Река, которая течет невидимо
Новомученики и исповедники Российские – священники и миряне, ровесники наших прабабушек и прадедушек, – как они пришли ко Христу, учились, жили, воспитывали детей, общались? Об этом рассказала Елизавета Михайловна Шик, дочь священномученика Михаила Шика на встрече с членами Преображенского братства, прошедшей 14 апреля в часовне Свято-Филаретовского православно-христианского института.
В начале этого года Елизавета Михайловна выступила с докладом на конференции «Равнина русская», однако желание узнать больше о жизни семьи Шик побудило Покровское малое православное братство организовать еще одну встречу с дочерью новомученика. Во встрече приняли участие духовный попечитель Преображенского братства и ректор СФИ профессор священник Георгий Кочетков, председатель Преображенского братства Дмитрий Гасак, члены братства и гости.
Путь к Богу
У Михаила Владимировича Шика (20.07.1887-27.09.1937) путь к Богу и в Церковь был довольно необычным – он был не из священнического сословья и не из православной семьи. Он закончил Московский университет по специальности «Философия и общая история», и занятия философией вызвали у него большой интерес к православию. Елизавета Михайловна прочитала выдержку из его переписки в 1912 году: «Я сегодня был на заутрене с Вернадскими [М.В. Шик был большим другом Георгия Вернадского – прим. Е.М. Шик], для меня это было что-то значительное». Таким образом, он достаточно уверенно шел к принятию крещения. Но креститься еврею в царской России означало обеспечить себе более легкое будущее, чем у его собратьев – этого он не хотел.
В Первую мировую войну (1914–1918 гг.) Михаил Владимирович служил в армии в звании унтер-офицера в хозяйственных частях. Как вспоминает Елизавета Михайловна, он был патриотом России и очень переживал из-за того, что «не стоит под пулями», пытался перевестись в передовые отряды. В то же время Михаил Шик столкнулся с большевиками и понял, что их выступления – это демагогия, манипулирование «темной солдатской массой». В письмах того времени отразился его мучительный поиск – в одних он пишет: «Не могу представить гражданскую войну… стрелять на улицах в своих – это невозможно представить». В других: «Нейтралитет сейчас только для пилатов». В результате он отказался от вооруженной борьбы с большевизмом, придя к выводу, что надо бороться мирным путем: «Против большевика бери не ружье, а книжку».
В 1918 году он крестился. В этом же году женился на Наталии Дмитриевне Шаховской, дочери князя Д.И. Шаховского, секретаря Первой Государственной думы.
Наставники и друзья
В начале 1920-х гг. семья Шик переехала в Сергиев Посад. Михаил Владимирович преподавал историю и психологию в Сергиевском педагогическом техникуме. Работал в комиссии по охране памятников Свято-Троицкой Сергиевой Лавры, возглавляемой отцом Павлом Флоренским, с которым Михаила Шика связывала дружба. По словам Елизаветы Михайловны, близким другом ее отца также были отец Сергий Мансуров, создавший «Очерки из истории Церкви», в которых он рассматривал историю Церкви не как историю расколов и соборов, а как историю святых, историю святости.
«Мой отец стал окормляться у иеросхимонаха Зосимовой пустыни о. Алексия (Соловьева). Именно старец Алексий, ныне прославленный как преподобный, рекомендовал его к принятию диаконского сана. Патриарх Тихон почил, местоблюстителем был митрополит Петр (Полянский), ему очень нужны были верные люди, потому что уже начался обновленческий раскол. Трудно сейчас представить, насколько сложное было время», – рассказывает Елизавета Михайловна.
Первый священный сан – сан диакона – был принят Михаилом Владимировичем в июле 1925 года, рукополагал его митрополит Петр (Полянский), патриарший местоблюститель. И до ноября 1925 года новоиспеченный диакон служил в приходской посадской церкви Петра и Павла, недалеко от Лавры – у еще одного своего друга отца Сергия Сидорова, переехавшего после революции в Россию из Украины.
Вскоре был арестован митрополит Петр, а также все его окружение, в том числе в декабре 1925 г. был арестован и Михаил Владимирович Шик. Полгода он сидел в тюрьме, затем был отправлен в ссылку в город Турткуль Каракалпакского автономного округа. Там его 12 июня 1927 г. рукоположил в сан священника преосвященный Никодим (Кротков), будущий архиепископ Костромской, священномученик (†1938), также находившийся тогда в среднеазиатской ссылке. Из ссылки о. Михаил вернулся в Сергиев Посад в начале 1928 года.
С особой теплотой Елизавета Михайловна вспоминала двух священномучеников – епископов Германа (Ряшенцева) и Серафима (Звездинского), с которыми у ее родителей была духовная связь. С владыкой Германом о. Михаил сблизился во время первого ареста: они были арестованы одновременно, вместе сидели, вместе были на длительном этапе, потом владыку Германа оставили в Самаре, а Михаила Владимировича отправили дальше, в Турткуль. Они вместе планировали рукоположение диакона Михаила в священный сан, но не успели это осуществить. В письмах, сохранившихся у о. Михаила, «видна их очень большая духовная близость, которая только и может возникнуть вот в таких необычных условиях».
«С епископом Германом (Ряшенцевым) у моей мамы была встреча в 1922 году в тюрьме. А у владыки Серафима (Звездинского) духовной дочерью была сестра моей мамы, тетя Аня, – рассказывает Елизавета Михайловна. – У обоих епископов очень схожая судьба: оба были рукоположены в 1919 году, в ссылке – в 1922 году, а дальше практически вся их жизнь проходила в тюрьмах и ссылках. Это люди, которые отдали всю свою жизнь церкви. Все расстреляны в 1937 году: владыка Серафим – 26 августа, владыка Герман – 15 сентября, мой отец – 27 сентября. Вот такие мистические связи».
1927 год начался с декларации Патриаршего местоблюстителя митрополита Сергия (Страгородского), вызвавшей противоречивую реакцию среди духовенства и мирян Русской Церкви, разделив их на три группы – принявших ее, смущенных ею и отвергших ее. Вл. Герман остался верен митр. Сергию, хотя переживал все нестроения – он писал Наталье Дмитриевне Шик в 1930 году: «Наш долг идти за плугом, даже если его начальник в силу своих личных качеств или каких-то обстоятельств ведет себя не так, как хотелось бы, потому что для бедняка и середняка это необходимо». Он считал, что нельзя свое мнение ставить выше ответственности за окормление тех людей, которые не понимают значения Декларации и не разбираются в ситуации.
А вл. Серафим не поминал митрополита Сергия. Он занял сравнительно мягкую позицию, сказав: «Я от митрополита Сергия не отделяюсь, но и не подчиняюсь». И даже рекомендовал своим духовным детям в случае очень острой необходимости причащаться у «поминающих» священников, но желательно «старого рукоположения».
Резать по живому
Декларация митрополита Сергия вызвала большие недоумения, большие разногласия. И перед родителями Елизаветы Михайловны тоже встал вопрос – как принимать сложившуюся ситуацию. Сохранились письма Натальи Дмитриевны – зашифрованные, – в которых она пишет о. Михаилу: «Грустно было слышать то, что Катя [дух дочь владыки Серафима – здесь и далее примечания Е.М. Шик] рассказывала про дядю Сергея [митр Сергия (Страгородского)]. Он хоть и здоров теперь [т.е. он перед этим был в заключении], но в семье у них напряженные отношения. Дети к нему относятся без полного доверия. Особенно не одобряют того его знакомства, о котором мы с тобой слышали [это связь с властями]… Они определенно не хотят признать законность этой связи. Как бы это не привело к раздору в их семье» (июль 1927 г.).
Это был такой период, когда не было жесткой регламентации – в разных храмах в качестве предстоятеля поминали разных иерархов. Например, о. Сергий Мансуров, служивший в 1927 году в Сергиевом женском монастыре под Вереей, получив распоряжение о непременном поминовении митрополита Сергия, решил, что он поминать патриаршего местоблюстителя не будет.
И в 1928 году между близкими друзьями – о. Сергием и о. Михаилом – произошел трагический разрыв по поводу поминания митрополита Сергия (Страгородского). Отец Сергий Мансуров, узнав, что о. Михаил служит в храме, где поминают митр. Сергия, сказал: «Я жалею, что у Вас исповедовался» (накануне они друг другу исповедовались).
Елизавета Михайловна рассказала, что оба очень тяжело переживали этот разрыв. В семейном архиве удалось найти письмо, в котором о. Михаил Шик пишет: «Еще и еще раз я пересмотрел наши разногласия и еще раз укрепился в том, на чем стою. Я признаю митрополита Сергия каноническим заместителем – местоблюстителем московского патриарха, в то же время осуждаю его декларацию и последовавшие за ней его деяния. Однако считаю, что ни Декларация, ни другие его действия не уполномочивают нас на основании правил и преданий святых отцов прерывать евхаристическое общение с ним… Бог видит, как тяжело сознавать, что брат и сослужитель, которого люблю как друга и чту как наставника, отлучает меня от общения с собой в церкви, т.е. говорит «Христа посреди нас нет». Рука долго не поднималась написать Вам. Я боялся, что письмо еще более укрепит черту между нами». Вспоминая о старообрядческом расколе, отец Михаил писал: «Если бы нестроения церковной жизни не преодолевались бы тяготением к церковному единству и любви, то расколы возникали бы по крайней мере каждое поколение. Простите меня, ради Бога, если не сумел удержать в словах этого письма выражение горечи, порожденной болью разделения между мной и Вами. Я писал не для того, чтобы продолжить спор, а ради любви моей к вам и почитания, которые также крепки, как были. Любовь моя дает мне дерзновение сказать вам "Христос посреди нас" с убеждением, что если Вы еще ответите "нет", то Ваш ангел-хранитель произнесет: "И есть и будет"».
Незадолго до кончины о. Сергия Мансурова Наталья Дмитриевна поехала с ним повидаться, отец Михаил поехать не решился. Елизавета Михайловна вспоминала: «Маму приняли очень хорошо. О. Сергий сказал моей маме: "Я по-прежнему люблю о. Михаила и снова готов у него исповедоваться". Вскоре после этого о. Сергий преставился, и мой отец был на отпевании».
В 1930 году, после выступления митрополита Сергия на пресс-конференции для представителей иностранных СМИ, количество «непоминающих» резко увеличилось. По словам Елизаветы Михайловны, «митрополит Сергий объявил, что гонений в России на Церковь у нас нет, в то время как на кафедрах оставалось 7 из 200 епископов, уже было расстреляно очень много людей. И еще, по рассказам, была фраза о том, что у нас вообще по политическим статьям заключенных нет, у нас только уголовные статьи. Т.е., как его поняли, он причислил всех епископов, священников, мирян к уголовным преступникам. С этим они не смогли смириться».
После этого выступления митр. Сергия его перестал поминать на богослужении и о. Михаил Шик. Он в то время служил в храме свт. Николая у Соломенной Сторожки вместе с другом – отцом Владимиром Амбарцумовым. Они вместе ушли за штат, потому что священников, не признававших Декларацию, могли запретить к служению. То сложное время ставило перед верующими выбор между жизнью по правилам, законам и жизнью по совести. И многие искренне не хотели разделений, но и не могли поступиться своей совестью.
Совесть христианина
Разговор о совести христианина продолжился обсуждением положения «непоминающих». Отвечая на вопрос председателя Преображенского братства и проректора СФИ Дмитрия Гасака о том, как изменилось отношение в семье Шик к признанной властями церкви после смерти патриарха Сергия (Страгородского) и избрания патриархом Алексия (Симанского), Елизавета Михайловна напомнила присутствующим о том, что многие из «непоминающих» присоединились к официальной церкви. Например, епископ Афанасий (Сахаров) призвал свою паству объединиться с официальной церковью после смерти патриарха Сергия. По ее мнению, появление общин и групп «непоминающих» было вызвано отношением именно к действиям патриарха Сергия и не являлось общецерковным конфликтом.
«Тогда не было церкви «непоминающих», это были просто общины, группы «непоминающих», которые не были сектантами, потому что у всех у них были свои епископы. Очень большую паству окормляли вл. Афанасий (Сахаров) и вл. Серафим (Звездинский), – рассказывала она. – Название «катакомбники» возникло позже… А Истинно-православная церковь – термин, придуманный соответствующими органами, и туда они относили всех, кого хотели».
«Я думаю, что все-таки не зря было попущено Господом двойное существование церкви. Я геолог, и я знаю, как текут реки: в реке часть воды течет поверху, а другая часть течет в песке под ней, и они друг друга питают. Если пересыхает река сверху, ее подпитывает та часть, что под ней, и наоборот. Так и тут: Господом были попущены два вида существования церкви. Один вид – для массы людей, ходило ведь очень много людей в церкви. Я помню, что делалось в храме Ильи Обыденного на Пасху и на Рождество: мы не заходили, стояли снаружи, потому что оттуда постоянно выносили людей. У людей оставалась тяга к церкви, их нужно было крестить и отпевать. Вся катакомбная церковь не могла этого сделать, а это ведь было нужно. И нужна была отдушина для людей, которым совесть не позволяла оставаться в официальной церкви. Поэтому я не могу вынести свое суждение о митрополите Сергии. Он тоже был орудием в руках Божиих», – ответила Елизавета Михайловна.
Свящ. Георгий Кочетков поделился своими размышлениями о позициях священномучеников Германа (Ряшенцева) и Серафима (Звездинского), которые были действительно «духовными братьями»: «Между ними не было вражды, их позиции не разделили их пред Богом в одной Церкви, хотя и были такими разными. Да, есть канон, но есть и правда, и совесть. Когда вл. Серафим говорит "я не отделяюсь, но я и не подчиняюсь", он хочет как раз соединить эти два принципа… Вот когда забывают об этом принципе правды и совести, как дополнительном к каноническому, возникает вражда: "Ах, вы формально отделились, значит, вы – сектанты, иосифляне, обновленцы и пр."». «Мне кажется, что в этом что-то важное есть, можете ли Вы что-то об этом сказать?» – задал вопрос о. Георгий.
По словам Елизаветы Михайловны в ситуациях, когда разные люди руководствуются своей христианской совестью, важно не враждовать – у каждого действительно может оказаться своя правда: «В каждом отдельном случае нужно говорить о правде отдельного человека, но без ненависти, осуждения, разделения. Для меня в этой истории важно, что они сохраняли любовь между собой».
