Мне запомнилось всё
Как произошло и с чем было связано для Вас вступление в братство?
Свящ. Георгий Кочетков: Для меня вступлением в братство было вступление в церковь, постоянное общение с братьями и сёстрами, с людьми «ищущими» и «нашедшими». И это произошло, конечно, давно, ещё в конце школы. Господь приводил меня к Себе постепенно, начиная с 1965 года, когда я стал по каким-то непонятным мне причинам заходить в храм, интересоваться духовной жизнью и даже приглашать в храм других людей – ведь я был уверен, что церковь более «надёжное» учреждение (конечно, тогда я таких слов не произносил), чем всё то, что окружало нас в советское время. Так что мне не пришлось специально вступать в наше Преображенское братство: оно как бы Божьей милостью само образовалось через меня из тех людей, которые просто были рядом, которые остались верны, кто не ушёл в раскол, не предался раздвоению, соблазнам мира сего – прежде всего, страхам или стремлению к житейскому благополучию. Так что братство действительно «вызревало», и поэтому мне очень дорога память о том, что церковь есть братство, церковь есть община, церковь есть любовь.
Давид Гзгзян: Для меня вступление в братство было совершенно органично. Я не успел тогда, честно говоря, даже задуматься о внутренних основаниях своего вступления. Скорее всего, сработала интуиция – и тогда, когда предлагалось не расходиться после оглашения, и тогда, когда состоялся первый Преображенский собор. Альтернатива была очень простая: или мы продолжаем усилия, чтобы существовать совместно и таким образом осуществлять свою церковную жизнь, или каждый уходит на свою «страну далекую». Я помню лишь свое переживание: вторая перспектива меня совершенно не грела. Я никак не мог ее привязать к образу христианства, которое я принимал. Поэтому у меня не возникало вопроса о том, принимать или не принимать братство, и каких-то особенных терзаний по поводу того, вступать в него или не вступать, у меня просто никогда не было. Вопросы были другими: что это теперь означает?
И здесь я бы выделил, пожалуй, одну главную тему. Братство может показаться просто формой церковного существования, наиболее адекватной человеческим потребностям. Я бы подчеркнул слово «существование», которое со временем может обрасти ассоциациями с комфортностью, благостностью, благополучием. Все-таки ощущение братства – оно же праздничное. Жизнь без этого праздника настолько тусклее, что тут, мне кажется, у здравомыслящего человека двух мнений быть не может. Но следующий вопрос – сводится ли всё к такому существованию или братство – это наиболее явственное выражение церковной жизни? И вот когда для меня значение термина «братство» приобрело такой оттенок, мне стало понятно, что, конечно, нельзя просто жить с ощущением успокоенности внутри братства. Надо, будучи членом братства, искать такого выражения братской жизни, которое бы соответствовало представлениям о служении Богу и церкви.
Сергей Смирнов: Да как-то само получилось. Сначала оглашение, а потом пошло и пошло. Многие на моих глазах из братства по разным причинам уходили, но их пример меня никогда не вдохновлял. И вот уже 20 и даже больше лет – в братстве, хотя и ближе к его периферии.
Олег Глаголев: С оглашением... Могу сказать, что вступление в братство я испытал, как испытывают чувство... Глубину и подлинность докажет или опровергнет дальнейшая жизнь, но начало важно. После оглашения, которое в Екатеринбурге было заочным (не значит не ценным – ценным!) и шло по аудиокассетам, мне не хватало какой-то включенности в церковную жизнь. И вот в августе 1994 года, когда я отдыхал у мамы в Коломне, мне позвонил Володя Иванов и рассказал, что в Москве начинается Преображенский собор. Помню, что, приехав, я попал на вечерню в храм Успения в Печатниках. Я был потрясен этой молитвой. Я понял, что тут можно или молиться вместе со всеми и до конца, или надо срочно выходить, потому что здесь происходит событие, в котором нельзя (нечестно, что ли) быть только наблюдателем. Хотел выйти. Но остался, понял, что правильно остаться, хотя это труднее, чем уйти. Кажется, что все, что на оглашении во мне еще оставалось сказочного о вере и христианстве, здесь улетучилось. Потом был собор, и его название Преображенский было точным. Он преображал все вокруг: Москву, церковное собрание и потихоньку меня. Когда я услышал слова о. Георгия, что членом Преображенского братства является тот, кто себя к нему добровольно причисляет, я испытал радость и хотел бы и дальше в этой радости быть. Приехав с собора в Екатеринбург, я сразу стал искать свое место в церкви.
Кирилл Мозгов: В братстве я оказался вместе с мамой, которая в конце 1980-х вошла в первую общину. Мне тогда было лет двенадцать, и из этого периода я хорошо помню только богослужение в Электроуглях и детские праздники в первой общине.
Сознательный выбор я сделал уже гораздо позже, на него повлияли и детские воспоминания, и жизнь в молодежной группе (особенно все поездки группы с А.М. Копировским), и та церковная обстановка, которую я видел вне братства. Мы регулярно ходили в храм и до знакомства с братством, у меня было много знакомых, которые вели довольно активную приходскую жизнь, я сам бывал во многих храмах, поэтому уже в институтские годы я увидел и принял для себя, что на самом деле сегодня альтернатив братской жизни в Русской церкви просто нет, если ты хочешь вести эту жизнь осмысленно и полноценно. Конечно, и в то время я во многом работал «на приём», более активно включаться я начал еще позже, это связано уже с опытом работы в братстве и СФИ.
Ольга Лаврентьева: Наверное, для меня вступление в братство ознаменовалось тем, что Нина Васильевна предложила мне помогать при запивке. Это случилось непосредственно перед началом богослужения в Успенском храме. Я с радостью приняла приглашение, т.к. давно искала возможность помогать в храме. С самого моего прихода во Владимирский собор старалась помогать у свечей. Один раз даже дежурила весь день в будни.
Да, наверное, с первого моего прихода во Владимирский собор, когда я сразу поняла, что Я ДОМА. И вся моя жизнь церковная связалась с этим. Правда, я не слышала об оглашении, я тогда ходила после гибели о. Александра Меня в Открытый университет, им основанный. Так шла моя жизнь в нашем приходе, но мне все время хотелось более тесной жизни, хотелось встреч по изучению Евангелия.
И это свершилось. В 1996 г. на Преображение о. Георгий в храме после литургии сказал: «Чтобы никто не остался вне в этот праздник». Я домывала посуду после запивки, храм уже опустел, а на душе у меня было спокойно – было твердое ощущение, что я не останусь одна. И тут подошла ко мне сестра Таисия Крупчук и предложила пойти к ним в общину на агапу. Я с радостью согласилась. Мне даже было несколько удивительно, что все братчики приняли меня как родную. И после агапы мне предложили войти в общину. И это случилось очень естественно.
Свящ. Иоанн Привалов: Я не могу назвать того дня и часа, когда я вступил в братство, потому что если говорить кратко, то – чудесным образом. Я ничего не знал ни про о. Георгия Кочеткова, ни про его дело (про оглашение). Будучи просто клириком, алтарником, а до этого алтарником-иподьяконом в Архангельской епархии, я хотел глубины и полноты христианской жизни, мне хотелось быть христианином 24 часа в сутки и после богослужения продолжать христианскую жизнь, а не временно ее прекращать до следующей службы. Это был мой интерес и, видимо, благодаря ему случилось моё знакомство с о. Георгием. Я уже рассказывал, что когда однажды оказался в Москве, шел дождь, я зашел в храм и познакомился с о. Георгием. Но когда я познакомился с о. Георгием, то познакомился больше, чем с о. Георгием. Я познакомился с тем делом, которое в нем совершает Господь. Я, конечно, какое-то время переживал и волновался, потому что понимал, что я – священник, на меня ориентируется большое количество людей, имею ли я право «соваться в воду, не зная брода». Но так сложилось, что замедляя, задерживая свое какое-то сотрудничество с о. Георгием, я изнутри своего опыта выходил снова и снова на те вопросы, которые когда-то обрисовал о. Георгий. Мне приходилось, независимо от о. Георгия, давать те же ответы, что давал он. И тогда я постепенно понял, что и о. Георгий, и то братство, которое стоит за ним, – это не просто организация, а это дело Божье, это тот путь, который предлагает Господь сегодня в церкви. В качестве доказательства от противного я могу сказать, что за 17 лет такого совместного служения и с о. Георгием, и в братстве я слышал огромное количество заявлений, уверений от разных людей в церкви: «мы будем делать все то же самое, что делает о. Георгий Кочетков, но будем делать иначе, не так» – и видел, что это ни к чему не приводит. Поэтому могу сказать, как бы я ни был убог в своем сознании, что на сегодняшний день, как и в Ветхом Завете, Господь дал одну тропочку, по которой есть смысл идти, и это будет жить вечно. Это именно путь к такой полноте христианской жизни. Наверное, если бы это был не о. Георгий, а кто-то другой, несущий тот же заряд, тот же посыл, ту же печать первореальности, то я бы, наверное, выбрал другой путь, других людей. Самое главное для меня – что Господь действует. За 17 лет чего только не было пережито, братство прошло путь непростой, не только во внешнем контексте, но и внутри было много переживаний, потерь и ошибок, конечно. Но я вижу по-прежнему на сегодняшний день, что, хотим мы того или нет, это получается авангард духовного возрождения. Когда я говорю «авангард» меня не прельщает возможность принадлежать к той или иной элите (это, так сказать, вопрос уже двадцатый), мне важно то, что, действительно, что-то делается по существу, это не разговоры вокруг да около, а уже сегодня вкладываются силы в то, что приносит добрые плоды во славу Божию.
Дмитрий Гасак: Мне трудно назвать какую-либо конкретную дату моего вступления в братство. Скорее это был не столько акт вступления, сколько процесс вхождения. И важнейшим моментом здесь является осознание жизни в Церкви как единственного пути в жизни. Конечно, я вспоминаю некоторые события, которые явились как бы этапами такого пути. Первое – это вступление в приходское собрание храма Успения Пресвятой Богородицы в Печатниках после оглашения. Кто-то скажет: причем здесь братство? Действительно, формально это было вступлением в приход. Но я помню, что это был шаг ответственного выбора конкретного церковного собрания. Я себе сказал, что если Господь призвал меня здесь, то бегать и искать чего-то другого я не буду. Конечно, важнейшим моментом было приглашение о. Георгия работать его помощником, которое очень многое определило в моей духовной и церковной жизни. Следующий шаг – вступление в братство «Сретение». Хорошо помню как меня и еще некоторых братьев и сестер принимали в братство на тогдашнем Малом совете в сторожке Успенского храма. Ну и, конечно, не могу не поблагодарить нашего прежнего правящего епископа и его «помощников» за гонения на о. Георгия и наше братство и за несправедливые прещения, которые помогли не столько выбрать, сколько укорениться в братском пути, понять, что Церковь по сути и есть нелживое братство во Христе и что такую Церковь врата ада ни за что не одолеют.
Александр Копировский: Братство родилось на первом Преображенском соборе в 1990-м году. Понятия «вступление в братство» тогда еще не было. О. Георгий просто хотел собрать всех, кто прошел оглашение, кто расположен к нам, к тому пути, который уже тогда, в 1990-м (а на самом деле даже еще раньше), более или менее ясно определился. Я, сколько мог, этому процессу помогал, и для меня не было вопроса: «быть или не быть».
На Преображение, 19 августа 1990 года, мы собрались на литургии в храме в г. Электроугли, где тогда служил о. Георгий, а потом пошли на поляну за город. Запомнилась молитва одной молодой сестры, совершенно свободная, действительно благодарственная – за то, что мы здесь, что мы вместе, за то, что нас объединило. Вот из этого единства и родилось, а уже гораздо позже, в течение года, оформилось братство. Сначала как братство «Сретение» – это были те, кто уже служил или хотел послужить Богу и Церкви чем-то конкретным (открытие и обустройство храмов, духовное просвещение и т.п.). А на втором Преображенском соборе, в августе 1991 г., я уже увидел и вполне ощутил Преображенское братство.
В то время мы не ставили для членства в нем никаких пределов: достаточно было самому считать себя членом Преображенского братства.
Почти сразу начались испытания – в связи с нападками людей, как будто церковных, которые решили сделать нас «учебной мишенью» (по образцу сталинских процессов 1930-х гг.), обвинив в подготовке раскола, а затем и в еретичестве. Теперь, вспоминая эти почти двадцатилетней давности события, можно еще и еще раз сказать: слава Богу! Для братства было важно увидеть, почувствовать непосредственно, что такое ненависть и клевета от «своих», а с другой стороны – как умывают руки (а то и включаются в войну на истребление) те, кто, что называется, по положению должен был бы разъяснить, защитить, показать пример христианской жизни. Для нас это было нужно, чтобы не заблуждаться. Хотя некоторые наши братья и сестры не выдерживали, не хотели понимать, что нельзя жить в братстве как в комсомоле: «плачу членские взносы 2 копейки и выполняю отдельные поручения». Постепенно становилось очевидным, что нужно, так или иначе, отдать все. Не десятину, не двадцатину, не большую часть, а просто все. Не физически – речь шла не о том, чтобы, например, продать квартиру и принести деньги. Но нужно было много делать даже физически: оформлять, потом – восстанавливать храмы, искать помещения. Было много препятствий, которые тоже некоторых из наших смутили: им казалось, что все должно происходить само собой, что и будет значить – по воле Божией. Но главное – уже в этот период стало ясно, что братство там, где люди могут церковно жить друг с другом, а не просто что-то делать вместе, даже когда становятся очевидными неприятные для кого-то особенности характера другого, а то и его грехи, которые вначале были не очень заметны или совсем незаметны. И тот, кто действительно вошел в братство, не мог уйти в сторону, не мог сказать: «я разочарован, пойду искать лучшее». Потому что было ощущение: Господь тебя призвал служить здесь, в это место, к этим людям, а главное – этому делу. Кажется, Г.П. Федотов говорил: «Куда Господь тебя воткнул, там и торчи!» Как веточка. А это сложно, и не все выдерживали – из-за романтических, или наоборот, слишком прагматических установок. Для братства это было (и есть) испытание, мне кажется, самое трудное.
Зоя Дашевская: Не знаю, с какими событиями в моей жизни можно соотнести момент вступления в братство. Наверное, с воцерковлением. Но и то, что этому предшествовало на разных этапах оглашения, тоже уже осознавалось как движение в братство. Я, конечно, понимала, что вступаю в Церковь, но она обрела реальное воплощение в Преображенском братстве и то, что церковь – это люди, мне стало понятно только в братстве. Поэтому я думаю, что воцерковление можно очевидно соотнести со вступлением в братство. Ну и, конечно, были какие-то события в жизни, когда становилось понятно, что жизнь в братстве требует не просто свидетельства о принадлежности к определенной организации, но и исповедания общего пути. Это в основном было связано с событиями 1997 года, но также и с тем, что я была членом приходского собрания храма Успения в Печатниках и Сретенского братства, в которое я вступила через год после своего воцерковления.
Ольга Филиппова: Думаю, что поворотным оказалось знакомство с братской молитвой. Я ходила в один из замечательных храмов. И сейчас вспоминаю многих его служителей с неизменной благодарностью. Там есть благоговение в алтаре и дружество между служащими священниками, батюшки любят своих прихожан и прихожане отвечают им взаимностью.
Однако братская среда дала обнаружить новое – возможность общей молитвы собрания. Открытием стало соучастие в молитве, возносящейся в алтаре. Молитвы, в которой и клир, и все миряне вместе возносят хвалу, или благодарение, или покаяние перед Богом. Молитвы, в которой есть приближенность к нуждам дня, простота. Молитвы, в которой нет посторонних слушателей или «византийских» пируэтов. Полюбилась и возможность общей молитвы мирянским чином (ведь не всегда рядом есть священник).
Сейчас удивительно вспомнить, но русский язык на богослужении был препятствием. С одной стороны, в русском тогда привлекло понимание того, «что происходит в церкви», с другой – к тому времени был уже сформирован круг любимых молитв и песнопений на церковнославянском языке. Они отзывались в сердце. Я люблю богослужение на церковнославянском, особенно в великопостные дни. Однако сегодня могу сказать, что, на мой взгляд, из уст нашего поколения, пришедшего в церковь после 1990-х гг. и предполагающего прожить основную часть своей созидательной жизни в России ХХI в., молитвословия на богослужебном русском языке звучат более органично нашей вере и жизни, чем молитвословия на каком-либо другом языке.
Ольга Черемшанцева: Я разделяла путь нашей молодежной группы, которая огласилась, когда мы все достигли 21 года, у Володи Якунцева. После этого мы вошли в братство. Это был где-то 1999 г.
Но само понимание того, что такое братство и зачем это нужно, что братство – это место служения, пришло не сразу. Это происходило постепенно. Я думаю, что окончательно это сложилось как четко и сознательно принимаемое мною, когда произошел раскол в общине и ушли Рома и Коля. Мы с ними близко дружили, и это были основные люди, с которыми я в общине общалась. Тогда я и поняла, что не могу уходить, я поняла, что братство - это для меня реальное место прикрепления к мистическому Телу Христову, и что для меня нет другого такого места, где я могла бы что-то делать для Бога, что вот место есть, хочешь – здесь служи, и если я пойду искать другое место, это будет лукавство.
Татьяна Авилова: Моя группа оглашения воцерковилась на Кириопасху (так в церковном уставе называется день Пасхи, если он совпадает с праздником Благовещения – ред.) 1991 г. К этому моменту мы уже знали практически всех в братстве, и я как великого счастья ждала момента, когда можно будет вместе с этими людьми, внушавшими огромное благоговение, что-то начать вместе делать в церкви. Ничего формального не было нужно для вступления в этот союз, а только желание видеть, чем послужить Богу, и это исполнять. А работы в то время был непочатый край: и восстановление храмов, и детское служение, и благотворительность. Уже начала свою деятельность Высшая православная школа, ставшая со временем современным Свято-Филаретовским институтом, и богословские курсы при ней, дававшие возможность не останавливаться в познании Бога и церкви, а идти дальше. Открытые встречи того времени собирали тысячи людей, и мы могли радостно свидетельствовать нашим родным и знакомым об обретении Пути, преображающем всю жизнь.
Что больше всего запомнилось вам за все время вашей жизни в братстве?
Свящ. Георгий Кочетков: Мне запомнилось всё. Господь дал мне счастье быть в самой гуще братской жизни – всегда, без всяких перерывов, с первого мгновения его существования – и быть в каком-то смысле основателем этого братства. Конечно, я это воспринимаю не как какую-то человеческую заслугу, или просто идею, или психологическую доминанту в жизни, а как ответ на призыв Божий. Братство вела сама жизнь, особенно советская жизнь, которая была исполнена одиночества, уничижения всего человеческого, личностного, всего, связанного с высокой любовью, с внутренней и внешней свободой и достоинством человека. Начиная ещё со средней школы, я всегда очень остро чувствовал этот дефицит. К тому времени я уже не один год интересовался мировым художественным наследием, прежде всего итальянским Возрождением, и чувствовал, каким может быть человек и каким он быть не может, чувствовал и всё то уничижение человека, которое расцветало вокруг нас и уничтожало всякую человеческую личность, которое не терпело ничего хоть немного выделяющегося из серой массы. А так как я еще в школе был отличником и пользовался какими-то неофициальными привилегиями, если можно так выразиться, то это позволило мне начать посещать храм даже в школьное время без последствий для себя. Так что буду ли я вспоминать шестидесятые годы, или семидесятые, или восьмидесятые, или девяностые, или двухтысячные – всё равно для меня дорого, всё одинаково важно, потому что каждый день братской и общинной жизни (и таким образом полноты церковной жизни) я воспринимаю как дар Божий, как настоящее чудо. В истории я не нахожу подобных прецедентов, потому что если и были общины, если и были братства – а они, конечно, всегда в том или ином виде были в церкви, – то они долго, к сожалению, не выживали. Это слишком нежный цветок, слишком утончённый дар, он очень хрупок и всегда легко терялся под ударами судьбы или внутренних искушений. Поэтому я не знаю в истории христианства времени и места, когда бы и где бы общинно-братская жизнь в том качестве, в каком мы её знаем, существовала именно в экзистенциальном смысле этого слова. Ведь братство и община – это, конечно, реальность экзистенциальная, это в каком-то смысле осуществление мечты. Это не утопия и не антиутопия, а осуществление тех потенций Царства Небесного, которые всегда существуют и существовали, начиная с победы Христовой над смертью и над внешним благочестием закона, а тем более над языческим бесчестием. Всё это время люди жили идеей братства, общения, любви и всегда хотели из идеи превратить всё это в живую жизнь. Но получалось это редко и на короткое время, а иногда и плохо – получалось не настолько хорошо, чтобы можно было безоговорочно этот опыт признать. Поэтому то, что я испытываю в своей жизни на протяжении сорока лет – а ровно половина из них, второе двадцатилетие, это собственно братская и общинная жизнь, – это действительно то счастье, больше которого на земле, я думаю, быть не может. Только дай нам всем Бог не сказать об этом Христу: давай сделаем кущи для тех, кто является нам на горе Фавор вместе с Тобой. Дай Бог нам не остановиться, не поддаться искушению забыть, что «не видел того глаз, не слышало того ухо, что приготовил Бог любящим Его». Мы хорошо понимаем, что как бы ни осуществлялась наша мечта, какова бы ни была наша общинная и братская жизнь, какие бы ни были мы сами, каждый из нас, мы ещё далеки от того, «что приготовил Бог любящим Его». И всё-таки мы верим в то, что в этой жизни, которая нам дана, есть прямое Божье благословение, и поэтому что бы ни происходило, оно всё должно оставаться в памяти и в опыте и передаваться другим людям – и вширь, и вперёд, и вверх.
Давид Гзгзян: Я бы не стал выделять события или, может быть, какие-то годы, потому что, честно говоря, больше всего в братской жизни помнится для меня какой-то один образ, который все объединяет. В разных своих формах он для меня выступает подтверждением того, что церковь – действительная сила жизни. Братство для меня – свидетельство такого опыта. Разных конкретных событий, которые могли бы выступать, скажем, большим или меньшим потрясением, связанным с таким переживанием, было очень много. Скажем, первое братское паломничество. Совершенно потрясающее явление, я помню, когда мы во Пскове очутились числом более трехсот человек. Опыт был ошеломляющий настолько, что только через несколько месяцев я задумался о том, что это все значило.
Сергей Смирнов: Больше запомнилось то, что ближе к началу моей церковной жизни. Например, совсем особые литургии в небольшом подвальчике пяти- (или четырех?) этажного жилого дома в г. Электроугли, расположенного рядом с развалинами местного храма. Потом несколько эпизодов, связанных с гонениями 1990-х. Скажем, осада, которой нас обложил о. Тихон Шевкунов во Владимирском соборе: со срезанием замков, выбрасыванием вещей, атмосферой ненависти, которой он старательно нас окружал. Или дни, когда в Успенском храме появился о. Михаил Дубовицкий. Те, кто его к нам посылал, имели в виду нехитрую комбинацию: спровоцировать конфликт, а потом показательно наказать обоих – о. Михаила «для вида», а о. Георгия снять с настоятельства. Я тогда как раз женился, был в свадебном путешествии в Париже. На Троицу мы с женой пошли на литургию в крипту собора Александра Невского, потом нас пригласили на агапу их прихода. О. Борис Бобринский расспрашивал, как идут дела в приходе о. Георгия (они были немного знакомы). Я рассказал про о. Михаила и про то, как он намеренно провоцирует конфликт, стараясь подвести о. Георгия «под статью». О. Борис поморщился и выразил сомнение, что такое поведение санкционировано кем-то в церковном руководстве. Может, он не поверил в злокозненность тех, кто стоял за о. Михаилом, может, ему было неприятно, что о церковных нестроениях говорит мирянин. Дело не в этом. Запомнилось, как я сам сказал: «У меня сомнение в исходе – только одно. Чтобы без вины пострадать, надо это заслужить. Я не уверен, что о. Георгий это заслужил». Но уже через две недели оказалось: заслужил! Для меня самого это всегда было неким важным «знамением». Конечно, запомнились стрессы в приходе преп. Феодора Студита, где специально присланный новый настоятель отказывался нас причащать, вообще никак это не мотивируя. Я один раз хотел с ним поговорить, почему он мою жену не причастил, так он от меня укрылся в алтаре и часа полтора там просидел (потом уж мне надоело ждать, тем более меня жена с маленьким ребенком ждала; так о. Гермоген, наверное, вздохнул свободно). Или знаменитая конференция «Единство церкви»... Я сначала боялся идти, уж больно я не люблю конфликтов. Да и отговаривался для себя тем, что все равно от меня ничего не зависит. Но после первого дня конференции (а проходила она, по-моему, два дня подряд) одна наша сестра с опытом советского совестного диссидентства позвонила мне и сказала: «Надо идти». Деваться было некуда, я поэтому пошел. И слава Богу! Видеть все это своими глазами – большая удача, потому что сразу ясно становится, почему «гнев человека не творит правды Божией». И еще очень важно было видеть, что открыто в церкви творить неправду не получается. Такой опыт тоже дорогого стоит! Наконец, подготовка ответов на вопросы богословской комиссии, которая исследовала труды о. Георгия на предмет наличия в них ересей. Это вообще золотые дни. Несколько человек на даче в Фирсановке, где жил тогда о. Георгий, в течение трех дней составляли итоговый текст. Две черновые версии подготовили Давид Гзгзян и Сема Зайденберг, ориентируясь, в частности, на магнитофонные записи тех устных ответов, которые о. Георгий дал последовательно на все многочисленные вопросы и претензии, ему предъявленные. Еще небольшие фрагменты для ответа синодальной богословской комиссии прислал Аверинцев, с этих абзацев итоговый текст теперь начинается. Я тоже вложил свои «пять копеек»: предложил вписать фразу «всякому, умствующему о двух ипостасных центрах в Иисусе Христе, – анафема». Тут надо пояснить: специальная инструкция предписывала о. Георгию отречься от всяких, зачастую довольно диких, утверждений, вменяемых ему безосновательно, но безапелляционно. А при такой формулировке получалось, что анафема – тому, кто эту дичь придумал. Так мы немного похулиганили. А вообще атмосфера была очень творческая, очень рабочая и очень, я бы сказал, радостная. Хотя туча, нависшая в тот момент над о. Георгием – да и над всем братством – была довольно жуткая. Я, честно сказать, не верил, что обойдется. Но вот – мы живы!
Олег Глаголев: Оглашение... Нет, гораздо больше, трудно перечислять: и учеба в СФИ, и паломничества, и соборы, и конференции, детско-юношеские лагеря, конечно. Всё это больше всего. Вспоминается Бродский, кажется, так у него: «просто нету разлук, существует огромная встреча».
Кирилл Мозгов: Очень трудно выделить, что запомнилось больше всего, поскольку жизнь продолжается, событий много, и каждое приносит что-то свое яркое и важное. Конечно, каждое паломничество было серьезной вехой, часто менявшей что-то в жизни в целом (так, после одного из паломничеств у меня установилось регулярное ежедневное молитвенное правило, которое мне долгое время не удавалось наладить). Особое место занимает поездка в 1994 году в Заостровье. Мы тогда паломничали под руководством А.М. Копировского молодежной группой с одной из братских общин, помогали о. Иоанну расчищать деревянный храм XVII века от многолетнего слоя грязи и мусора, а потом плавали на Соловки. Фактически в этой поездке сложился костяк самой молодежной группы на годы вперед.
В последние годы вся жизнь кажется очень яркой, рельефной, любая поездка, конференция, собор или паломничество сразу вызывают в памяти много замечательных деталей. Чем глубже дышишь воздухом братской жизни, тем ярче становится ежедневная жизнь.
Ольга Лаврентьева: Наверное, это связано с первым моим паломничеством с Преображенским братством в 1996 г. в Псков. Я тогда была в храме вроде сама по себе (пришла во Владимирский храм в июле 1991 г., и осталась, но ходила сама по себе, одно время - с детьми). Помню призыв о. Георгия ехать в паломничество, он говорил, что этой «затравки» нам хватит на целый год.
Я не сразу откликнулась, ведь я немногих людей знала лично. Но стоило только решиться, билеты мне достали, правда, в другом вагоне, не где ехали все. Но кто-то из братства все-таки оказался рядом.
Было легко и когда приехали, такое «приятие» всех друг друга. С кем оказался рядом, с тем и пошел в гостиницу. И потом весь «быт» был как-то общим и естественным. О богослужении у о. Зинона написано много. Эти литургии – все в таком единении и радости. И труды в монастыре общие – все в удивительном общении. Помню, как перебирала крупу на кухне Мирожского монастыря у о. Зинона вместе с М.В. Шилкиной, М. Белотеловой и еще сестрами. Была такая благоговейная тишина и уют в этом трудничестве. И ни на секунду не появилось чувства, сродного Золушкиному. Дни молитвы, труда и общения как единый миг счастья. Слова о. Георгия оказались пророческими.
Еще одно в памяти из литургии: все священники – о. Георгий, о. Зинон, о. Виктор, о. Иоанн – когда они предстояли у престола (а я была в первом ряду близко) – это было какое-то чудо. Они все такие РАЗНЫЕ, но такое неразрывное единение было между ними и свет. Никогда ничего подобного больше я не видела ни в одном храме. Может, это потому, что народ был совсем рядом, и перегородки не было.
Потом был 1997 г., изгнание из храма. 29 июня 1997 г.. я с утра была в храме. Это все уже описано. Потом вызов на комиссию в Новоспасский монастырь... Памятно все вместе пережитое с братством – все эти годы. И другой жизни у меня не было и нет.
Свящ. Иоанн Привалов: Это очень трудный вопрос. Трудно выбирать, потому что в любое время за эти семнадцать лет есть напряженные токи. Этого невозможно пересказать, это очень большой ответ – величиной в жизнь. Помните, как апостол Иоанн пишет? «И много других великих знамений и чудес сотворил Господь, но, думаю, если бы их записывать, не хватило бы и мира, чтобы вместить все происшедшее». И потом, есть очень много событий внутреннего порядка. Как их пересказать, когда вроде бы ничего внешне значимого не происходило, а с человеком происходило и произошло? Например, человек пережил не просто встречу с Богом, но в результате встречи решился на более узкий путь для того, чтобы не растекаться, не разливаться безбрежно, для того, чтобы уйти в некоторую глубину и приносить больше плодов. Многие люди уже несколько лет чувствуют потребность в хорошем смысле слова «подсократиться», немного сузиться, ограничиться для того, чтобы сконцентрироваться на каких-то главных вопросах.
Можно вспомнить многое, например, последнее десятилетие было очень богато – это рождение малых братств в разных городах. На моей памяти это было удивительно, особенно первые пять лет с 2000 по 2005 год, это было чудесное плодоношение. Появляются люди, которые пытаются как-то сложить свои усилия и приумножить их для того, чтобы жить с Богом, по-Божески. Господь благословляет это, и мы видим прирастание, все время прирастает народ. Ну, а вторые пять лет, с 2005 по сегодняшний день, как я ощущаю, есть ощущение большей сосредоточенности.
Дмитрий Гасак: Событий в нашей жизни, слава Богу, столько, что, как говорится, год идет за десять. Каждый год на новогоднем молебне, когда о. Георгий вспоминает уходящий год, удивляешься, сколько в один год можно успеть сделать, если трудиться всем вместе, если не распылять силы. Поэтому, отвечая на этот вопрос, не о событиях хочется сказать. Главное, что остается в памяти, – само наше братство во Христе, все отцы, братья и сестры, все наши друзья, все, как говорил свт. Григорий Богослов, доблестно рожденные, и живущие ныне, и отошедшие ко Господу. И, конечно, все то, что Господь творит через братство как часть Его Церкви. Это, думаю, самое главное.
Александр Копировский: То, как мы, несколько человек, пели, когда мощи преподобного Серафима летом 1992 года увозили в Дивеево, хотя предполагалось, что их крестным ходом понесет народ. Но нас не пустили даже до Садового кольца. Тогда мы начали петь, и народ подхватил. Пели не меньше часа – тропари, молитвы, какие знали, все перепели по нескольку раз. О. Георгий потом сказал: «Братство себя показало».
Кто-то недавно сказал: для того, чтобы вода была соленой, необязательно много соли.
Александр Копировский: Конечно! Братство – часть церкви. Вот с этим ощущением мы, собственно, и жили.
Елена Серова: Не могу сказать, чтобы что-то одно больше всего запомнилось. Но для меня лично очень важно вхождение в братство и начало жизни в нём новых групп после оглашения, помощь им в этом.
Зоя Дашевская: Братская любовь и общение. Это содержание самой жизни. Я не могу сказать, что это то, что запомнилось, это как бы все время есть как избыток, как действие Божие, которое проявляет себя и через общение с духовным попечителем, и через общий братский путь, и через служение совета и советование, через определенные события в жизни, в которых Господь очевидно проявляет Себя, когда Евангелие воплощается в жизни. Для меня жизнь в братстве – это именно такая жизнь, она такой плотности, что ли. Иногда это очень непросто, и «ветхий человек» внутри начинает восставать против такого качества жизни. Но понятно, что именно такой жизни в церкви хочет от нас Господь. То, что это есть сама ткань жизни, для меня является самым существенным, самым главным. Я не могу сказать, что это что-то, что «очень запомнилось», но это качество как бы требует постоянной актуализации памяти, чтобы оно не ослабевало. А если говорить о событиях, которые запомнились, то их очень много.
Ольга Черемшанцева: Многое запомнилось, сложно что-то выделить. Но самым важным моментом, который запомнился, можно сказать, духовной памятью, когда я вдруг стала понимать, что происходит, был собор перед расколом.
Еще, конечно, врезалась в память, никогда не забывается литургия, когда произошел инцидент с о. Михаилом Дубовицким.
Ольга Филиппова: Люди – отцы, братья, сестры. Для меня братская жизнь - это в первую очередь общение, совместная молитва и труд. И здесь сложно выделить какое-то конкретное событие, ведь наша жизнь очень насыщена. В своё время меня сильно поразили слова новомученика еп. Германа (Ряшенцева). Передавая жизнь христианского круга 1930-х гг. в гонениях, он писал: «никто не жил оторванно». Как это неоторванно? Ведь все они годами сидели в самых разных углах страны. Потребовалось ещё раз перечитать письмо, чтобы понять слова владыки. А они значат: никто не жил вне Церкви, вне церковного общения. Конечно, братство – это лишь небольшая часть церкви, в которую, как известно из авторитетнейших источников, мы призваны верить. И мне кажется, важно делать усилия веры – верить в братство, в человека. А это иногда непростой труд смирения и дерзновения, веры и верности, надежды и любви. С другой стороны, жизнь в братстве – это радость осуществления невозможного.
Татьяна Авилова: Пожалуй, это наши Литургии в Сретенском, а потом в Успенском храмах, настоящий дух единства в служении Господу. Литургия Великого четверга вечером этого дня, торжественные и, можно сказать, таинственные бдения с братскими детьми у плащаницы до глубокой ночи в Великую пятницу, когда никто не уходил, пока не было прочитано все евангелие от Марка, и только бесшумно сменялся «почетный караул» у плащаницы Христа. Празднования Пасхи, когда крестный ход предначинался с выхода из метро – по Сретенскому бульвару к храму шли практически только знакомые братья и сестры, и от этого уже в предчувствии ликования первых возгласов светлой Заутрени все внутри замирало. Первый раз перед причастием услышанные псалмы в переводе С.С. Аверинцева: «Готово сердце мое...» Эти слова оставили такой глубокий след в сердце, что я искала случая поблагодарить его за вдохновенный перевод. Наконец, в часовне при Успенском храме мне это удалось сделать, и я поняла, что очень смущаю Сергея Сергеевича таким признанием и радую одновременно. И еще – после долгих лет перерыва в едином братском служении Евхаристии вдруг снова такая Литургия на одном из первых Сретенских соборов.
Валерия Волкова: Было очень много всего, и грустного, и радостного. Даже трудно выделить что-то наиболее запоминающееся. В силу того, что с 1993 года мне посчастливилось работать в библиотеке СФИ, за что очень благодарна о. Георгию Кочеткову, самые яркие моменты связаны с библиотекой. История ее создания с 1970-х годов, уникальность фонда, неразрывность с жизнью института и братства, с которыми она перенесла гонения и скитания, нынешнее состояние библиотеки и даже ее будущее развитие – все это важно, интересно и актуально не только для меня лично, для института, но и для всех нас. Тем более, что 12 июля, в день свв. апостолов Петра и Павла, состоялось открытие библиотеки Преображенского братства.
Елена-Милена Королёва: Жизнь в братстве, слава Богу, продолжается, «нам рано жить воспоминаниями», поэтому мне трудно ответить на этот вопрос. Да вот сама жизнь и запомнилась ... Какие-то события наиболее ярки в памяти, но все они связаны с общением с братьями и сестрами, с живыми и отошедшими ко Господу (здесь мне прежде всего хотелось бы назвать Аллу Даниловну Василевскую и Евгению Кузьминичну Кочеткову). Первое паломничество в Спасо-Мирожский монастырь к о. Зинону в 1996 г. Общение с Катюней Савельевой в августе 1997 г. Первая литургия после снятия прещений в Высокопетровском на Торжество Православия 2000 г. и первая литургия с о. Кириллом на Сретенском соборе в 2002 г. Наше паломничество по Волге и ночевка в Самаре на вокзале, где пришло известие о гибели Димы Заприводы. Наше первое братское дежурство в Доме зимой 2003 г. Охрана Покровки в 2004-м. Малый собор в 2005 г., где поделилось большое Свято-Георгиевское братство. Работа в Доме и освящение его в 2008 г. Раскол 2009-го и открытие Неплюева.
В истории церкви бывали моменты оживления братского движения и периоды его упадка. Каким Вы видите будущее братского движения?
Свящ. Георгий Кочетков: Будущее нашего братского движения очевидно. Русская церковь должна возродиться, она не может жить так, как сейчас живёт. Поэтому будущее нашего братства связано со служением этому возрождению церкви. Мы не можем и не хотим жить только для себя. Мы живём для Бога и Церкви. Поэтому нам нужно иметь перед собой прежде всего две задачи: во-первых, помогать новым очагам общинно-братской жизни, где бы они ни стремились появиться – в любом месте, среди людей любой культуры, любой национальности, любых личных особенностей. Нет никаких препятствий для действия Христова, если Он хочет где-то основать Свою Церковь или её возродить, обновить и укрепить. А мы должны послужить рождению, или возрождению, этих островков новой жизни. А во-вторых, мы должны помогать людям, находящимся на приходах, в епархиях, в монастырях – где угодно – иметь возможность воспользоваться нашим опытом. Вот эти два главных направления нашей жизни – это то, что сейчас должно быть впереди для нас, должно быть нашей задачей.
Сейчас церковь всё ближе подходит к такой возможности благодаря деятельности патриарха и тех людей, которые вошли в церковь после волны конца 80-х – 90-х годов, когда в церковь хлынуло много неофитов, часто с очень суженными или искажёнными представлениями о церкви и вере. В те годы церковь наполнило множество священнослужителей и прихожан, имевших крайне искажённое представление о православии, часто крайне невежественное, фундаменталистское, изоляционистское, националистическое или просто психопатологическое. Слава Богу, сейчас этого становится меньше, несмотря на все те огромные проблемы, которые в церкви ещё существуют и, видимо, долго будут существовать. Мы верим, что Господь пробивает для Себя дорогу и радуемся тому, что желаем послужить Богу именно в этом деле, и что Господь не отвергает нас.
Давид Гзгзян: Если говорить о моих ожиданиях, осознании того, что необходимо, то тут, мне кажется, никакой альтернативы нет. После моего 20-летнего опыта жизни в братстве, который фактически исчерпывает весь мой церковный опыт, я теперь совершенно отчетливо осознаю, что у церкви на земле нет других настолько же адекватных форм бытия. Другое дело – конкретный образ братства, тут возможно широкое разнообразие такого опыта. Если говорить о том, насколько эти ожидания реальны, то тут я склонен думать, что очень многое зависит от того, насколько мы в состоянии реализовать аванс, который нам дан свыше. Потому что рассчитывать только на чудо, конечно, можно, но в этом случае не стоит употреблять глагол «рассчитывать». Надеяться на чудо можно, а рассчитывать можно на какие-то более прогнозируемые вещи. Мне кажется, самое прогнозируемое – это возможность приложить такие усилия, которые мы сегодня как братство могли бы сделать, но пока еще не делаем. Может быть, и потому, что не до конца понимаем свое место в будущей церковной жизни, как бы это высокопарно ни звучало.
Сергей Смирнов: Если говорить о братских движениях вообще, то видно, что в последние сто лет они возникают «по всему лицу земли». Я, например, встречал такого рода опыт – при всей его специфике – у католиков, в армянской апостольской церкви, в разных поместных православных церквях (в том числе, в русской церкви, что совсем удивительно, если принять во внимание 300 лет государственного православия и 70 лет агрессивного – иногда чрезвычайно агрессивного – богоборчества). Очень может быть, что именно с возрождением братств, братских движений сейчас связаны важнейшие пути для церквей кафолической традиции (именно в них братство верующих во Христа – не как организация, а как важнейший аспект всей церковной жизни – в последние столетия было, мне кажется, особенно пренебрегаемо).
Если же говорить о нашем движении, то основная его проблема в ближайшие (по историческим меркам) годы, как мне кажется, будет связана со «сменой поколений». А если называть вещи своими именами, то, прежде всего, с тем, что рано или поздно братству надо будет учиться жить без о. Георгия. Конечно, еще когда я заканчивал оглашение, я помню, одна из сестер мечтательно сказала: «Представляете, пройдет 20 лет, и мы соберемся так же по-семейному и будем пить чай...» А о. Георгий, услышав это, хмыкнул и сказал: «Как же, проживет о. Георгий 20 лет...» Эти 20 лет прошли, и еще несколько лет прошло. Но пусть даже еще 20 лет пройдет, все равно потом встанет жизненный вопрос: от человека это движение было или от Бога? Мне кажется, перед Содружеством тогда в полный рост встанут две проблемы: во-первых, как не раствориться, не потерять своих границ, своей жизни, своих служений в церкви; во-вторых, как не закостенеть во внешних формах, не превратиться в организацию. Конечно, эти опасности и сейчас есть, но с о. Георгием они легче (хотя никак нельзя сказать, что легко) решаются. А в будущем?.. Жив Бог, и есть живые люди. Поэтому – шанс есть.
Олег Глаголев: Что касается нашего движения, не думаю, что оно будет массовым и народным, как было у «беседников» в начале XX в. и есть у «Воинства Господня» в Румынии. Не потому, что мы «очень умные» или необычные, просто исчезают российское общество, народ, наука и культура и во время такой мощной дезинтеграции, кажется, невозможны крупные духовные союзы. Хотя очень хочется, чтобы все или хотя бы очень многие жили по-братски, чтобы разных христианских братств становилось все больше, чтобы основной парадигмой церковного устройства становилась общинно-братская.
Кирилл Мозгов: Любое движение обычно происходит по определенной синусоиде. Главное, чтобы она не зашкаливала. Я недавно просматривал фотографии разных братских встреч 1990-х годов. Такой визуальный ряд сразу дает возможность увидеть, насколько изменилась за эти годы наша жизнь, как выросло и укрепилось братство. Сегодня очевидно, что в целом нас ждет оживление братского движения, оно уже происходит во всем мире. Не случайно обретают «второе дыхание» труды живших прежде ревнителей братолюбия, того же Н.Н. Неплюева. Возможно, и в нашей церкви наконец появятся подлинные братства, с которыми наше движение сможет вступить в по-христиански братское общение. Хотя, может быть, это будет и совсем нескоро. В любом случае, наше дело – самим трудиться и быть готовыми к любому повороту событий.
Ольга Лаврентьева: Когда я вспоминаю первые годы в братстве, эти воспоминания по ощущению сходны с тем, что испытывает повзрослевший человек. Память о какой-то простоте, чистоте, может быть, наивности. Конечно, жизнь очень сильно изменилась, она стала много сложнее, и мир вокруг нас стал иным. Но ведь мы-то повзрослели. Может быть, теперь надо будет больше делать, чем доказывать правомерность нашего существования. Не оглядываться на злопыхателей, на тех, кто хулит и гонит нас. Выйти на широкое поле служения, не останавливаясь.
Свящ. Иоанн Привалов: Я думаю, что настало время трудов как внутри братства, так и за его пределами. Братством накоплен колосcальный опыт, очень много сделано для возрождения таинства просвещения. Мне кажется, что было бы очень хорошо, чтобы мы изнутри братства могли подумать, как мы могли бы этим даром все-таки сорокалетнего опыта совершения таинства просвещения поделиться со всей церковью. Это вопрос очень важный, и он требует большого смирения и трудов. Пока я не вижу особых откровений, возможностей. Мне кажется, мы так богаты были Божьими откровениями, благословениями, дарами, встречами за все предыдущие годы. Я вспоминаю о. Сергия (Савельева), опыт оо. Алексея и Сергия Мечёвых, матери Марии (Скобцовой), причем это откровение не на уровне книг, а это всегда приобщение сердцем. Для меня лично, и, думаю, не только для меня, а для гораздо большего круга открытием было знакомство и углубление отношений с Никитой Алексеевичем Струве, представителями подсоветской интеллигенции, то есть с теми, кто в 70-80-е годы и раньше приближал духовное пробуждение. Сейчас открытие Неплюева. А сколько тем было, когда мы чувствовали, что это не просто так, а свыше нам дано. Я думаю, ожидать каких-то особых откровений было бы неправильно, а надо просто освоить то, что уже было открыто. Важно было бы осмыслить, как этим реальным, богоданным опытом распорядиться не только по отношению к Русской церкви, но и ко всему христианскому мировому опыту, поскольку эта традиционная катехизация нигде не совершается. Я думаю, что это наша прямая задача – научиться этим делиться. Мы не умеем этим делиться. Я понял, что еще так далеко, при всей открытости, при всей еще живости опыта, тот момент, когда мы согласимся, что нужна не просто катехизация, а нужна та катехизация, которая была в церкви изначально.
Дмитрий Гасак: Трудно сказать, Бог весть. Братское движение - это не организационное, или, по выражению о. Георгия, не организмическое начало. Это живая нить церковного предания, дух апостолькой веры и жизни, который не прерывался и не прервался. И этот дух творит себе различные исторические формы, и не только, конечно, на востоке, но и на западе. Такое «братское движение», на мой взгляд, соответствует словам апостольского символа веры «верую во общение святых». Такое движение не умрет, даже если, из-за каких-то обстоятельств оно и будет оскудевать, поскольку не умрет Церковь Христова, поскольку Господь соблюл себе семь тысяч человек, не преклонивших главы перед Ваалом. С точки зрения исторической, думаю, сейчас время именно для братского движения как нового дыхания в церковной жизни, как бы обновленного ее образа после сотен лет константиновского периода церковной истории. Братство, повторю, это не организация, не схема, не технология. Это суть отношений между теми, кто правду Божью, Истину Христову почитает за высшую ценность в жизни и старается эту веру воплотить. Так было в Церкви всегда, но вот теперь, т.е. с начала XX века, когда церковь не может уже опираться на государство или заменить его собой, настало время для нового образа церковной жизни. Нам не нужно ничего изображать: ни могущество и массовость церковного народа, ни бедность, о которой говорил Христос, ни силу христианской культуры и просвещения или простоту веры, нам необходимо быть самими собой перед Богом и людьми, приводя в единство нашу веру, молитву и жизнь. Говоря о будущем братского движения, не нужно заботиться о том, чтобы сохранить себя - это искушение, один у нас Спаситель. Но заботиться нам нужно о том, чтобы наша жизнь была свидетельством Божьей правды и Истины, Христовой свободы и нелицемерной любви, и тогда она будет подлинно братской, принятой Богом, а значит, восходящей к вечности, образом Царства Небесного.
Александр Копировский: Думаю, что в обозримое время никакого братского движения в нашей церкви не будет. В самом начале 1990-х годов у людей отбили к нему охоту, прежде всего потому, что иерархия не была заинтересована в братствах. Мы не увидели с ее стороны никакого интереса, никакого руководства, никакого понимания, даже просто внимания. Руководство Союзом православных братств (а в него их вошло несколько десятков) поручили игумену Иоанну (Экономцеву), который на всех заседаниях сидел тихо и никак не руководил. А через год он передал руководство иеромонаху Кириллу (Сахарову), который тоже не знал, что делать. В результате тон в Союзе стали задавать люди, для которых главным была церковная и околоцерковная политика. «За царя, за Родину, за веру!» (именно в таком порядке), «Бей жидов, спасай Россию!», «Кругом масоны, патриарх, может быть, тоже масон!» Хорошо помню III съезд братств 1992 г., который начался с того, что их «лидер» ударил нагайкой по спине одного из руководителей Союза, а закончился пением вместо «Достойно есть» – «Боже, царя храни!» После этого мы вышли из Союза, подав прошение патриарху. В результате братства, которые хотели жить по-церковному, тоже оказались под подозрением, потому что слово «братство» стало связываться с политиканством и экстремизмом. И теперь братства в приходах помогают звонить в колокола или строить ограду, но никак не стимулируют собственно церковную жизнь. Нельзя делать из братств тимуровские команды, они должны быть основаны на братской, т.е. общинной в своей основе жизни. Нужно, чтобы братства стали училищами общинного духа, где люди учатся жить церковно.
Именно поэтому у братств, при всех их современных проблемах, – огромная перспектива в свидетельстве о Христе, о Церкви, они смогут, тем самым, собрать людей. Но говорить о сроках, о формах сейчас, мне кажется, еще рано. Нужно сеять, а произрастить, расширить – зависит от Бога.
Елена Серова: Это от нас зависит, конечно. О. Георгий как-то сказал (у меня мороз прошёл по коже): «всё, что имеет начало, имеет и конец». Я думаю, пока мы живы – братство будет. Но и от нас зависит, чтобы ценность этой общей жизни не увядала.
Зоя Дашевская: Братское движение дает надежду. В целом видно, что такие движения возникают и в Восточной церкви, и на Западе. Есть на самом деле некое «брошенное семя», но в ответ нужна открытость сердца и решимость следовать Божьему пути, которая как зерно веры в сердце человека воплощается в его жизни – как это было у о. Георгия, когда он понял, что это то самое, что нужно, и начал собирать общину и братство: это то, что выросло на ниве Божией, но важна была решимость, и Господь, как и обещал, дает сторичный плод. Если на Евангелие будет отзываться сердце в жизни, то тогда перспектива братского движения есть. Из всего откровения Нового завета следует, каким Господь хочет видеть жизнь Своей Церкви. Самое страшное, что сегодня многие в церковном народе не хотят слышать этого откровения и этого призыва, и церковь в братском движении часто как бы не опознает себя саму. Мне кажется, что братское движение – это те живые клетки, которые способствуют исцелению, тому, чтобы церковь начала узнавать саму себя. В этом, думаю, и есть основная задача и призвание братского движения и его главное служение. В этом его перспектива жизни.
Ольга Филиппова: Ход истории не определяется желаниями людей, даже христиан, но её делают люди, и, может быть, в первую очередь христиане. Поэтому не возьмусь пророчествовать. Говоря о будущем братства, хочется только выразить надежду на то, что милость Божия не будет от него отнята и дар, ему данный, послужит устроению Дома Божьего и созиданию Человека в человеке.
Татьяна Авилова: Трудный вопрос. Для нас главное - понимать, как Господь видит это будущее. Знакомясь с настоящей святой ХХ века Евфросиньей Керсновской, которая в нечеловеческих условиях тюремного и лагерного заключения ни разу не пошла на компромисс со злом, мне показался очень верным принцип действия, позаимствованный ею у Жанны д'Арк: «Выполняй свой долг, и будь что будет!» Слова кажутся простыми и тривиальными в своей простоте, но жить так вовсе не просто, и именно такой жизни от нас ждет Господь: ничего не боясь, исполнять Его волю и опытно познавать, что «иго Мое благо, и бремя Мое легко» (Мф 11: 30).
Ольга Черемшанцева: Я думаю, что братское движение и дальше будет существовать, и оно, видимо, будет нести в себе основное ядро христианское. Но мне кажется, что сейчас у нас довольно свободное хорошее время и что скоро начнутся какие-то гонения, по крайней мере, у нас, а может быть, и в других местах тоже. Братская жизнь будет всегда, но всегда она будет непростой и так или иначе будет преследоваться.
