Поэт Петр Брандт: мы не позволяли угнетать себя идеологией

В 1970-е годы в советской России появилась целое подпольное движение представителей культуры — поэтов, писателей, художников, музыкантов, ученых. Десятки, если не сотни, неформальных дружеских кругов собирали людей, не желавших вписываться в рамки официальной советской науки и культуры, требовавших от человека фальши и двуличия. В свободной атмосфере, без всякой цензуры, они проявляли свои творческие таланты и сами являлись друг для друга первыми ценителями. Известным местом для встречи неформалов в Ленинграде было кафе на углу Невского и Владимирского проспекта, неофициально называвшееся «Сайгон» и просуществовавшее до 1989 года.

В эти дни завершения празднования Пасхи мы публикуем цикл стихотворений Петра Брандта, ранее никогда не публиковавшихся вместе, и беседу с автором.

Путь к Богу

Безусловно, в нашей компании, в Сайгоне, были христиане. Сам я тогда еще не был воцерковлен, но со мной это постепенно происходило. Однако были среди поэтов этого круга осознанно православные, например, Олег Охапкин, Борис Куприянов и многие другие. Как это случилось со мной? Наверное, в начале была какая-то неудовлетворенность собой и тем, что происходило вокруг, ощущение внутренней пустоты, что ли… Мне самому это было странно. Внешне все выглядело благополучно: я поступил в университет, на серьезный факультет – матмех. Это само по себе что-то значило, тем более в 1960-е годы. Но было у меня ощущение, что я чего-то не исполняю. Я никак не мог получить ответы на многие вопросы, которые передо мной в то время встали, и главный из них: как оправдать мою собственную жизнь?

Волею судеб именно тогда я попал в общество поэтов свободной культуры. Для меня это не было миром литературы. Я, сын достаточно уважаемого писателя, с детства видел в своем доме многих его коллег – этим меня нельзя было удивить. Этот новый для меня мир был больше, чем круг поэтов. В нем был какой-то более мощный смысл. Наверное, это была вера. Чаще всего она была скрытой, но, тем не менее, присутствовала в тогдашнем обществе Ленинграда, отделенном от официоза. И это как-то проступало.

Советские верующие

Вы же знаете, что в советское время вера была гонима, поругана. И хоть официально к ней относились лояльно, но на самом деле над верующими просто смеялись – например, в школе. И если человек объявлял себя верующим, он тут же становился изгоем. Зато те немногие, кто составлял тогда церковь, были истинными подвижниками. Скажем, я помню, как на моих глазах случайно пришедшие в храм бабульки от начала до конца спели Литургию.

В Печорском монастыре есть надвратная Никольская церковь. Служба в ней начиналась в пять утра, и хора там вообще не было. Служили иеромонах и иеродьякон. В определенные моменты иеродьякон поворачивался к народу и пел. Те, кто пришли, пели вместе с ним. Это была норма. Я часто вспоминаю об этом, когда вижу, что в наше время люди не могут спеть праздничный тропарь, хотя все разрешено, все можно найти. У каждого времени – свои пороки и свои подвиги.

Поэзия оттепели и поэзия христианства

Если говорить о поэзии, то христианство проступило в ней именно в творчестве поколения семидесятников. Поэзия хрущевской оттепели, на мой взгляд, это скорее поэзия атеизма. Хрущевское время – это время интеллектуального гонения на веру. Тогда за веру уже не расстреливали. Однако культурно-интеллектуальный напор воинствующего атеизма, исходивший от официальной идеологии, едва ли уступал послереволюционному времени. Поэты хрущевской оттепели, охотно участвовавшие в развенчании сталинизма, позволявшие себе какие-то свободные жесты, защитниками веры, конечно, не являлись. Они вполне вписывались в новый мир тогдашнего официоза (впрочем, я не могу говорить огульно обо всех; безусловно, и там могли быть исключения, я говорю об общей тенденции).

В противоположность им при продолжавшей существовать официальной идеологии и в Москве, и в Петербурге, и, возможно, в других городах, возникла поэзия христианства. Из москвичей явным представителем такой поэзии являлась, например, Ольга Седакова. И уж, конечно, такая поэзия никак не могла вписаться ни в хрущевскую, ни в брежневскую культуру и существовала неофициально.

Языческий культ коммунизма

Советское время было не просто атеистическим. Это было время обязательного для всех языческого культа. Это гораздо больше, чем атеизм. С самого детства человек включался в этот культ коммунистических идеалов. Далее люди воспитывались в нем и все время должны были это чем-то подтверждать: вступлением в пионерскую организацию, например, или своими высказываниями. Я помню стихотворение со времен детского сада: «На свой флажок, на красненький, любуюсь я, гляжу…».

В школе, если человек не вступал в пионеры, он становился маргиналом хуже, чем второгодники, особенно если говорил, что он верующий. У меня была знакомая девочка, которая из-за веры отказалась вступать в пионеры. Но такое встречалось очень редко и всегда определяло человеку место изгоя.

Все вышесказанное означает, что в то время не только сама вера была праведным шагом, но и просто открытый отказ от лояльности к официальному культу был своего рода подвигом. И такой отказ, безусловно, благословлялся Небом.

В моей компании, в Сайгоне, было много неверующих, но никто из них не участвовал в коммунистическом культе, и все мы автоматически становились отщепенцами.

В такой ситуации войти в официальную культуру, не изменив себе, было невозможно. Даже в рабочем коллективе время от времени приходилось принимать участие в каких-то советских праздниках, а если человек был преподавателем или работал в сфере культуры, он просто не мог не участвовать в этом официальном коммунистическом идолопоклонстве. Свободные художники и поэты в основном в то время работали сторожами и операторами газовой котельни.

До определенных пор открытый отказ от этого культа в СССР вообще был невозможен. При Сталине за это расстреляли бы.

Я хорошо помню момент перелома в моей жизни. Однажды, когда мне было около тридцати, я понял, что не могу больше исповедать этот культ даже формально, – я почувствовал, что это серьезный грех. В то время я учился на курсах английского языка, и мне попалась какая-то идейная статья. Возник конфликт с директрисой. Я ей прямо сказал, что являюсь человеком верующим и не буду читать подобные статьи. Она долго меня расспрашивала, а потом предложила: «Не уходите с курсов, я сделаю так, чтобы Вам такие вещи больше не попадались». Кстати, именно она научила меня говорить по-английски. Мне кажется, что впоследствии она и сама поверила в Бога.

А впервые в храм на Пасху я попал в начале 1970-х.

О «языке ангела» и советской поэзии

Что же касается неофициальной поэзии, то главная ее особенность – это, конечно, внутренняя свобода. При всем разнообразии литературных школ и направлений общее в ней – свобода от идеологического давления. Люди не позволяли угнетать себя идеологией, не пели под общую дудку. Я считаю, что именно эта свободная поэзия конца 1960-1980-х годов была продолжением поэтических линий, которые оборвались революцией. Советская поэзия была шагом в сторону. Вспомните, какая разница между Серебряным веком и тем, что произошло потом.

До этого существовал пласт аристократической культуры, которой русская поэзия более чем представлена. Попробуйте дотянуться до Пушкина! Вроде бы он так же говорит по-русски, как мы все, а на самом деле не так. Мне кажется, это язык ангела. Золотой век – век аристократической поэзии. В поэзии Серебряного века представлены самые разные слои общества: от аристократа Николая Гумилева до крестьянского сына Сергея Есенина. Общее – талант и свобода от какого бы то ни было идеологического штампа. Футуристы – носители идей революции – несли их добровольно и искренно. Советская поэзия, даже талантливая, – это, согласитесь, что-то другое. Все же она была угнетена идеологией, и это чувствуется.

Интересное явление – поэт Владимир Высоцкий. Возникнув не в литературной, а в театральной среде, в 1960-е он начинал вместе с бардами (Городницким, Клячкиным, Кукиным) и был одним из них. В 1970-е же годы они все будто присели. Он же, наоборот, набрал высоту истинной поэзии. Такой мощи дарование, видимо, не могло уместиться в бардовской песне. У дарования этого была другая судьба. В 1970-е годы Высоцкий уже не бард. Это народный песенный поэт с мироощущением и мощным слогом большого русского поэта. Конечно, он не детище советской поэзии, которая, кстати, при его жизни своим не считала. То же можно сказать и о Викторе Цое. Это рок-поэт, который, безусловно, стал народным.

Покаяние – в терпении

Вопрос: Была ли в вашем кругу рефлексия по поводу революции, в частности, о том, что ее последствия требуют покаяния от народа?

Покаяние – серьезная вещь, не просто перечисление грехов на исповеди. Вы видели фильм «Остров»? Помните, там приезжает к старцу мама с мальчиком? Мама абсолютно советская. У мальчика расслабленные ноги. Она водила его по разным врачам и ничего не помогает. Старец начинает молиться, и, в конце концов, мальчик встает и идет. Происходит чудо. Но дальше происходит самое главное. Старец говорит, что им надо остаться на ночь и утром мальчика причастить. А мама, – видно, что она не крестьянка, а какая-то служащая, – говорит:

– Я не могу, мне на работу надо.

– Тебе что дороже – сын или работа?

– Работой я тоже дорожу.

И тут он говорит главную фразу в этом эпизоде: «Иди с глаз моих!»

Это говорит человек, который совершил очень тяжелый грех, он считает себя ниже всех. И вдруг на ответ, который нам кажется нормальным, вполне естественным, говорит: «Иди с глаз моих». То, что кажется людям нормальным, на самом деле абсолютно ненормально!

Так что нам надо понимать, в чем каяться, что это значит – каяться. Конечно, когда речь идет о явных грехах, которые мучают, которые явно разрывают нашу связь с Богом, тут все ясно: надо отмаливать их и исповедовать. Когда же человек просто стоит и размышляет, в чем же он грешен, – а повседневных грехов у нас множество, – то я считаю, что покаяние в том, чтобы терпеть то, что тебе дано. Трудно, но ты терпи и молись.

Вопрос: Если мы говорим про революцию 1917 года, то как терпеть?

А так. Не делай того, чего не надо. Сказано ведь в Евангелии: «Кто постесняется Меня в роде сем прелюбодейном и лукавом, того и Я постесняюсь перед Отцом Моим Небесным» (Лк 9:26). Этих слов никто не отменял ни в какие времена. Если ты называешь себя ленинцем, даже формально, чтобы сдать экзамен или еще что-то, то о чем тут говорить – чего же ты ждешь? Не делай того, чего не следует, а то, что тебе посылается, терпи, в этом и будет твое покаяние. И если будешь терпеть все с радостью и усердием, а крест свой принимать как то, что тебя исправляет, – это и будет подлинным покаянием.

Вопрос: Вы высказываете свое мнение или вы это вместе другими поэтами обсуждали?

Своё, своё. Что мы там обсуждали, я сейчас не помню, это было очень давно. Конечно, разговоры о революции велись постоянно. Отношение к ней было понятным, причем не только у верующих людей. В 1970-е годы все еще было живо, репрессии помнили хорошо.

Опыт Германии и девочка на самокате

А вот что значит всенародное покаяние – мне это непонятно. Все люди разные, кто-то вообще отношения к не имел к тому, что происходило. Как такие люди могут каяться за народ?

Вопрос: В Германии ведь получилось…

Я был в Германии несколько раз, общался с немцами. И я не знаю, покаяние это или какая-то игра в покаяние. Покаяние – настолько интимная вещь.

Вопрос: Профессор Фельми нам недавно рассказывал, что пока он учился в школе, то есть до начала 1960-х годов, он ничего не слышал о фашизме, ни хорошего, ни плохого, вообще эта тема не поднималась. А где-то с 1960-х годов, на его взгляд, у немцев действительно появилось желание называть произошедшее грехом или, по крайней мере, чем-то не должным. То есть, по его свидетельству, подлинное покаяние в народе появилось не в тот момент, когда им извне как бы повелели покаяться, а в следующем, новом поколении.

Знаете, у меня был случай один недавно. Я ехал после службы Марии Египетской, ждал на остановке троллейбус. Рядом стояла бабушка с маленькой девочкой. Девочка каталась на самокате. И вдруг подошел какой-то пьяный, явно бездомный. Он стал с ней разговаривать: «Молодец, как ты хорошо катаешься на самокате!». Девочке понравилась, она стала ездить с таким азартом, а он ее еще больше хвалит. Вид у него такой, что его к ребенку и близко подпускать нельзя, видно, что перед этим он буквально валялся в канаве. Подходит троллейбус. Все заходят, девочка садится с бабушкой. И под конец пытается войти этот бездомный. Естественно, шофер выходит из кабины и выталкивает его. Тот – в драку, так что водителю пришлось его даже не ударить, но ощутимо толкнуть. И вот троллейбус поехал. Дело обычное, водителя можно понять: попробуй потом пьяного вынь из автобуса. И вдруг девчонка эта маленькая стала возмущаться: «Почему дедушку не пустили?» И вы знаете, она с такой досадой стала смотреть на всех нас, на взрослых! Мне до сих пор стыдно. Я потом ночь не мог спать. Ее глаза не мог забыть. Она возмущалась и от всего сердца жалела дедушку, которого вытолкали, и никто за него не заступился. И мне хотелось потом ей объяснить, оправдаться – именно ей.

Откуда берется покаяние? Понимаете, порой оно может возникнуть в такой неожиданный момент. Как тут поверишь в то, что целый народ может взять и покаяться? Когда грех какой-то совершаешь, он мучает тебя, а не кого-то.

Патриотизм и покаяние

Сегодня я во многом на стороне «патриотов». Это правда, что в Советском Союзе было немало доброго, несправедливо выброшенного в 1990-е годы. Безусловная трагедия для меня – сам распад страны. Но, конечно, никакой свободы в советском обществе не было. И это тоже правда.

Я сам видел, как людей осудили на большие сроки за самиздат – по сегодняшним меркам совершенно безобидный. Я хорошо знаком с человеком, которого публично осудили и почти выгнали из университета только за то, что он был верующим. Человек этот многим известен. Это астрофизик, организатор философско-религиозного общества им. Соловьева – профессор Сергей Анатольевич Гриб. И таких примеров было немало. Все это происходило, к слову сказать, не при Сталине, а в 1960-1970-е годы. Но вот сейчас я не взялся бы решать в отношении конкретных людей, кто виноват в советских преступлениях, а кто нет. Были, конечно, явные убийцы.

Вопрос: Бела Кун, например. Но мой вопрос все-таки не о конкретных людях. Помните, как Бердяев назвал это «духами русской революции»? То есть по существу это духовная проблема нашей страны, нашего народа – получается, что мы дали дьяволу действовать. И чтобы теперь этих духов изгнать, нужен какой-то экзорцизм именно в стране, в народе.

Вы знаете, мне кажется, что перемена взглядов руководства нашей страны в отношении царской власти Романовых могла бы стать таким покаянием, и это постепенно происходит.

Пасху раздели мою

Если ты Христа так любишь,
если я Его люблю,
значит мы родные люди,
Пасху раздели мою!
(Афонский монах)

***

О, влюблённый! Тобою разбуженный мрак,
окружив тебя грозным презреньем,
ненавидит тебя. Каждый угол – твой враг,
каждый дворник глядит с подозреньем.

Ты, влюблённый, похоже, невзрачен на вид
и исполнен священной боязни.
Каждый встречный тебя зацепить норовит
и предать осужденью и казни.

И какие-то духи, что ревностно бдят
во дворах, что угрюмы и гулки,
за тобой напряжённо и злобно следят
сквозь проёмы дверей и проулки.

Этот мир, что себе же погибель растит,
твоего откровенья тебе не простит. 

Сонет

Кому предназначается, о Боже,
В годину потрясений и прещенья
Вино Господней ярости, оно же –
Вино избрания и предпочтенья?

Кто в огненных потоках ураганных
Вкусит настой божественных соцветий –
Вино Господней выдержки для званных,
Созревшее в скорбях тысячелетий?

Кто пригубит огонь любви нетленной –
Напиток из восторга и надрыва
Предсмертного дыхания вселенной,
Последнего космического взрыва?

Но и прошедший этот грозный путь
В Твой замысел не сможет заглянуть.

2013 г.

***

Если в городе сумрачном, злом и нарядном
ты свой страждущий ум воздеваешь горе
и в душе почитаешь жильем преизрядным
неприметный чуланчик в пустынном дворе.

Если узы, глубокая скорбь и разлука
для тебя - лишь предлог избежать суеты,
и все то, что другим предназначено в муку,
с благодарным усердьем приветствуешь ты.

Если, следуя в жизни законам влюбленных,
ты и голод, и жажду считаешь постом
и встречаешь с восторгом в очах воспаленных
одинокую старость в подъезде пустом.

Если, вдруг, неприветливы и строги,
оценив заслуги твои,
от тебя с уваженьем отступят враги,
но ударят в спину свои...

Что ж, заварим наш чай у меня в комнатушке,
всего лучше, в простой алюминиевой кружке
и восславим же прок от сего пития,
с наслажденьем вкушая настой бытия.

2013 г.