Послушание становится служением
Смысл аскезы
Преподобномученицу Марию (Скобцову) зачастую обвиняют в том, что она была противницей аскезы как таковой. Например, митрополит Евлогий (Георгиевский), который сам постриг мать Марию в монахини, искренне считал, что она не только «не понимала аскезы, но и отрицала ее, считая аскетизм устаревшим, ненужным» [1]. Попытаемся выяснить, так ли это.
Опыт и мысль матери Марии невозможно рассматривать в отрыве от контекста мысли Русского религиозного возрождения ХХ века, а в частности, без соотнесения с мыслью и опытом таких видных его деятелей как прот. Сергий Булгаков, которого мать Мария считала своим духовным отцом, и Николай Бердяев, ее близкий друг и сподвижник.
И мать Мария, и о. Сергий, и Н.А. Бердяев, впрочем, как и другие деятели Русского религиозного возрождения, задавались вопросом: что есть подлинная христианская аскеза? Для того чтобы ответить на него, они тщательно изучали аскетическую литературу. Еще в 1925 году мать Мария написала рассказ, по неизвестным причинам так и не опубликованный, в котором она в символическом образе Иоанникия выразила свою позицию относительно аскетизма и его целей. Эта позиция во многом совпадала с отношением к аскетизму о. Сергия Булгакова и Николая Бердяева. В 1930 году в Париже прошел ряд семинаров о христианском аскетизме и православной культуре, где горячо обсуждались темы, связанные с взаимоотношениями христианства и аскезы, и в частности с послушанием. Позднее в статье «Аскетизм» на вопрос, нужна ли аскеза, мать Мария однозначно отвечает, что именно аскетизм вынес православие на своих плечах: «Столпники, молчальники, борцы со страшными искушениями пустыни, молитвенники за мир, подвижники и аскеты – вот что было спинным хребтом православия» [2].
Еще категоричнее заявляет о. Сергий Булгаков: «Христианство и аскетизм – тождественные понятия» [3], подразумевая под аскетизмом совершенно определенную вещь – усилие в преодолении тварности и греховности. При этом он добавляет: «Если все христианство есть только аскеза, то какое отношение к миру может быть кроме безразличного?»[4].
Н.А. Бердяев в главе «Смысл аскезы» книги «Дух и реальность», с одной стороны, говорит о всеобщности аскезы как концентрации внутренней силы, с другой – различая положительную и отрицательную аскезу и выделяя три типа аскезы – страха и заслуги, освобождения от власти мира и аскезы любви, он говорит о том, что «принцип аскезы противоположен принципу любви». Отрицательную аскезу, действующую путем подавления и уничтожения греховных страстей без направленности на «положительное творчество и пробуждение любви к положительным творческим ценностям», Н.А. Бердяев считает «дегенерацией» аскезы [5]. В том же ключе рассуждает и мать Мария в одной из самых ранних своих религиозно-философских работ «Святая земля» (1927 г.), говоря, что отречение – не есть путь победы над злом, а его воплощение, она противопоставляет отречению преображение: «Пути отречения не истинно сущие. Они – только кружение вокруг центра, а не движение к нему по радиусу» [6].
В итоге же тщательное изучение аскетической монашеской традиции и личный духовный опыт приводит и мать Марию, и о. Сергия Булгакова, и Н.А. Бердяева к одному выводу, что конечная цель подлинной аскезы, по словам преп. Исаака Сирина, – в «возгорании сердца» человеческого о творении, то есть в любви. Все они говорят о подменах и соблазнах в аскезе, проявляющихся в первую очередь в оскудении любви к человеку и миру. Тему аскезы в видении этих разносторонних мыслителей раскрыть в рамках небольшой статьи невозможно, поэтому в ней приводятся только некоторые аспекты, показывающие в их трудах ее сложность и антиномичность.
Послушание как монашеский обет
Основную проблему в принятии аскетизма и в частности послушания для своего времени мать Мария видит в «отсутствии преемства в жизненной традиции». В неменьшей, а может быть, и в большей степени можно констатировать отсутствие жизненной традиции в аскезе в наше время. Попытка ее обретения, как говорила мать Мария, носит тоже «книжный характер». «Нам не дано, – пишет она, – простое следование прежним традициям, мы не можем только повторять, и из этого вытекает острая необходимость наблюдать, взвешивать, решать, пробовать» [7]. Условия жизни побуждают мать Марию и других религиозных мыслителей ХХ в. к поиску новых путей для монашества и аскетизма.
Монашество, по матери Марии, определяется его обетами, в первую очередь послушанием, на котором делался акцент в последние века, то есть в то время, когда обеты и аскеза в целом воспринимались как умерщвление плоти (пост, бдение и др.) и как умерщвление воли (тут в первую очередь должно быть названо послушание), то есть в отрицательном смысле. Это мать Мария, как и о. Сергий Булгаков, связывают с развитием института старчества. Полная отдача воли в руки старца, слепое и беспрекословное выполнение его воли, по мнению матери Марии, как бы снимает личную ответственность, когда «от монаха требуется одно – не иметь не только своей воли, но не иметь и своего рассуждения, своих оценок, своего выбора» [8]. Притом как обязательные элементы послушания вполне могут присутствовать такие вещи как милосердие, жалость, любовь, труд и даже жертвенность. Но им надо знать меру. Это важно, но это не главное, это не должно проникать глубоко в душу. То есть главное – это послушание. Все остальное лишь долг послушания, того единственного, что не имеет границ. Пределом в таком подходе является следование воли старца, независимо от того, что он впал в ересь. Выполнение еретических требований такого старца в данной парадигме не рассматривается как грех, так как «самый факт послушания перекладывает всю ответственность за совершенный грех на того, кто его жизнью руководит, то есть на старца» [9]. Мать Мария различает подлинные дела милосердия и любви и «поделку», которая может выражаться в одних и тех же делах, но исходить из различных посылок. «Поделка» – это дань послушанию, выполняемая в порядке планового «патронирования» и имеющая четкие границы. Любовь здесь становится лишь особым видом послушания, благочестивым упражнением. Ей нужно знать меру, главное же – послушливое стояние пред Богом ради спасения своей души.
Этот конфликт мать Мария выразила в своей пьесе-мистерии «Анна» в образе монахини Павлы:
Здесь я живу для спасенья
Моей многогрешной души,
Для послушанья, смиренья,
Для жизни в уставной тиши.
И не могу расточать я
Скупо отмеренный срок,
И не открою объятья
Любому за то, что убог.
Страшно растратить мне время.
Слышу призыв: поспеши.
Одно принимаю я бремя:
Моей многогрешной души [10].
В том же ключе рассуждает о. Сергий Булгаков, утверждая, что «для аскетической установки не может существовать никаких самостоятельных ценностей и никаких отношений, кроме утилитарностей и послушания». «При таком взгляде на жизнь, – пишет о. Сергий, – единственным нормальным отношением к жизни является устремление убить инициативу, волю, творческую устремленность, лишь бы не иметь своего лица, и искание старца для такого человека – высшая цель» [11].
О тех же подменах говорит и Н.А. Бердяев, который с трудом воспринял принятие монашества Елизаветой Скобцовой. Он утверждает: «Монашеская аскеза не только подменила евангельскую заповедь любви послушанием, но и извратила самое послушание. Послушание перестало быть слушанием Бога, служением Богу и стало послушанием человекам». Бердяев говорит не только о снятии ответственности в результате крайних форм послушания, но даже о «потере совести и достоинства человека». Плодом подобного послушания может стать служение злу, так как послушные люди, привыкшие «сваливать» все на других, легко отдаются в рабство злу [12].
Послушание как служение
Так что же? Получается, что сам принцип послушания как отсечения воли порочен? Мать Мария подчеркивает, что условием его выполнения может быть только одно – наличие старца, подлинного старца, духовного отца, с любовью ведущего своего послушника. Здесь же встает вопрос о границах послушания, и временных, и богословских. Мать Мария, как и многие подвижники ХХ века (например, архим. Таврион (Батозский)), считает невозможным реставрацию института старчества по одной простой причине: отсутствия старцев. А постановка цели жизни как поиск старца становится в современных условиях почти пороком, так как жизнь, по мнению матери Марии, сама ставит сегодня монаха в ситуацию ответственности. Поэтому, считая послушание как таковое неизменным, мать Мария предлагает увидеть новый его смысл. Ныне «послушание становится служением». Оно должно быть не менее суровым, только ответственность теперь лежит на монахе, или, скажем точнее, иноке. Он сам должен мерить меру «своей добросовестности, жертвенности и самоотдачи». А старцем здесь становится сама Церковь, которая вручает ему ответственное церковное дело [13].
Интересно, как иллюстрирует мать Мария это видение в житии преп. Марины в «Жатве Духа». Это единственное житие, в котором встречается слово «послушание», и встречается оно шесть раз. Преп. Марина – это девушка, подвизающаяся в одежде юноши в мужской обители. Несколько раз говорится о ее послушании и великом труде: «все почитали этого молодого брата за великие труды его и за послушание»; «прилежно подвизался инок Марин, постом и молитвой спасая душу свою, а усердием, трудом и послушанием снискивая всеобщее почитание»; настоятель просит Марину пойти на огороды, «дабы своим трудом показать послушание». Но не за послушание ее прославила Церковь и не за послушание ее подвиг описала мать Мария. А скорее за то, чего не требовало от нее никакое послушание. За то, что она, в общем-то, оговорила себя. Она взяла чужой грех и его последствия на себя, то есть сделала то, что совершил Христос, «единственный подвигоположник мирского делания». Христос «в Своем послушании мирском истощил Себя, и Его истощание есть единственный пример для нашего пути» [14]. Именно такое послушание, подобное послушанию Христа до смерти крестной, мать Мария считает подлинным («Он смирил Себя, быв послушным до смерти, и смерти крестной» (Фил 2:8)).
Интересно то, что игумен в житии, если говорить строго, изгоняя преп. Марину из обители, не следует своему послушанию духовного отца, то есть он снимает с себя ответственность, не желая принимать поношение от хозяина гостиницы за грех своего инока. Марина же, как несколько раз сказано в житии, «с радостью» соглашается исполнять любое послушание, что для аскезы совсем не требуется. Мы видим, что святая все время делает больше того, что требует послушание. На библейском языке это можно было бы назвать «милостью», которая превышает всякий закон, выводит за рамки человеческого делания, то есть тем, что может творить только Бог.
1. Гаккель С., прот. Мать Мария. ВПМД, 1992. С. 47.
2. Мать Мария. Елизавета Кузьмина-Караваева. Аскетизм // Жатва духа. СПб., 2004. С. 86.
3. Протоколы семинаров отца Сергия Булгакова о Христианском аскетизме и Православной культуре // Братство святой Софии : Материалы и документы. 1923–1939. Москва – Париж, 2000. С. 149.
4. Там же. С. 150.
5. Бердяев Н. Дух и реальность. Основы богочеловеческой духовности. Paris : YMKA-Press, 1937. С. 400–404.
6. Мать Мария. Елизавета Кузьмина-Караваева. Святая земля // Жатва Духа. СПб., 2004. С. 384.
7. Мать Мария. Елизавета Кузьмина-Караваева. О монашестве // Жатва Духа. С. 105–106.
8. Мать Мария. Елизавета Кузьмина-Караваева. Еще о монашестве // Жатва Духа. СПб., 2004. С. 124.
9. Там же.
10. Кузьмина-Караваева Е. Равнина русская. СПб., 2001. С. 283.
11. Протоколы семинаров отца Сергия Булгакова о Христианском аскетизме и Православной культуре // Братство святой Софии : Материалы и документы. 1923–1939. Москва – Париж, 2000. С. 149.
12. Бердяев Н. Дух и реальность. Основы богочеловеческой духовности. Paris : YMKA-Press, 1937. С. 406.
13. Мать Мария. Елизавета Кузьмина-Караваева. Еще о монашестве // Жатва Духа. СПб., 2004. С. 125–126.
14. Мать Мария. Елизавета Кузьмина-Караваева. Мистика человекообщения // Жатва Духа. СПб., 2004. С. 116.
