочери, «успех сопутствовал всему периоду работы отца Константина на этих курсах», аудитория всегда была полной, «студентки бывали у нас дома», «были случаи крещения евреек», одна из которых «приняла как отчество имя отца».

9 сентября 1907 года отец Константин в числе семнадцати других членов-учредителей принимает участие в Учредительном собрании Санкт-Петербургского религиозно-Философского общества. На этом собрании он был избран одним из семи членов совета вновь открывающегося Общества⁴. Активное участие в деятельности Религиозно-философского общества Аггеев принимал вплоть до 1917 года. Так, например, 10 марта 1914 года он выступает в прениях по докладу Михаила Ивановича Туган-Барановского «Христианство и индивидуализм», а 11 октября 1915 года на закрытом собрании РФО был «заслушан и обсужден доклад священника К. Аггеева “Ближайшие судьбы Русской Церкви. По поводу записки думского духовенства”»⁵.

Во время первой мировой войны отец Константин Аггеев служил во Всероссийском Земском союзе помощи больным и раненным воинам при Комитете Юго-Западного фронта⁶, с присущим ему чувством юмора называя себя «земпоп». Он был единственным священником — уполномоченным Земгора. При этом он не оставлял своей службы в Ларинской гимназии, испрашивая себе для работы в учреждениях Всероссийского Земского союза продолжительные отпуска.

6 мая 1915 года Константин Маркович Аггеев был возведён в сан протоиерея. Должность законоучителя Ларинской гимназии он оставил только в сентябре 1917 года «ввиду <…> назначения на должность Председателя Учебного комитета при Св. Синоде»⁷. 19 апреля 1917 г. отец Константин Аггеев был избран членом совета Всероссийского демократического союза духовенства и мирян. Он был также членом Предсоборного совета, членом Поместного собора 1917–1918 годов. 7 декабря 1917 года протоиерей Константин Аггеев был избран заместителем члена Высшего Церковного Совета. 

Марфа и Мария

Проблема диалога церкви и светской культуры в статьях и письмах священника Константина Аггеева чаще всего предстаёт как проблема отношений представителей церкви и интеллигенции. Так, уже в одной из ранних работ «По поводу толков в современном образованном обществе, возбуждаемых посланием Св. Синода о графе Л. Толстом» (Киев: изд-е А.К.Т., 1901) Аггеев писал, что ему «приходилось уже отмечать в печати, сколь различными голосами говорят у нас сыны Церкви православной и сыны интеллигенции»⁸. В начале 1900-х годов он полагает, что интеллигенция настолько отличается от церкви по своим взглядам и убеждениям, что диалог между противостоящими (едва ли не противоборствующими) лагерями вряд ли возможен: «Так далеко отошли у нас последние от церковного сознания, что сомневаешься, будет ли понятен твой голос светскому человеку»⁹. В ситуации отлучения Льва Николаевича Толстого от церкви Аггеев однозначно занимает церковную позицию: называет послание Синода письмом, преисполненным «скорбной любви к сыну»¹⁰ и утверждает, что «если наша Православная Церковь ясно и твёрдо высказалась по поводу толстовского лжеучения – значит, она ещё не оскудела внутреннею жизнью»¹¹.

В 1902 года отец Константин Аггеев выступает в Киеве на торжественном собрании Владимирского Братства ревнителей православной веры с речью о Николае Васильевиче Гоголе, в которой опять говорит о «поругании церкви от интеллигенции»¹². Он противопоставляет Гоголя Толстому и видит в первом ревнителя православной веры и «миссионера Её среди современного ему интеллигентного общества»¹³, а во втором — писателя, «с ревностью фанатика ниспровергающего все догматы православной церкви и самую сущность веры христианской»¹⁴. Личность Гоголя представляется Аггееву доказательством «полной совместимости и великого ума, и искренней глубокой веры»¹⁵, при этом цельность личности обретается не на путях художественного творчества, а в религиозном выборе писателя: «Всякий человек оценивается с той стороны, насколько он посвящает свои силы служению тому или другому доброму делу…, другие берут на себя подвиг полного самоотречения, который заповедан Спасителем особенно избранным натурам. Гоголь принадлежал к последним: у него личной жизни не было, — всего себя безраздельно он отдал на благо людям… Принести пользу человечеству и тем самым подготовить себя к будущей жизни со Христом — вот то бесценное сокровище, на приобретение которого наш “великий меланхолик” отдал всю свою жизнь с её гениальными силами»¹⁶.

В 1903 году в церковной публицистике Аггеева по вопросу об отношении церкви и интеллигенции наметился определённый перелом, связанный, с одной стороны, с переездом отца Константина в Петербург и его личной встречей со многими представителями «враждебного» лагеря, с другой — с выходом в свет сборника «Проблемы идеализма» (СПб., 1902), ознаменовавшего отход русской интеллигенции от позитивизма и наметившийся переход религиозному мировоззрению. В рубрике «Из дневника священника», которую Аггеев вёл на страницах киевского журнала «Руководство для сельских пастырей», он опубликовал ряд статей, в которых утверждал, что «в миросозерцании нашей русской интеллигенции совершается благодетельный перелом в сторону религии, или, как ещё осторожно выражаются, метафизики»¹⁷. Отец Константин с радостью приветствовал начавшееся в среде интеллигенции возвращение к вере и со своей стороны предложил основания для возможного диалога. Основной пункт расхождения интеллигенции и церкви он видел «в различном понимании слов Спасителя о главных заповедях»¹⁸: «Иисус сказал ему: возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим и всею душою твоею и всем разумением твоим: сия есть первая и наибольшая заповедь: вторая же подобная ей: возлюби ближнего твоего, как самого себя» (Мф. 22.37-39). Если церковь делала акцент на «любви к Богу до полного и реального соединения с Ним»¹⁹, то интеллигенция перенесла «нравственные симпатии на вторую половину изречения Господа»²⁰. Аггеев призывал к необходимости снять мнимое противоречие, вернувшись к подлинно церковному пониманию евангельских слов: «На пути любви к Богу я непременно буду любить и ближнего своего, буду любить божественное в человеке»²¹, поэтому аскетизм и забота о спасении своей души неотъемлемы от заботы о спасении ближних. При этом, с точки зрения Аггеева, проблема примирения двух лагерей не может быть решена исключительно в нравственной плоскости; возвращение к вере предполагает для интеллигенции отказ от исключительно позитивистских способов познания мира: «И “труден горный путь” религиозного сознания более всего “евклидову” земному уму современного интеллигента…»²². В своих оценках общего характера эпохи отец Константин оказался близок Сергею Николаевичу Булгакову, полагавшему, что «в духовном обиходе современного человечества давно уже что-то неладно, что назревает какой-то кризис, быть может, предвестие грядущего перелома»²³ и что выходом из грядущей катастрофы может стать только возвращение культуры к религиозно-мистическим истокам. Аггеев писал, ссылаясь на мнение своих компетентных знакомых, среди которых с начала 1900-х годов был и Сергей Николаевич Булгаков: «Мы живем, говорят люди компетентные, в знаменательную эпоху. Как некогда пред пришествием Спасителя античный мир, изживший свои принципы, должен был или погибнуть, оставшись при них, или возродиться, приняв новое христианское начало, так и в наше время представители безрелигиозной культуры — разумею искренних умом и сердцем — стоят пред христианством, как единственным выходом из безнадежно-отчаянного состояния духа»²⁴.

«Роковые недоразумения»

В статье 1905 года «Роковые недоразумения», опубликованной в журнале «Церковный вестник», Аггеев опять поднимает «старый, но тяжелый вопрос о взаимном отношении представителей церкви и наших образованных классов»²⁵. Опыт жизни в Петербурге, участие в различного рода кружках и собраниях, объединявших представителей интеллигенции и духовенства, плоды дискуссии, развернувшейся в рамках религиозно-философских собраний (непосредственным участником РФС Аггеев не был, однако был близко лично знаком с ключевыми фигурами этого проекта), сделали отца Константина активным апологетом интеллигенции перед лицом церковного сообщества. В названной статье Аггеев вступает в полемику с позицией архимандрита Сильвестра («Где истинная интеллигенция?»²⁶), которая, с точки зрения отца Константина, совпадает с типичным взглядом представителей церкви вообще. Горячее несогласие отца Константина вызывает убеждение, что «русский интеллигент — это враг Церкви, враг народа»²⁷. Он пытается выявить те «роковые недоразумения», которые разделили русский мир на две части, но считает, что это именно недоразумения, которые могут и должны быть разъяснены и преодолены. С точки зрения отца Константина Аггеева существуют два принципиальных вопроса, разделяющих интеллигенцию и церковь: отношения церкви и государства и отношение церкви к ценности земной жизни. Характерно, что и в том и в другом вопросе отец Константин оправдывает позицию интеллигенции и признает вину, даже «грех», исторической церкви, допустившей искажение в решении этих вопросов. Так, он полагает недопустимым «внесение в сферу религии государственных принципов»²⁸ и слияние церкви с государством и называет полное отрицание земной жизни, проповедь одного загробного идеала — «ложным аскетизмом». Ссылаясь на труды профессора-протоиерея Павла Яковлевича Светлова и епископа Сергия (Страгородского), Аггеев пишет, что истинно христианское понимание предполагает, что «земная и загробная жизнь – один путь религиозно-нравственного развития человека, вечная жизнь начинается здесь, на земле»²⁹. Из этого положения для него напрямую следует вывод о необходимости и даже долге священника войти в самую «гущу жизни» и явить образец общественного деятеля. Эта общественная деятельность священника, в частности сельского пастыря, о котором по преимуществу идёт речь в статье, должна включать заботу о земной жизни, в том числе — материальном быте прихожан, но должна оставаться выше какой бы то ни было политики.

Начало правды

Выступая на различных церковно-общественных площадках, Аггеев неизменно оказывается апологетом интеллигенции. Так, на одном из заседаний «Русского собрания» он выступил с небольшой речью, содержание которой передал в письме Кудрявцеву от 9 марта 1904 года: «На прошлой неделе и вчера я был и вчера произвел немалый шум отсутствием, по твоему выражению, корректности — разумеется, в своей речи. Мы наслышались от Соколова и Преображенского множества сыскного характера обвинений против интеллигенции, — говорили они это против Тернавцева, бывшего тут же. Вчера отец Михаил и я выступили с отповедным словом. Народу было очень много. Я выставил принцип — усердным апологетам Церкви нужно знать христианский принцип — не суди людей за то, что они не сделали, а благодари за то, что сделали. Задумались ли над этим наши обвинители? Справки со своей стороны. Хают “новопутейцев”? Но опять, взвешено ли то хорошее, что дали они? А они дали то-то. Интеллигенция служилая — здесь разве нет просвета?.. Одобрение получил немалое».

Неудивительно, что такая горячая защита интеллигенции, привлекала к отцу Константину её представителей, ищущих церковной жизни. Так, после описанного в письме выступления в «Русском собрании» к нему подошёл профессор Академии Художеств и попросил позволения всей семье стать его духовными детьми. В 1906 году отца Константина приглашал на предсмертную беседу академик Александр Николаевич Веселовский (см. письмо от 6. X. 1906); у него принял крещение философ Семён Людвигович Франк; Александр Блок советовал своей матери обращаться к отцу Аггееву в дни сомнений и раздумий; Вячеслав Иванов посещал церковь при Ларинской гимназии, в которой отец Константин служил с 1906 года. Близкие отношения по литературной работе сложились у Константина Марковича с Николаем Александровичем Бердяевым, Сергеем Николаевичем Булгаковым, Антоном Владимировичем Карташёвым, Дмитрием Сергеевичем Мережковским, Петром Бернгардовичем Струве и многими другими представителями философской и литературной элиты тогдашнего российского общества. Своё магистерское сочинение, посвящённое личности Константина Леонтьева, Аггеев просил почитать Иннокентия Фёдоровича Анненского³⁰.

Ясность и определённость этической позиции отца Константина Аггеева, его стремление действовать по правде несомненно были привлекательны для интеллигенции с присущим ей кодексом социальной справедливости. Со своей стороны, отец Константин был готов распространять критерий правды не только на конкретные этические ситуации собственной жизни, но и на общественную ситуацию в стране в целом, что сближало его позицию с идеями, так называемого, освободительного движения. В статье «Роковые недоразумения» Аггеев писал: «В какой степени отрицаю я политиканство в смысле подчинения вечных принципов религии временным началам общественной и государственной жизни, думаю, ясно из этой статьи. Но если политиканством считать указание соответствия или не соответствия наличных форм жизни заветам Спасителя и стремление посильно содействовать водворению царства Божия в людских отношениях, то, очевидно, в данном случае нехорошими словами называется исполнение священником своего долга»³¹.

Однако события революции 1905–1907 годов уточняют и утончают представления отца Константина Аггеева о различных формах государственной власти и их совместимости с христианским мировоззрением. В статье «Христианское отношения к власти и насилию», опубликованной в «Московском еженедельнике» 7 июня 1907 года, он считает необходимым подчеркнуть, что лично не является сторонником неограниченного самодержавия, поскольку оно в процессе фактического осуществления неизбежно нарушает «основной принцип христианства — ценность человеческой личности»³², однако он выступает принципиальным противником универсальных обобщений своего друга и оппонента Валентина Павловича Свенцицкого, высказанным в статье с аналогичным названием.

Недоумение Аггеева вызывает утверждение Свенцицкого, что самодержавие является единственной формой государственного правления, которая противоположна христианству. Характерна аргументация Аггеева: он исходит не из абстрактного критерия соответствия «Христовой правде», а из своей пастырской практики и исторического опыта. Свенцицкий и члены Христианского братства борьбы полагают, что «неограниченное самодержавие» обрекает любого его приверженца на безоговорочное подчинение царю, а не Богу: «Значит, если царь прикажет поклониться идолу или совершить богохульство, то и тут, признающий царя свои неограниченным государем должен будет повиноваться, согласно обещанию»³³. Аггеев утверждает, что «никто из подлинно религиозных людей и искренних исповедников неограниченного самодержавия… никогда не понимал слово “неограниченный” в <таком> смысле»³⁴. История русской церкви, в частности, пример митрополита Филиппа (Колычева) показывает, что сторонники монархии слово «неограниченное» не понимали буквально и не ставили власть царя выше власти Бога. А пример славянофилов, а также многих православных людей монархических убеждений, лично известных Аггееву (характерно его обращение к собеседнику «таких, как знает В.П., очень много!»), позволяет ему утверждать, что «подлинная религиозная жизнь вполне совместима… с приверженностью самодержавию, неограниченному в смысле, какой придается этому термину государственным правом»³⁵.

«С оживлением церковной жизни придут к нам многие, доныне чуждые нам»

Временем максимального сближения священников «группы 32-х» с русской интеллигенцией стал 1905 год, когда обновление церковной жизни совпало с обновлением жизни всего российского общества. Так, 2 апреля 1905 года Аггеев сообщал Кудрявцеву, что на одном из религиозно-философских заседаний «светские оппоненты» кричали священникам, выступавшим с заявлением «О необходимости перемен в русском церковном управлении»: «Говорите так, как теперь, мы за вами пойдем». Если изначально отец Константин ставил перед собой задачу апологии церкви перед лицом образованной, но внерелигиозной части общества, то постепенно центр его внимания сместился к задаче апологии интеллигенции в глазах не доверяющих ей представителей церкви. В конечном итоге, Аггеев чувствует свою особую миссию в том, чтобы вернуть в церковное лоно тех, кто отошёл от церкви в силу исторических обстоятельств и «роковых недоразумений»: «Мне трудно писать тебе о своих взглядах на интеллигенцию. Но есть между ними верующие. Мы, несомненно, теперь страдаем за нашу дружбу с политическими врагами наших интеллигентов. Мы, несомненно, страдаем, далее, за наше церковное. <…> Что же удивляться, что теперь на нас вымещается так долго бывшее наше господство и гонение на свободу? Разве ты этого не чувствовал всегда, не предвидел? Теперь, в виду своих институтских дел, я более, чем когда-либо, сознаю естественность вражды к нам: подлинно — посеешь ветер, пожнешь бурю… Конечно, не отрицаю того, что много среди интеллигенции нигилизма, отрицаемого мною во имя религии всей душой. Но ведь сей факт теперь лишь вскрывается: будущее, каково бы оно ни было, снимает лишь маску, прикрывавшуюся полицией. Мне ли говорить тебе об этом?! Верую, что с оживлением церковной жизни придут к нам многие, доныне чуждые нам».

Это оживление церковной жизни для Аггеева было связано с преодолением исторического греха Православной Российской Церкви, которая «в своей жизни подчинилась внешним формам и условиям, не только не отвечающим, но даже противоречащим его существу». «Подчинившись светской власти, — писал отец Константин, — пошедши в услужение ей, высшие представители нашей Церкви и логически, и психологически последовательно заменили дело религиозное служением господствующему политическому режиму». Он указывал ряд последствий этого исторического греха, которые требовали уврачевания в первую очередь: «наше богослужение во многих местах является «политической пропагандой»; «пастырское служение низведено на степень чиновничества в министерстве внутренних дел»; «высшая наша иерархия совершенно отстранила от дела управления белое духовенство»; «наши владыки сделались по отношению к низшим членам клира неограниченными монархами»; огромное количество бумаг, «стремящихся при своем все растущем количестве превратить священника в нотариуса»; «миряне в деле церковном — посторонние лица»; церковь «берет под свой покров скорее привилегии богатых и знатных, нежели насущные нужды обездоленных в правовом и экономическом положении».

Отец Константин и его единомышленники выступали за необходимость «неотложной реформы Церкви», которая была связана с возвращением в церковь начала соборности. Ввиду провозглашенного созыва Поместного Собора отец Константин особенно отмечал, что Собор должен стать результатом самостоятельного религиозного делания на местах, а не результатом решения верхов.

Развитие событий первой русской революции позволяет Аггееву выявить ту границу, за которой его сближение с интеллигенцией, зараженной освободительными идеями, становится невозможным. Он видит в действиях революционеров «совершенное самодержавие» и «попрание свободы». Со своей стороны, и его ближайшие соратники по церковно-общественному диалогу не готовы разделить веру Аггеева в то, что обновление жизни России обусловлено состоянием Российской церкви, а не политическими процессами.

Когда известные общественные деятели тех лет Дмитрий Сергеевич Мережковский, Антон Владимирович Карташёв, Дмитрий Владимирович Философов и некоторые другие попытались привлечь столичное духовенство для организации в столице митинга-протеста против усиливавшихся репрессий, границы политической активности Константина Марковича Агеева и близкого ему круга священников стали очевидными. Митинг планировалось приурочить к годовщине Манифеста 17 октября. Инициаторы митинга собирались провозгласить «Воззвание к Церкви», составленное Мережковским в резком полемическом духе³⁶. В «Воззвании» предлагалось от имени собравшихся священников и мирян признать правительство отступившим от духа христианства и лишившимся благословения православной церкви, разрешить армию от присяги, объявить Святейший Синод лишенным канонических прав и возносить молитвы за освобождение народа, прекратив возношение их за царя и царствующий дом. Заявлялось также и о необходимости созвать церковный собор. Карташёв в письме к Мережковскому сообщал о результатах переговоров с лидерами группы «32-х»:

«Дорогой Дмитрий Сергеевич. Был я у Аггеева. Предлагал. Не только нe “зажглись”, но без стыда замяли вопрос, как будто удивляясь моей наивности. Наполовину искренне не понимают, наполовину пугаются, как благонамеренные чиновники. <…>. Все они — только “попы”. На этих днях у них — интереснейшие собрания и рефераты по дух<овно>-акад<емическому> вопросу. Общее собрание разрешено даже Митрополитом (во вторник или среду). Больше им ничего не надо. Они чувствуют себя героями, занимаясь своими делишками и воображают, что этот их домашний “бунт” есть бунт общероссийский и что больше с них ничего не требуется. — Нечего и надеяться на быстрое собрание митинга…»³⁷.

Расхождение по политическим вопросам не привело, однако, к разрыву личных отношений отца Константина с представителями интеллигенции, о чём свидетельствует и его переписка, и его активное участие в деятельности Религиозно-философского общества. Можно констатировать, что в лице отца Константина Аггеева и близкого ему круга православного духовенства на рубеже веков в России началось уникальное движение навстречу друг другу двух полюсов мировой жизни: религиозного и светского, — имевшее в потенции не паритетный постсекулярный диалог, а полное воссоединение двух частей разорванного целого. Плоды этого движения были принесены первой волной русской эмиграции. Николай Александрович Бердяев, протоиерей Сергий Булгаков, протоиерей Александр Шмеман уточнили богословские идеи, впервые прозвучавшие в церковно-общественных дискуссиях начала века, выработали язык для их адекватного выражения. Константин Маркович Аггеев, будучи пастырем-священником, а не учёным-богословом, чрезвычайно много сделал для практического воплощения диалога церкви и светской культуры.