«Миллионами глаз вопросительно прошлое смотрит на нас»
Эта строка из стихотворения нашего современника, поэта бессарабского происхождения Кирилла Владимировича Ковальджи была выбрана в качестве эпиграфа к вечеру памяти жертв политических репрессий прошедшем в Кишиневе. Она удивительным образом переплетаясь со словами из стихотворения Осипа Эмильевича Мандельштама: «Миллионы убитых задешево протоптали тропу в пустоте…» и Александра Леонидовича Величанского: «Когда убили миллион, все погрузились в смертный сон, испытывая скуку…».
В молдавском обществе тема репрессий в последнее время часто обсуждается, однако при этом данная проблема приобретает идеологические коннотации. Тем не менее, следует упомянуть о том, что этим летом в Кишиневе, в сквере перед железнодорожным вокзалом, был открыт памятник жертвам сталинских депортаций 1949 года – их память отмечается 6 июля.
За всеми идеологемами, безжалостными цифрами и фактами, историческими хрониками и следственными делами важно увидеть людей, их глаза и судьбы, вспомнить их имена и попытаться вместе найти ответы на те вопросы, которые ставит перед нами прошлое и настоящее. В этом разговоре важно взять верный, трезвенный тон, без фальши и излишней патетики, и камертоном для этого может послужить размышление о человеке, о тайне человеческой личности, которая по своему призванию наделена царственным достоинством.
Алина Патракова, соведущая встречи:
– Тема сегодняшнего вечера памяти напрямую обращает нас к вопросу о том, кто есть человек. Здесь уместно в очередной раз вспомнить нашу соотечественницу Евфросинию Антоновну Керсновской и название шеститомника ее мемуаров о пережитом: «Сколько стоит человек». Те, кто читал ее тетради, вспомнят, какой ответ она сама дает на этот вопрос: «Человек стоит столько, сколько стоит его слово».
Здесь мы сталкиваемся с отнюдь не безобидным вопросом терминологии. Классовые элементы, народные массы, человеческие ресурсы, «советский эксперимент по переделке человеческого материала» – за этими жесткими и обезличенными терминами не видно человека.
Философ Мераб Мамардашвили писал, что главное преступление, совершенное советской системой – разрушение человеческой личности. Назвав это явление «антропологической катастрофой», он писал о том, что последующие поколения бродят по разным странам «безъязыкие, с перепутанной памятью, с переписанной историей…».
Философ говорит о перепутанной памяти. Если мы обратимся к этимологии слова «память», то увидим, что оно происходит от праславянской формы слова «памѩть», одним из значений которого было «разум, рассудок».
В каком-то смысле беспамятство подобно безумию. Наша задача состоит в том, чтобы оживлять нашу память, противостоя обезличенности и принципу «незаменимых людей нет». Жизнь тех людей, которые сумели выстоять, которые не были перемолоты системой, свидетельствует о том, что каждый человек неповторим и незаменим. Даже в таких тяжелейших условиях у него есть всегда выбор между путем правды и путем лжи.
Известный французский социолог, культуролог и этнолог, основоположник структурной антропологии Клод Леви-Стросс «XXI век будет веком гуманитарных наук — или его не будет вовсе». Несколько перефразируя эту мысль, можно утверждать, вслед за митрополитом Диоклийским Каллистом (Уэром) о том, что XXI век будет веком антропологии – веком тайны человеческой личности.
Ольга Медведь, ведущая встречи:
– Если в XIX веке убийство одного человека в год приводило в шок все население города и рождались такие произведения, как «Преступление и наказание» Ф.М. Достоевского, если в дальнейшем людей мучила совесть и они поминали всех поименно, презирали и осуждали убийц, то в XX веке произошла та самая катастрофа, когда человеческое сознание изменилось до такой степени, что человека переставала мучить совесть, человек исключал из своей жизни такие понятия, как сострадание, честь и достоинство. Человек лишался какой-то внутренней чувствительности ко злу и греху. Это переставало его волновать и тревожить.
Аурел Елисеевич Маринчук, доцент Кишиневского политехнического университета, математик, историк и краевед:
– Когда мы были школьниками, студентами, мы не очень знали, что произошло в Советском союзе. Нигде ничего не говорилось. Социалистическое соревнование, энтузиазм, песни, оптимизм. Хотя из моего родного 9-го класса в 1949 году были сосланы семь человек. Прошел год, и еще двоих арестовали за то, что они переписывались с теми, и, не знаю, выразили им сочувствие. В общем, они исчезли. В 1954 году еще четверых из моего 9 «А» (к тому времени я уже был студентом третьего курса) тоже арестовали. Вот такая массовость. И я подумал: «Если это только из моего класса, а сколько классов по всей стране…»
...27 июня 1940 года интеллектуалы Кишинева собрались перед кафедральным собором. Что делать? Ультиматум есть ультиматум (26 июня 1940 года Советский союз предъявил Румынии ультиматум с требованием о возвращении Бессарабии, а также передаче Северной Буковины в состав СССР, и Румыния была вынуждена отвести из этих областей свои войска – прим. сост.). Кое-что просачивалось про порядки там (в СССР – прим. сост.), кое-что писали – про расстрел трех маршалов, все творцы революции, которые по десять лет сидели в царских тюрьмах, оказались «шпионами», «засланными», «хитроумно подготовленными, чтобы взорвать всю систему». Однако очень многие рассуждали так: «А почему мы должны покидать свой край?» Я приведу такой пример. Я учился в лицее в Сороках, и одновременно со мной учились четыре брата – Кощуги. И был приказ в лицее – старшим уезжать в Румынию, а молодым – к родителям. Мой коллега Сеня пошел к отцу и говорит: «Нам надо поехать. Давай, папа, поедем». И что сказал ему тот священник: «Мой долг – здесь. Кто будет крестить детей? Кто будет венчать молодежь? Кто будет хоронить стариков? Учителя и священники должны оставаться при любых обстоятельствах со своим народом. Это вообще большая беда, что многие уехали».
И вот собралась там элита города и говорит: «А почему мы должны уехать? Ну, будет другая власть. Русский язык мы знаем, мы занимаемся общим делом, мы просвещаем детей». И остались люди экстра-класса, которые закончили университеты – кто в Геттингене, кто в Петербурге, кто в Париже. Из пятидесяти директоров разных лицеев и училищ в Бессарабии осталось восемь. Все до единого были ликвидированы».
Был Александр Оатул – директор лицея. Первую неделю советская власть как-то «нянчилась». Но через неделю его вызвали в НКВД и держали всю ночь и задавали один и тот же вопрос: «Почему Вы не уехали? С какой целью Вы остались?» Довели человека до самоубийства.
На второй же день директор другого лицея, Дмитрий Ременку, который был теологом, тоже застрелился. Суицид – это дело заразное, которое пошло по городу. А это были любимцы общества. Это страшно деморализует, когда подобное происходит с такими людьми».
Другой случай – просто совсем фантастический. Со мной училась некая Ленуца Кристал, поэтесса, художница, красавица, училась хорошо, помогала всем, сестра всей школы. И вот в каникулы, в летнее время, в три часа ночи в селе Косэуць в окно постучали. Отец увидел машину, увидел двоих со штыками, понял, разбудил старших и говорит: «Быстро одевайтесь, возьмите теплые вещи, еду, помогите малышам…». В это время приехавший лейтенант разбил окно и вошел туда, а хозяин дома выбил дверь и побежал в сарай, вспомнил, что там есть тулуп, который пригодится в Сибири. Другой солдат подумал, что хозяин бежит. Он держал палец на курке, нажал, и тот упал. Представляете себе сцену? Восемь детей, самая старшая из которых – бедная Ленуца. Жена с маленьким Алешей бегает по двору. И все родственники, вся деревня собрана у забора. Стоит машина, которая разрушила забор. Каких-то детей бросают в кузов, а другие прыгают обратно... Это был фантастический случай. Я нашел описание этого дела у Валерия Пасата. Он издал две книги по репрессиям. Одна книга – это сборник документов. И вот как описывается этот эпизод: «При изъятии семьи Кристал произошло то-то и то-то». В другом месте – тоже отчетный материал – в селе около Окницы произошла «массовая волынка» – это женщины деревни легли на землю перед грузовиком, чтобы он не выехал из села.
Виктор Попович, директор Духовной семинарии, тоже повесился, но по другой причине. Его выгнали на улицу. Он узнал, что из религиозного музея выбрасывают церковное имущество, пошел и стал собирать старинные кадила, молитвенники. Цап его: «А Вы что?» – «Ну, я, знаете, верующий человек». «Так, верующий человек…» Его задержали, и какой-то офицер говорит: «Мы организуем атеистический музей». И началось на него давление: «Давай будешь возглавлять». Потом вернулась румынская власть: «Ага, ты с ними сотрудничал!». Хотя он с ними не сотрудничал, он даже не заходил в тот дом. Другие священники – там тоже бывает народ своеобразный – довели его до самоубийства».
Были еще три директора из Сорок: Михаил Марку, Паул Ватаман, Порфирий Прокопий. Они погибли в Ивдельском лагере под Свердловском.
Вот случай с Паулом Ватаманом. Я сидел с его сыном Октавианом в лицее за одной партой. А другой директор (Андрей Ватаман – прим. сост.) был его дядей. И вот на станции Окница их «упаковали», и родителей отправили туда (в Сибирь – прим. сост.), а мальчик остался. Кстати, был такой порядок: если первые два дня ты как-то ухитрялся спрятаться, то дальше тебя никто не трогал. И он узнал, что этот поезд стоит где-то в лесу третьи сутки, что-то ожидает. Керсновская описывает порядок в вагоне и так называемые «санитарные» условия. И вот мой друг Октавиан, сын того директора, раздобыл где-то две буханки хлеба, подошел к вагону, к той трубе, пожал дяде руку через трубу и передал туда два батона. Вы представляете, что это такое?
Я дружил с «коллегой» Керсновской по вагону. Была такая барышня, которая стыдилась санитарных условий в том вагоне, некая Алла Ротару. Ее муж был когда-то диктором на местном радио. Она умерла в прошлом году. Она была бедная, одинокая, я иногда к ней заходил, помогал с покупками. Она мне рассказала всю историю – про путь и туда, и обратно, и про Керсновскую (она дружила с ней).
Еще был директор Ион Скодигор. Этот директор умер в поезде, а в соседнем вагоне был его родной брат. За Челябинском поезд остановился, и из каждого вагона выносили по два-три покойника... Его похоронили где-то в лесополосе. Это был математик, светлейшая голова.
В продолжение встречи, в память о жертвах советских репрессий, Дмитрий Бурдиенко исполнил на флейте «Вокализ» С. В. Рахманинова. В это время на экране высвечивались имена и краткие сведения о наших репрессированных соотечественниках из Бессарабии.
По приглашению ведущих гости встречи делились воспоминаниями о своих пострадавших близких. В память о каждом названном имени на столе зажигалась свеча. В конце встречи все собравшиеся почтили память жертв советских репрессий минутой молчания.
