Подвиг аполитичного митрополита

Личность митрополита Вениамина, ставшего 24 мая 1917 года первым епископом, избранным на кафедру свободным голосованием клириков и мирян, вызывала большую симпатию почти у всех жителей Петрограда. Благодаря своей доступности и абсолютной аполитичности, он с готовностью помогал людям. Протопресвитер Михаил Польский (РПЦЗ) довольно точно охарактеризовал отношение владыки к власти: «Всякие политические стрелы просто скользили по нему, не вызывая никакой реакции. Казалось, что в этом отношении он весь закован в сталь. Ни страха, ни расчета здесь никакого не было (это доказало будущее). Митрополит лишь осуществлял на деле то, что (может быть, с большим основанием) было почти невыполнимым: евангельское исключение из религиозной жизни всякой политики, т.е., в данном случае, вопросов об отношении к советской власти, к ее представителям».

Способность быть вне политики в 1922 году была не слишком нужна большевикам, поскольку они рассматривали ситуацию с голодом в стране лишь как способ удержать и укрепить власти, разрушив Церковь. 19 марта 1922 года Владимир Ленин в секретном письме "членам Политбюро о событиях в г. Шуе и политике в отношении церкви" говорил о необходимости уничтожить Церковь как институт: "Именно теперь и только теперь, когда в голодных местностях едят людей, и на дорогах валяются сотни, если не тысячи трупов, мы можем (и поэтому должны) провести изъятие церковных ценностей с самой бешенной и беспощадной энергией и не останавливаясь подавлением какого угодно сопротивления". Ценности нужны были большевикам для успешных переговоров о признании советской республики на конференции в Генуе. Вожди большевиков не думали о голодающих, но очень хотели дать бой «черносотенному духовенству», к которому они относили всех верующих, священников, епископов и патриарха Тихона.

Ничего не зная об этих планах, митрополит Вениамин активно сотрудничал с Комитетом по помощи голодающим, и даже удостоился похвалы от властей Петрограда за довольно мирное изъятие ценностей. Отсутствию столкновений между верующими и представителями властей способствовало заявление Петроградского архиерея в Пом(ощь)гол(голодащим), благословившего отдавать церковные ценности на нужды несчастных: «Я, как Архипастырь, почитаю священным долгом заявить, что Церковь Православная… для спасения от смерти погибающих всегда являла образ высокой христианской любви, жертвуя все свое церковное достояние вплоть до священных сосудов.

Но отдавая на спасение голодающих самые священные и дорогие для себя, по их духовному, а не материальному значению, сокровища, Церковь должна иметь уверенность: 1. что все другие средства и способы помощи голодающим исчерпаны, 2. что пожертвованные святыни будут употреблены исключительно на помощь голодающим, и 3. что на пожертвование их будет дано благословение и разрешение Высшей Церковной Власти.

Когда народ жертвовал на голодающих деньги и продовольствие, он мог и не спрашивать, и не спрашивал, куда и как пойдут пожертвованные им деньги. Когда же он жертвует священные предметы, он не имеет права не знать – куда пойдут его церковные сокровища, так как каноны Церкви допускают, и это в исключительных случаях, отдавать их только на вспоможение голодным и на выкуп пленных».

Эта позиция владыки, желавшего, чтобы Церковь могла сама организовывать и контролировать сбор средств, была крайне невыгодна большевикам. После отповеди из Москвы петроградский Помгол прекратил сотрудничество с митрополитом Вениамином. Из храмов стали жестко изымать святыни, иногда сопровождая эти действия явными кощунствами. Верующие и духовенство стали защищать святыни, что привело к выступлениям в защиту Церкви и столкновению с властями. Эти эпизоды и стали формальным основанием для процесса над петроградским духовенством, проходившем с 10 июня по 5 июля. На скамье подсудимых оказались 86 человек, обвинявшихся в сопротивлении властям, нежелании отдать ценности и в контрреволюции. Последнее слово было самым ходовым обвинением в отношении Церкви в 20-30е годы прошлого столетия.

Процесс первоначально вызвал большой интерес у публики – власти пускали в зал судебных заседаний по билетам, но постепенно судебное разбирательство стало неинтересным даже части подсудимых. Сам суд в те годы проходил довольно необычно – в перерывах между заседаниями родственники могли подойти к обвиняемым и отдать им передачи, некоторые зрители в суде вязали носки. Эти бытовые черты нисколько не уменьшали трагизма ситуации – двумя свидетелями обвинения, клеветавшими на митрополита Вениамина, были будущие вожди обновленчества – протоиереи Введенский и Красницкий. Первый не смог принять участия в суде – какая-то экзальтированная женщина разбила ему голову камнем при входе в суд, зато Красницкий выступил с яркой речью, в которой тот обвинял владыку Вениамина и его спутников в контрреволюции. Поток злости и клеветы со стороны Красницкого был так велик, что перед ним меркли даже речи обвинителей.

Митрополита Вениамина и представителей духовенства на этом процессе чаще всего упрекали в том, что он запретил отдавать властям священные сосуды, а также попытались переложить на него ответственность за антисоветские заявления карловацких епископов. Эти обвинения не имели под собой никаких оснований. Позиция митрополита Вениамина в отношении священных сосудов была очень мягкой. Владыка выпустил специальное распоряжение, в котором говорилось о том, что к сосудам могут прикасаться лишь духовенство и представители власти. Эта мера снижала до минимума возможность столкновений в случае изъятия церковных ценностей (по канонам мирянин не может прикасаться к евхаристическим сосудам). Что же касается заявления зарубежного духовенства, то митрополит Вениамин не имел с ними никаких контактов, о чем и заявил на суде.

Однако, общественным обвинителям не было никакого дела до подобных тонкостей. Один из них – Крастин – считал Церковь воплощением зла: «Старая же Церковь – отвратительна. В нее стекало все, что есть темного; она всегда готова была вступить в бой со всем, что идет вперед, что движется, и изъятием она воспользовалась только как предлогом. Как только дан был предлог закопошиться – церковь закопошилась». Разумеется, такая позиция участников суда не давала особых надежд на благоприятный исход дела. Приговор был достаточно жесток 10 человек, включая владыку, были приговорены к расстрелу за «распространение идей, направленных против проведения советской властью декрета об изъятии церковных ценностей, с целью вызвать народные волнения для осуществления единого фронта с международной буржуазией против советской власти». В приговор вошли даже те факты обвинительного заключения, чья ложность была доказана в ходе судебных разбирательств. Впоследствии 6 из 10 человек расстрел был заменен длительными сроками заключения.

По свидетельствам очевидцев, митрополит Вениамин встретил приговор спокойно. В своем последнем слове он почти не говорил о себе, пытаясь оправдать других подсудимых и приводя доводы в их защиту. Такое поведение вызвало даже замечание со стороны суда с просьбой говорить «о себе». В ответ владыка заметил, что о себе ему говорить особенно нечего и что он готов принять любой приговор как волю Божию. На суде он также обратил внимание на то, что народ его судит во второй раз (первый раз люди избрали его петроградским митрополитом). На мужество митрополита Вениамина обращали внимание и его защитники, отметившие, что он брал на себя всю ответственность за свои послания по поводу изъятия церковных ценностей. На этом же процессе общественный защитник Гурович произнес слова, которые так и не были услышаны властью: «Могут быть два пути для церкви – путь мученичества и путь подчинения власти. Не ведите церковь по пути мученичества. Это будет большая политическая ошибка». Однако большевикам просто не нужна была Церковь – советские вожди хотели ее уничтожить. По счастью, их планам не суждено было сбыться.