«Путь для вас, внуки, открыт. Пора России снова стать Россией»

«Пора России снова стать Россией»

Владимир Васильевич Вейдле

Первое и самое важное условие для этого налицо. Образовался новый, совершенно нового состава, строящий, мыслящий, ведущий общественный слой, – новое служилое сословие, наделенное энергией, уменьями, знанием дела, преданностью интересам страны и еще не порвавшие связи с той крестьянской и рабочей средой, из которой оно вышло. Это не люди, делавшие революцию, а люди, сделанные ею. Им, и особенно новому, молодому поколению их, принадлежит будущее. От них зависит, будет ли оно достойно прошлого, оправдает ли революцию, всю кровь, пролитую ею, исполнит ли обещания, свидетелями которых были мы, – не братья, не отцы, а скорее деды этих людей, – когда их еще не было на свете, в начале нашего столетия. Мы можем им сказать одно, то самое, что и сами они все больше чувствуют и знают: путь к будущему ведет через воссоединение с прошлым, через восстановление нарушенной революцией преемственности. Плечистый недоросль СССР должен вновь овладеть отнятым у него прошлым; тогда он станет вновь Россией – той, что вросла в Европу тысячелетней своей историей.

Дореволюционная Россия была частью Европы, хотела быть, и была европейской страной. В начальные ее времена никакое средостение не отделяло ее от тогдашнего западного мира. Только разгром Константинополя крестоносцами и последовавшее вскоре татарское нашествие привели к боязни «латинства» и к тому отчуждению от остальной Европы, которое наложило на Московское Царство такую тяжелую печать. Но и в течение этих четырех с лишним веков отчуждение было менее полным, чем обычно думают, а главное, после того, как оно кончилось, очень скоро стало ясно, что, преодолев его, Россия обрела подлинный свой путь, который именно отчуждение ей и преграждало. Реформа или вернее революция, положившая ему конец, была свирепа, была разрушительно груба, но направлена была верно, и Герцен был прав, говоря, что Петр бросил вызов России, и что она ответила ему Пушкиным. До Пушкина еще она ответила образованием литературного языка, нового стихосложения и усвоением всех тех западных начал, что легли в основу новой литературы, новой музыки, нового искусства, новой науки и мысли – всего цветения духовной жизни в петербургский период ее истории. Мы в этой петербургской России родились. Мы – очевидцы ее конца. Но и ее последнего расцвета.

Названо было это время «серебряным веком, хотя и продолжался он, как и пушкинский «золотой», всего лет двадцать, но вычеркнуть эти двадцать лет из нашей истории нельзя. Ими завершены и увенчаны ее лучшие два столетия: эти двадцать лет искупили и затмили те немного тусклые годы, что предшествовали им. Все тогда обновилось или начало обновляться, как хозяйственная, материальная жизнь, так и другая, та, для которой только и стоит жить. Обновилось политическое сознание общества и религиозное сознание церкви, обновились университеты и университетская наука, обновилась философия, литература, музыка, театр, все виды искусства. И все это обновление происходило под знаком окончательного соединения с духовной жизнью Западной Европы, причем и теперь, как и в пушкинские времена, это отнюдь не вредило, а напротив, помогало укреплению национального чувства и познанию собственного прошлого. «Открытие» новейшей французской живописи посодействовало «открытию» древне-русской иконы, подобно тому, как деятельное и живое изучение западной истории углубило понимание московской и киевской Руси. Паломничества на Запад, к его святыням, к его старинным городам учили понимать Новгород или Владимир; наши поэты и живописцы находили новые пути, сближаясь с западной живописью и поэзией. Те, чья юность пришла на это время, помнят, что оно было временем подъема всех духовных сил, давшим России очень много и обещавшим дать еще гораздо больше в будущем.

Будущее это не состоялось. Но то, что его готовило, то, что цвело, все-таки не было одним ударом сведено на нет в октябре семнадцатого года. Таких внезапных прекращений духовная жизнь и вообще не знает, да и невежественная власть с твердолобой своей идеологией не сразу научилась эту ненавистную ей жизнь успешно вытравлять. До середины двадцатых годов не раз вспыхивала она пламенем достаточно ярким, а потом теплилась, правда, все слабей, еще лет около десяти. Искры вылетали из-под пепла и позже, вылетают и теперь – чаще даже, гораздо чаще, чем еще недавно – и все это, если всмотреться, искры того самого, когда – то горячего и яркого костра: стоит прорыться сквозь золу, то он будет гореть, будет согревать, как прежде. Не мешает, однако, и вспомнить, что не весь его жар и свет тут и погребен под золой в родной земле. Немало увезено было уже давно в чужие края и не все из этой доли погасло и остыло безвозвратно. Наш серебряный век, хоть и очень ущерблено, но все же продлился во многом из сделанного за рубежом, и для восстановления преемственности все это столь же необходимо учесть, как и все, чем удалось его продлить на его старом пепелище.

Восстановить преемственность, воссоединиться с прошлым можно, лишь начав с прошлого самого недавнего. Несмотря на все препятствия, на все окрики сверху, люди, что помоложе, превосходно это поняли у нас. Не со вчерашнего дня множатся признаки живейшего интереса в новом ведущем слое и особенно среди университетской молодежи к литературе, мысли, искусству именно этого сугубо запретного и черней всех других оклеветанного времени. Знать ей о нем не велят, прячут его за таким, например, чумазым заслоном, как десятый том «Истории русской литературы», изданный Академией наук, должно быть, по поручению заседающего в Чухломе «Общества по изучению древностей Пошехонья». Стоит перелистать его, чтобы понять, какой огромный труд предстоит тем, кто пожелает восстановить связь как раз с самым нужным, с самым нашим недавним, но подлинным, а не препарированным по давно всем надоевшим, но все еще обязательным рецептам прошлым. Однако там, где истина всего сильней искажена, там и больше всего смысла работать над восстановлением истины. Нигде в нашем прошлом не найдется столько пищи для будущего, как в этих оболганных блюстителями казенного правоверия, несчастных во многом, но славных и памятных годах.

Возврат к прошлому невозможен. Но именно поэтому, что в новом поколении и мысль о таком возврате никому в голову не придет, преемственность может и должна быть восстановлена. Не с московской, разумеется, Русью, не с опричниной, не с боязнью нового и чужого, не с готовностью к вечному повторению пройденного – всего этого у нас и так хоть отбавляй, – а с Россией петербургской сквозь то время, когда была оборвана необходимая и естественная с нею связь. И тут тоже, конечно, не с тем, о чем нам все эти годы постоянно напоминали: не с Аракчеевым, не с крепостным правом, не с дубиной Петра и шпицрутенами Николая Первого, не с квасным патриотизмом, не с шестидесятническим варварством в области искусства и литературы, а со всем лучшим, что в ней было и что теперь зарыто, забыто, оклеветано, искажено. Да и вся в целом ее история, и только она одна, может и должна научить самому трудному, самому нужному: тому, как ее продолжить. А продолжить ее надо, после того как, вот уже сорок с лишним лет, не продолжали ее, а ей изменяли, предавая ее, зачеркивая ее смысл.

Петербургская Россия воссоединила Московию с Западом, завершила единство Европы, утвердилась в ней, приобщилась ее духовному богатству и приумножила его от собственной своей полноты. Нынешняя, если хочет ей наследовать, должна заново прорубить окно – не в Европу даже, на первых порах, а в свое близкое, родное, но на половину неведомое ей, украденное у нее прошлое. Соединясь с ним, как того ищет пореволюционное молодое поколение, она соединится и со всем другим, что от нее прячут и калечат: с европейским прошлым, столь же нужный ей, как и свое, и с европейским настоящим, для построения единого для России и Европы будущего.

Чтобы это случилось, нужно вымести сор из избы, убрать гнездящуюся по углам путаницу и мертвечину, выбросить за окно отрепья давно исчерпавшей себя, давно уже беспредметной идеологии. Срок для этого настал. Люди для этого есть. Пора нашей стране очнуться, прозреть, пора зажить на ветру, а не взаперти, новой, зрячей, полноценной жизнью.

Путь для вас, внуки, открыт. Пора России снова стать Россией.

«Обращение к русской молодежи».

Протопресвитер Василий Зеньковский

Я рад, что имею возможность обратиться к русской молодежи – далекой, незнакомой, но тем более дорогой. Хотя я очень давно покинул Россию, но никогда не переставал жить ее темпами – отсюда и выросли мои книги, посвященные России («Русские мыслители и Европа», «История русской философии» т. 1-2). Это погружение в великое наследие прошлого России охраняло мою связь с нею во все годы изгнания, - а близкое знакомство с Западом только усиливало во мне сознание русского своеобразия, сознание особых путей России.

Я люблю Запад, слежу с глубоким интересом за всеми его идейными течениям, но тем отчетливее я сознаю основную неправду в западной культуре, от которой страдала, да и ныне немало страдает и русская мысль. Эта неправда Запада заключается в системе секуляризма, т.е. в отрыве всех видов творчества (науки, философии, морали, искусства, экономии) от Христа, от Его правды. Запад вовсе не забыл о благовестиях Христа, на Западе и сейчас есть много глубоко верующих людей, есть удивительные духовные искания, но культура Запада давно уже строится в независимости и даже сознательном противлении всему тому, что принес в мир Христос. Ядовитое дыхание секуляризма глубоко отравило западных людей, - и это сознают многие западные мыслители. Но как вернуть культуру к ее исходным вдохновениям?

Вопрос этот стоит не только перед Западом, но и перед Россией. Мы не можем и не смеем совсем отделяться от Запада, - и Достоевский был прав, когда говорил, что у русских людей две родины – Россия и Запад. Мы были едины с Западом и тогда, когда Петр Великий «прорубил окно в Европу», и когда русские люди стали жадно усваивать то, что сложилось к этому времени на Западе. Но, усваивая западную культуру, мы стояли и стоим перед вопросом, что мы можем и должны внести от себя в мировую культуру? Мы не можем не сознавать, что русская душа, при всей ее близости к душе западной, все же во многом отлична от нее. Но в чем? Как найти нам наш русский путь? Конечно, сейчас, когда в России подавлена свобода, ее внутренний мир формируется как бы «под спудом», но нельзя не верить, что Россия выйдет, наконец, на путь свободного развития, и тогда перед ней встанет во всем объеме вопрос о путях русской жизни.

Мне хотелось бы со всей силой предостеречь русскую молодежь от равнодушия, а тем более от враждебного отношения к Западу. Коренное наше родство с Западом не может, не должно быть забыто; наш русский путь не против Запада, а вместе с ним. Единство наше с Западом не есть только единство в исходной основе – в христианстве, но единство наше заключается и в том идеале, который заложен в душах людей Христом. Если западное христианство во многом шло (в середине века) неверными путями, чем породило разбегающиеся по всем направлениям течения протестантизма и так называемую «нейтральную», т.е. безрелигиозную, а потом часто и антирелигиозную культуру, - то все же дух Христов не угас на Западе.

Наш исторический путь был иным, так как он был связан с православием, которое избегало неверной и вредной централизации церковной власти, сохранило в себе дух свободы. Избегало Православие и всего того, что принес с собой протестантизм с его религиозным индивидуализмом. Православный Восток всегда открывал простор для национального начала, православные богослужения всюду совершаются на местном языке, - что освободило нас от языкового униформизма, который на Западе так долго мешал развитию национальных культур.

Самое главное – нам дорого начало соборности: мы ценим единство, но в свободе; соборность есть свободное единство – оба эти начала вместе и создают соборность. Соборность есть не только условие творческого развития, но соборность преодолевает индивидуализм, т.е. погружение каждого в свою отдельную жизнь. Но соборность не есть просто коллективизм, а есть сочетание братства и свободы – и именно соборность должна быть внутренне связана с Церковью, с ее благодатными силами. Соборность, связывая нас с Церковью, охраняет нас от современного распада культуры на отдельные («автономные») сферы творчества.

Россия призвана явить миру всю правду Православия, вернуть веру человека. Эта вера в человека была утрачена на Западе еще блаженным Августином (5 век), она была окончательно погребена Лютером и Кальвином. А у нас, где в центре религиозной нашей жизни стоит праздник Пасхи, у нас именно в пасхальных переживаниях, когда мы обнимаем всех, как братьев, мы находим подлинное откровение о человеке, укрепляем нашу веру в человека. В пасхальных переживаниях и весь мир сияет, оттого и говорим мы о «пресветлом Православии»: любовь к миру, радость о мире, жажда внести в мир свет и любовь, и есть самое драгоценное, что несут нам пасхальные переживания.

Скажем прямо и откровенно: вся надежда в том, что наше Православие, когда русская жизнь вновь станет свободной, вызовет к жизни новый стиль, новый тип культуры. Вся надежда в том, что Православие принесет свой свет и на Запад – не для того, чтобы там забыли то ценное, что было в истории Запада, но чтобы Запад обрел в Православии единство культуры и Церкви, единство творчества и жизни.

Россия призвана явить миру то, идеал чего жил и живет в русской душе – явить движение к братству людей, к социальной правде, к творческой свободе. Россия нуждается для этого не только в той внешней свободе, которой она лишена сейчас, но она нуждается в творческом вдохновении, которое она найдет лишь в Церкви. Без всякого самопревознесения мы можем сказать: будущее мира зависит от того, сможет ли свободная Россия воплотить в жизнь – и для себя всего мира – всю правду, которой жило и живет Православие.

«Обращение к молодежи России»

Лев Александрович Зандер

Вы выросли в стране, в которой официально отменили веру в Бога и объявили целью жизни материальное благополучие человека. Вас уверяли в том, что атеизм – истина, что наука не совместима с религией, что цели человеческой жизни конечны и достижимы.

Может быть, вы этому поверили и продолжаете верить; но вернее, что в вашей душе остается сомнение: не является ли все это мировоззрение просто частью партийной программы? Соответствует ли оно действительно той большой науке, которая неустанно и честно ищет истины, и не есть ли оно продукт малой учености, выполняющей социальный заказ власти? Может ли человек удовлетворится конечными земными целями? А, достигнув их, осуществив «равенство всеобщей сытости», не станет ли он жертвой безысходной и безнадежной скуки?..

Если эти мысли возникали в вашем сознании и стали тревожить ваше сердце, то вы уже вышли на дорогу исканий: вы переросли ребяческую стадию «веры в социализм», которая по своей психологической и социологической структуре является псевдоморфозой религии, то есть попыткой удовлетворить религиозную потребность идеалами, лишенными религиозного содержания.

На этом пути вы не одиноки; им шли многие до вас, и их опыт, запечатленный в ученых трудах, проверенный подвигом жизни, может послужить и вам: не как указка и руководство (ибо в духовной жизни каждый идет своим собственным путем, не повторяя и не подражая другому), а в качестве того духовного материала, которым вы можете воспользоваться, строя свое мировоззрение и жизнь.

Общая магистраль духовного развития, как России, так и Запада неизменно ведет современную мысль «от марксизма к идеализму» и от отвлеченной философии к положительной религии. Путь этот – долгий и трудный – сопряжен со многими опасностями, на некоторые из коих я хотел бы вам указать (ибо всю свою жизнь думал и их изучал.)

Главная из них заключается в нашей несчастной склонности абсолютизировать все наши мысли и восприятия: разочаровавшись в какой-либо идее, мы сразу же отбрасываем ее всю, целиком, забывая, что «нет такого заблуждения, которое бы не содержало в себе доли истины». В таком случае название той или иной системы или мировоззрения воспринимается нами почти как ругательство и становится «жупелом», которым мы без разбору обозначаем все, что нам не нравится. Нет ничего более элементарного, непродуманного и грубого, как бросаться такими словами, как социализм, капитализм, идеализм, реакция, поповство и т.п. Обыкновенно подобные слова – лозунги теряют всякое логическое содержание и служат простыми сигналами для возбуждения враждебных эмоций.

На самом деле вопрос оказывается гораздо сложнее и дифференцированнее; так переход от «марксизма к идеализму» означает разочарование в марксизме, как целостном мировоззрении, претендующем охватить и объяснить все стороны жизни, а отнюдь не отказ от тех бесспорных положительных элементов, которые марксизм в себе заключает. То же относится и к идеализму (который, вместе с родственными ему романтизмом, часто употребляется в поносительном смысле представителями односторонней и исключительной церковности); идеализм неприемлем, как философская система, претендующая на абсолютную истинность, присваивающая себе право последнего суждения (Гегель). Но из этого никоим образом не следует, что отказ от идеализма должен быть связан с отрицанием Платона и Канта, реальности идей и критики познания…

В еще большей степени это относится к религии. Нет ничего более ложного, как противополагать религию, как правду о небе, иной правде: о земле. Религия охватывает собой все: и небо и землю. Само слово religio означает связь: Бога и мира, Творца и творения, неба и земли, вечного и временного, абсолютного и конечного. Христианство есть религия богочеловечества и богочеловечности, религия близости Бога к человеку и человека к Богу. Превращать христианство в одну только заботу о загробном существовании, исключать из него всю полноту земных задач – значит искажать ученье Христа, спиритуализировать его сущность, забывая, что весь человек, а не только его духовная сторона, ест образ Божий, и в качестве такового достоин любви, заботы и достойного существования.

Говоря о всеобъемлющей природе Христа, мы подходим к другой опасности, которая встречает нас на пути духовного развития и которая кажется нам более тонкой, чем простое неверие. Ибо последнее не может быть глубоким: пред лицом серьезной испытующей мысли, честного исследования и известной духовной глубины, отрицательные догматы атеизма оказываются столь поверхностными и плоскими, что держаться за них можно, только имея предвзятые точки зрения. И рано или поздно они должны уступить месте жажде положительного и абсолютного; ибо отрицание не может напитать нашу душу; говорить же о научности атеизма просто нелепо: 1) наука занята исключительно тем, что устанавливает связь между идеями и явлениями, но совершенно не способна доказать бытия чего бы то ни было (экзистенциальные суждения по своей природе интуитивны и эмпиричны и не могут быть предметом дискурсивно-научного мышления); 2) с логической точки зрения отрицание есть всегда разрушение наличного или предполагаемого утверждения; отрицания как такового – безначального и независимого – быть не может; можно поэтому говорить о моем не чувствии Бога, о моей слепоте в отношении духовных реальностей (разрушая этим чьи-то предположения о моей вере, чувстве и зрячести), но говорить о том, что Бога нет – бессмысленно…

Однако жажда абсолютного – неизбежная психологически, необходимая логически – еще не есть религия, но только сознание ее необходимости.

Для того, чтобы выйти из заколдованного круга нашей имманентности, необходим скачек, трансценз, чудо. Ибо только ответ живого Бога на человеческое вопрошание может положить начало новой жизни. И об этом нам говорит Священное Писание: «Отец Небесный даст Духа Святого просящим у него» (Лк. 11-12). Но – «сие не от вас – Божий дар; не от дел, чтобы никто не хвалился» (Еф. 2-8-д).

Но вот здесь, в этой новой жизни с Богом и в Боге, мы встречаемся с новыми опасностями, коренящимися в самой сущности религиозной феноменологии.

Религия есть связь человека с Богом. В этом смысле она есть неисследимая глубина его личной жизни, тайна, которая не может быть понята и объяснена… Но человек живет не только личной, но и общественной жизнью: вне семьи, общества, государства он не мыслим. И все в его жизни имеет одновременно и личный и общественный коэффициент. В этом смысле религия есть явление не только мистики, но и социологии; и в качестве последнего она неизбежно приобретает характер установления, организации, культа, церкви. В нормальных взаимоотношениях все эти внешние элементы являются символами, носителями, преломлениями духовных реальностей. Они ее в себе содержат и к ней ведут. Но беда в том, что связь эта неизбежна: внешнее может отрываться от внутреннего, так же как внутреннее может стремиться обходиться без внешнего. И здесь нас ожидают самые неожиданные возможности, одинаково соблазнительные как для верующих, так и для неверующих, но ищущих веры.

Мистическая жизнь может быть отвлеченной, невоплощенной, не церковной; в таком случае – без руководства и проверки, выработанных веками, без традиции – она легко вырождается в эмоциональное возбуждение, в мистическое фантазирование и истерию (ср. фантастику сведенбортианства, экстазы пентикостариев и др.). а с другой стороны: абсолютизирование внешних форм церковности может повести к обрядоверию, к внешне правовому пониманию религии, к лицемерию… Эти опасности присущи всем религиям и всем церквам; избежать их можно только духовной бдительностью, которая знает, что все духовное должно быть воплощено и что все материальное должно быть носителем духовного. Путь этот труден; следуя ему, мы все время отклоняемся, то в одну, то в другую сторону и подаем повод к соблазнам как тем, кто возмущается нашим равнодушием… к тому же миру.

Еще более остра эта опасность для тех, кто только ищет веры и издалека присматривается к церкви. Феноменология религиозной жизни, те исторические кристаллы, в которые она отливается (богослужения, таинства, обряды, иерархия…), являются для них просто лишенными смысла; и только присущая им красота может привести их к мысли, что за этими внешне непонятными формами скрывается единственное по своей глубине и мудрости содержание. С этой опасностью можно и должно бороться: надо только помнить, что Церковь тысячелетиями впитывала в свою жизнь все культурные богатства мудрости и красоты и что поэтому ее парчовый покров внешне не похож на простоту проповеди Галилейских рыбаков. Но с другой стороны мы должны помнить, что содержание этой проповеди осталось тем же и что вся красота красок, звуков и форм по существу говорит нам о том же: о любви к Богу и о любви к человеку.

Особенно важно помнить об этом тем, кто почувствовали себя призванными, переступили порог и оказались внутри церковной ограды. Как часто забывают они о тех, кто еще бродит около церковных стен! Как часто самоутверждаются они в своем благочестии и горделиво смотрят на тех, которые еще сомневаются и ищут!

Для русской молодежи, воспитавшейся в догматах марксизма, величайшей опасностью является замена одной системы мысли другой «системой» – бесконечно более глубокой, но живой и животворящей только в том случае, ели она не оторвана от того живого источника, от того творческого Начала, для коего она – только проводник и истолкование. Путь в Церковь есть путь в Жизнь – в жизнь, полную радости и мудрости.

Эта жизнь противостоит смерти, как свет – тьме. О победе же жизни над смертью и света над тьмою нам поведано в первых же словах благовестия Иоанна:

В Нем была жизнь
И жизнь была светом для людей
И свет во тьме светит
И тьма его не объяла.