«Мы не случайно называем отца Павла Адельгейма святым»

Из выступления духовного попечителя Преображенского братства священника Георгия Кочеткова на круглом столе «Время Адельгейма», посвящённом жизни и служению протоиерея Павла Адельгейма, убитого 5 августа 2013 года во Пскове.

– Священническое служение отца Павла революционно или традиционно? Чьим он был  наследником и кто его преемники, есть ли они? 

– Я бы, скорее, назвал служение отца Павла не священническим, как бы жреческим, в центре которого только богослужение и всё, а пресвитерским. Пресвитер – значит старший, старейшина, старец. Он был таким всегда, потому что он чувствовал за собой ответственность за весь тот круг замечательных людей из Ташкентской епархии, чьим наследником он по сути являлся. Это были люди, которые прошли через всё, но чудом сохранились – не всех всё-таки убили. Конечно, он был их преемником, как он был преемником среды своего расстрелянного отца, своего расстрелянного деда, и это очень чувствовалось. И замечательно, что отец Павел смог своих учителей прекрасно нам представить в своих рассказах, книгах, «Живом журнале», на выставке «Граждане Божьего града». Благодаря ему и таким, как он, мы знаем на вкус, что такое опыт новомучеников и исповедников, и легко отличаем подлинник от всякого эрзаца. Сейчас многие пытаются говорить об этом опыте такое, что хоть стой хоть падай, потому что таких людей не видели, того, что они пережили, не чувствовали и не переживали – не получили этих даров. Не потому что Бог не дает, а потому что сердца закрыты и не готовы. 

Мы часто сужаем представление об отце Павле, забывая об очень важной его черте: у него не было разрыва между храмом и внешним миром, а также между церковным и светским миром. Принципиально не было – и в обществе, и дома, и в алтаре. Мне приходилось небольшое время жить в его доме, и я видел, что у него единая жизнь. Мне приходилось служить с ним литургию – и он застал меня абсолютно врасплох, попросив быть предстоятелем. Я никак этого не ожидал, тем более в Пскове, в этом храме, где сам отец Павел настоятелем уже не был. Но он вёл себя настолько естественно и просто, настолько изнутри своей духовной потребности, что не было никаких сомнений, что можно только так и никак иначе. Это давало силы и ему, и мне, и всем в тот день. У него не было революции ради революции, тем более не было ничего от той революции, о которой заставляет нас вспоминать страшный XX век, особенно в России. У него была другая революция – революция духа, и его традиция – тоже традиция духа. Это такая традиция, которая сама по себе революционна. Он был членом Церкви Духа Святого, как сказал бы отец Николай Афанасьев или Николай Александрович Бердяев.

Сейчас ещё рано говорить о преемниках. Не случайно отец Павел последние полгода своей жизни вошёл в наше Преображенское братство полным членом, хотя и потаённым. Мы с ним договорились, что никому об этом говорить не будем ни мы, ни он. И он сдерживал, насколько я знаю, своё обещание. И у нас тоже знали об этом очень немногие – та община, в которую он входил в Пскове, и узкий круг здесь в Москве. Он наследовал эту братскую традицию ещё в свои молодые годы в Ташкенте – почти все его наставники были связаны с братской общинной жизнью: кто-то с Петроградским Александро-Невским братством, кто-то с Мечёвскими общинами. И совершенно неслучайно у него был дар не священнического служения – предстоятеля на молитве, а пресвитерского служения – старшего в народе. Поэтому он мог спокойно выйти перед причастием с чашей и читать стихотворение о евхаристии. И это было очень естественно, хотя очень непривычно. Конечно, если бы я не видел этого в записи, то представить себе это было бы трудно. 

Он был не просто смелым человеком. Смелость вещь великая, но не обязательно христианская, она может вести к языческому геройству и больше ни к чему. У него была другая смелость, которую мы называем дерзновением. И вместе с тем у отца Павла было колоссальное терпение, смирение, послушание Богу и Божьей воле. У него было смирение и дерзновение – одно без другого жить не может. Когда говорят о смирении без дерзновения – это не смирение, это раболепство. Когда говорят о дерзновении без смирения – вы знаете, это дерзость. И он никогда не переходил этих границ. Он был всегда очень собран и очень внимателен к каждому человеку, ко всем. Он каждый день жил, как будто живёт последний день своей жизни. Он знал, что над ним опасность всегда. С самого детства он жил под дамокловым мечом – все 75 лет! Да, он знал, что его убьют. Да, его убили те, о которых он знал, что они его убьют. Это страшно, но это не удивительно. Так же убивали его отца, убивали его деда, так же убивали миллионы людей в нашей стране. 

Кто преемники отца Павла? Я могу сказать только одно: я бы очень хотел, чтобы наше Братство могло стать таким преемником. Я не берусь говорить однозначно, что оно уже таковым является. Сейчас об этом судить по плодам и по духу слишком рано. И очень важно, кто будет судить – не всякому это дано. Я бы очень хотел, чтобы это делали люди с пророческим даром, такие, как был ещё один член нашего братства Сергей Сергеевич Аверинцев – один из великих людей, лучших людей нашей страны во второй половине XX века. Такие люди, как Аверинцев и отец Павел Адельгейм, действительно меняют жизнь, меняют направление истории. Они меняют душу, сердце человека, сердца многих людей – народа.

Я всегда считал, что христианин – это свободный человек, что в наше время это чуть ли не единственная возможность быть свободным. Но и среди христиан мало свободных людей. Поэтому, когда мы чувствуем свою несвободу, мы не должны себя уж очень утешать, что верим во Христа, а должны подумать, каково качество нашей христианской жизни. Отец Павел был таким свободным человеком. Ему было много дано, но, конечно, опыт его жизни, его пример для церкви и для народа был бы воспринят гораздо полнее, если бы в нашей стране не было того, что мы переживаем уже больше ста лет – этого крайнего состояния оторванности от Бога, от традиции и от того революционного духа Божьего, который Господь посылает своему народу – христианам, которые не по имени только таковы, не по внешним словам, а по сути, по сердцу, по жизни. Таких уникальных людей Господь посылает редко, как в древности посылал своих пророков. Это не значит, что такие люди безошибочны, безгрешны. Это значит, что они просто святые, недостатки и согрешения которых прощает Господь, и поэтому они не приносят плохих плодов. 

Хотелось бы, чтобы преемников отца Павла было больше, чтобы действительно его знали и понимали, а не прикрывались его именем, не неся в себе его духа и его смысла жизни. 

Конечно, такие люди рискуют собой, рискуют жизнью. Что поделать? Так было, есть и будет. В любой момент такого человека могут убить, опозорить, посадить – всё что угодно. Дай Бог нам быть преемниками таких людей, как отец Павел и Сергей Сергеевич Аверинцев – всей нашей стране, всем верующим и, может быть, не очень верующим. Если мы хотим жить по-человечески пред лицом Божьим, то надо соотноситься с такими людьми – они и совесть, и образ, и символ нашей эпохи, нашей жизни. 

– Отец Павел открыто критиковал происходящую в церкви и народе неправду. Каковы могут и должны быть границы такой критики? На кого и на что критика не может быть обращена, а что грешно обойти молчанием? 

– Это вопрос не внешний, не объективируемый. Его критика была не совсем критикой – это был поиск правды и справедливости. Замечательно, что он сам понимал это восстановление правды как служение и как воплощение любви, которой и должна жить Церковь. Ему выпала вот эта сторона жизни – с чем он реально сталкивался, на то он и реагировал, и границ в своём действии он не ставил, в своём поиске правды как справедливости, праведности как воплощения дара любви и, тем самым, оправдания Христова. Не ветхозаветного оправдания, где оправдываются Законом, а того, где оправдываются Христовой благодатью, Христовой Любовью, и другого оправдания пред Богом нет. Мы живём в Новом Завете и не должны его никогда предавать, ни при каких обстоятельствах, что бы ни происходило с нами или вокруг нас. Поэтому грешно было бы молчать, когда ты сталкиваешься с неправдой, она тебя прямо касается, а ты уходишь в сторону – это грешно, и он этого не делал. Во всяком случае, в зрелый период своей жизни. Он прекрасно знал, кто чего стоит. У меня был повод с ним говорить на эти темы. Потому он и хотел мира с людьми, что установление мира есть исправление ситуации, нахождение выхода из какого-то тупика. И когда этот мир не находился – значит, людей устраивала их жизнь в тупике. А отца Павла не устраивала – и он поддерживал всё, что делалось в этом направлении, в этом духе, всё, что помогало обрести мир. У него был очень разнообразный круг общения, но везде он оставался верен себе. Я был свидетелем, как он переписывался с одной из сибирских семинарий и вёл там какую-то свою духовную линию. И я знаю, что были плоды. Уже после смерти отца Павла мне пришлось немного с этим столкнуться. С его трудом, с его молитвой, с его праведностью Христовой, которая ему была дана.

Он не придумывал себе каких-то задач из абстрактных соображений, он не был критиком – это совершенно точно. Он просто был трезвенным человеком и хотел показать, как надо жить, потому что люди разучились жить достойно. Советская власть учила противоположным вещам, она всему советскому народу дала «право на бесчестье». И часть этого народа, к сожалению, не смогла устоять перед соблазном, а кто устоял, те прошли ГУЛАГ, или иначе были отделены, или убиты. Но иногда и плохая жизнь чему-то хорошему учит человека. К таким людям отец Павел и обращался: открытым, незаштампованным, незомбированным. И у него не было, по-моему, чётких представлений о границах этого действа – что ему Господь давал, то он и делал. Делал то, что от Бога, потому что это от Бога, а не потому, что это можно или нельзя, опасно или безопасно, удобно или неудобно, славно или бесславно – всё равно. Он нигде себя не ограничивал. Это редкое качество. Как-то незадолго до своей кончины он сказал, что ему постыдно умереть в собственной постели, что это какое-то мещанство. То есть он уже готовился к отходу. Он понимал, что будет, когда он подаст в Европейский суд, понимал, что не выиграет. У него был слишком хороший, как говорится, бэкграунд, и он понимал, что делают в таких случаях с людьми. Так оно и произошло. Он чувствовал, что его силы уже на исходе, и говорил об этом совершенно открыто. Он понимал, что не может по- мещански жить, не может жить по-советски. Он был советским человеком только в том смысле, что жил в советской стране и был её гражданином – формально. Но внутренне в нём продолжалась, как бы сейчас сказали, гражданская война. Он был продолжателем, если не белого дела, то дела благородного – русской традиции, которую он вмещал, которую он прекрасно знал и высшим образом ценил. И для него было принципиально, что если уж Господь дал ему жить здесь, в этой стране, в этом народе, то он хотел высшего качества этой жизни. То есть, он делал то, что должен был делать каждый христианин исходя из своих талантов и даров. Именно это и есть духовная зрелость, когда человек снимает свои границы. В своей духовной, или физической, социальной, или церковной молодости человек ещё должен оглядываться куда-то назад и говорить себе: «Вот это мне нельзя» или «Пока нельзя». Отец Павел вырос очень быстро. Это по-своему чудо. Господь так замечательно устроил всё в его жизни, как это и бывает у всех подобных людей. 

Я был с ним знаком с 1975 года. С ним можно было спорить. Мне приходилось с ним спорить не однажды. И казалось бы, он должен был горой стоять за своё. Да, он не легко что-то менял, как, наверное, все такие люди. А и не надо спешить менять какие-то свои воззрения, даже если их и надо усовершенствовать. Нужно, всё-таки, чтобы что-то внутренне убедительное было дано – только тогда можно что-то менять. А только из логики, наверное, не нужно. У нас с ним иногда были очень принципиальные споры, особенно, когда он начал преподавать в нашем Свято-Филаретовском институте Каноническое право, церковное устройство.

Он всё время искал. У нас был такой не один год длившийся разговор по церковным темам, и, несмотря на некоторые разногласия, по всем центральным вопросам мы с ним находили общий язык. И меня это очень радовало. Может быть, я не согласен с чем-то, что изложено в его «Догмате о Церкви». Экклезиология, заложенная в книгу, и та экклезиология, на которой основано Преображенское братство – это разные экклезиологии, разные взгляды, разные акценты, разные пути. Но отец Павел всё-таки превзошёл свою книжку, вот что важно, иначе он не стал бы членом нашего Братства. Для меня всегда было очень важно, как этот человек находит пути правды, потому что если что-то было для него не по совести, то он бы точно не пошёл в этом направлении. Поэтому мне хотелось, чтобы отец Павел сам решил все вопросы и в отношении Братства, и в своих взаимоотношениях с церковной иерархией, и в отношении других нюансов. 

Как известно, отец Павел не сразу ответил мне на предложение войти в Братство. После моего приглашения полгода или год я не спрашивал его по этому поводу, ожидая, что он сам подумает и скажет. В последнем разговоре, когда он уже вошёл в Братство, весной, в год его гибели, оказалось, что мы немного по-разному смотрели на его «обязанности». Ему хотелось делать в обязательном порядке всё, что делали остальные члены Братства, а я считал, что он уже заслужил своей деятельностью в церкви право на полную свободу. Но мы нашли, и здесь общий язык. 

Тем летом он готовил для нашего Свято-Филаретовского института новый курс по проблемам канонического права, готовясь читать его совершенно по-новому. Конечно, я могу лишь сожалеть о том, что этого не произошло, потому что немного представляю, что бы это могло быть. Некоторые подготовительные материалы сохранились. Но что произошло, то произошло. Он свой путь прошёл, прошёл его достойно, по-христиански, поэтому мы неслучайно называем отца Павла святым человеком, независимо ни от каких официальных решений. Нас эти решения мало волнуют.

Круглый стол «Время Адельгейма» прошел в рамках Форума национального покаяния и возрождения «Имеющие надежду» 1 августа 2020 года.