Материнство, обращенное к миру
Интервью о преподобномученице Марии (Скобцовой) с Татьяной Владимировной Викторовой, доктором филологии, доцентом Страсбургского университета
– Татьяна Владимировна, как так получилось, что Вы занялись изучением творчества Материи Марии (Скобцовой)? Ведь Вы не были ее современницей, не имели в то время непосредственного отношения к церкви?
– Я прочитала в журнале «Театр» пьесу-мистерию «Анна», опубликованную в 1989 году. Я была студенткой первого курса Тюменского государственного университета, училась на филологическом факультете и была потрясена этой пьесой, в том числе, ее жанровым подзаголовком – «мистерия». Я знала, что этот жанр существовал в средние века и не могла предположить, что ее написала современная монахиня, ведь о матери Марии в 89-м мы знали, только как о героине Сопротивления. Я не знала о том, что она продолжала писать стихи и мистерии. Меня это чрезвычайно заинтересовало, я начала поиски в этом направлении и поехала в Санкт-Петербург. Так я впервые познакомилась с книжкой, которая в России существовала в единственном экземпляре. Это была книга стихов, изданная в 1949 году: «Поэмы, мистерии, воспоминания о концлагере Равенсбрюк». Я прочла ее в ксерокопированном варианте в Публичной библиотеке Санкт-Петербурга. Мистерии матери Марии стали темой сначала моей курсовой работы, потом дипломной и диссертации, которая вылилась в общие размышления о жанре мистерии в ХХ столетии. Благодаря этой теме я воцерковилась. Все это произошло для меня через мать Марию.
– Вы тогда еще не были верующим человеком?
– Я была «пассивно» верующей: меня крестила бабушка, но как это часто бывает, я не была воцерковлена. И именно благодаря матери Марии для меня открылась Церковь и духовная жизни во всех ее измерениях.
– А как это происходило? Что было между защитой дипломной работы и воцерковлением?
– Такие тексты как мистерии «Анна» и «Солдаты» не так просты, как может показаться. Попытка понять их глубинные подтексты привела меня к священнику тюменского Троицкого собора, с которым мы подружились. Так произошло мое воцерковление. Чтобы понять и чувствовать эти тексты, нужно дышать в литургических ритмах.
– Замечательная история. Как продолжалось Ваше изучение творчества матери Марии? Я знаю, что Вы вместе с Еленой Дмитриевной Клепининой‑Аржаковской подавали документы на канонизацию.
– Это отчасти, связано и с темой диссертации, но главным образом с увлечением судьбой и любовью к матери Марии. Я приехала в Москву, чтобы работать над диссертацией. Мать Мария по-прежнему оставалась в центре, но меня интересовал в целом феномен мистерии в ХХ столетии. Я обнаружила, что мистерии есть у Поля Клоделя, у Элиота, у Лорки, Пессоа, Даро Фо... Именно в этом контексте мистерии матери Марии представляются еще более оригинальными. Однажды меня пригласили читать доклад о матери Марии в Библиотеке иностранной литературы. На этой встрече присутствовал Антон Аржаковский, сын Елены Дмитриевны Клепининой-Аржаковской, который в то время был директором французского колледжа. Он заинтересовался докладом и предложил мне связаться с его матерью, хранительницей одного из архивов матери Марии. Впоследствии она меня пригласила к себе, и я смогла прикоснуться к архивам матери Марии. Это все, конечно, подобно чуду. Но мать Мария известна тем, что она умеет устраивать замечательные встречи. Архив нужно было привести в порядок, описать. Мы с Еленой Дмитриевной увлеченно работали над этим три месяца.
Тогда же я познакомилась с отцом Сергием Гаккелем, с которым мы переписывались. Я приехала к нему в Англию, он тоже меня познакомил со своим архивом, после чего я побывала в Америке и узнала третью часть этого архива, которую Бабушка (так все кратко называли мать матери Марии Софью Борисовну Пиленко) в свое время переслала в Колумбийский университет.
Было несколько попыток подавать материалы о канонизации, и здесь мы действовали втроем – с отцом Сергием и Еленой Дмитриевной. Мы создали «досье», как выражаются французы, то есть собрание документов, с одной стороны, тексты самой матери Марии, с другой – свидетельства о ней, ярко являющие ее святость миру. Таких текстов не мало. И результат тоже – совершенное чудо.
– Татьяна Владимировна, когда Вы работали с личными архивами матери Марии, что Вас больше всего вдохновляло и поражало? Какие были самые яркие открытия?
– Записные книжки. Они совершенно взрывного свойства, они полно и емко показывают темперамент матери Марии – бурлящий, кипящий. Это очень чувствуется по ее поэзии, видно по ее почерку: словно извергается лава из вулкана, и нет времени записать. Это, казалось бы, собрание обрывочных записей, которое при этом говорит нам очень много, больше, чем ее статьи и, может быть, даже больше, чем ее стихи.
– А можно поподробнее о том, что Вам запомнилось?
– Это записи, сделанные в особенно кризисные моменты. Они будут опубликованы в полном собрании сочинений, которое мы сейчас готовим в издательстве «Русский путь», так что все смогут с этим познакомиться. Но, конечно, такие записи требуют комментариев и уточнений, потому что имеют отношение к какой-то очень конкретной, определенной ситуации. Например, та же статья «Настоящее и будущее церкви» создана в особых условиях. Важно знать о тех несогласиях, которые были между матерью Марией и архимандритом Киприаном Керном. И это также касается опубликования ее записных книжек: нужно знать, из чего это родилось.
– Что, как Вам кажется, было самой главной вдохновляющей силой для матери Марии, что ей помогало идти путем монашества в миру?
– Тут наверняка много источников, и трудно ответить однозначно. Конечно, потеря дочерей и то, что она называла материнством, обращенным отныне к миру. То есть она, утратив одного за другим троих детей, стала действительно матерью по отношению к каждому человеку. Как никогда поняла, что материнство может обрести другие формы, что оно может быть воплощено в виде реального отношения к ближнему как к иконе, как к своему собственному ребенку. Это то, о чем она прекрасно пишет в своей статье «Типы религиозной жизни» – любовь не должна быть эгоистичной. Очень часто мы любим в детях наше отражение. Она говорит об иной любви, рождающейся из встречи, касании другого, и т.о. обретении себя. И таким образом, она действительно вместила в свое сердце очень многих. Почему так интересно ее наследие, ее творчество? Потому что она с каждым говорит на его языке. Каждый в этом источнике находит для себя ответы.
– Сейчас у нас много, в том числе в Русской православной церкви, говорят о благотворительной деятельности, возникает много каких-то социальных инициатив. Что, на Ваш взгляд, здесь самое главное в наследии матери Марии, что должно было бы учитываться вот в такой социальной деятельности церкви?
– Можно уточнить несколько моментов: во-первых, мы не можем дать кусок хлеба, не видев просителя – человека. Это было ее основным заветом. Мы не можем предлагать только материальную помощь, игнорируя личность как таковую. То есть помощь не может быть только материальной. Каждый раз – это общение, каждый раз это необходимость поделиться чем-то самым дорогим, например, своим духовным опытом, своим знанием поэзии. У нас есть прекрасное свидетельство из концлагеря о том, что мать Мария собирала вокруг себя во время перекличек женщин из самых разных бараков, которые говорили, что с ней было интересно. Это настолько просто и настолько потрясающе: она не могла поделиться в этой ситуации куском хлеба, но зато могла рассказать о Блоке. И это насыщало, это поддерживало. Благодаря матери Марии эти узницы вышли из концлагеря и нам сейчас об этом рассказали.
Второе, не менее важное, что помощь дается конкретному человеку, а не от организации к организации, что очень часто происходит на Западе и, мне кажется, что сейчас те же тенденции видны в России. Это не безликая помощь. Мы не просто перечислим помощь детскому дому номер такому-то, а мы должны знать, кому помогаем. С тем человеком, которому оказывается помощь, налаживается конкретный контакт. И к ней призываются другие. Это подобно зажиганию одной свечи от другой, которое объемлет самых разных людей. Может быть, это самое главное из того опыта матери Марии, который мы можем воспринять.
– Есть ли интерес к наследию матери Марии среди современной молодежи во Франции, или, может быть, среди верующий молодежи, РСХД, может быть, среди новой эмиграции? Если есть, то в чем он проявляется?
– Интерес очень большой и он связан не только с канонизацией. Бабушки и дедушки нынешней молодежи рассказывают, как кто-то был у матери Марии на улице Лурмель, кто-то о ней слышал. Существует живая память о ней и существует очень четкое представление о том, чем являлось «Православное дело». Кто-то читает ее стихи, кто-то читает ее статьи, кто-то любуется и молится перед ее вышивками, и это воспринимается как реальная встреча, та, которая может преобразить.
Что касается конгрессов РСХД, очень часто определенная тема вдохновлена статьей матери Марии. Так или иначе, ее имя неизбежно возникает. Один из последних съездов РСХД был посвящен о. Сергию Булгакову. Имя матери Марии постоянно сопутствует размышлениям и дискуссиям, поскольку, она очень часто воплощала на художественном языке его мысли и идеи. Т.е. получается, что эмиграция – это всегда хор голосов. И в этом хоре матери Марии принадлежит совершенно особенное место.
– А кто-то следует, выбирает тот путь служения, к которому ее призвал Господь? Именно такое монашество в миру. Есть ли те, кто вдохновлен таким примером и пытается это в своей жизни воплотить?
– На конференции я уже приводила пример с Татьяной Морозовой, продолжившей Православное Дело в 90-е годы. Она, конечно, не стала монахиней, но она претворяла эту социальную деятельность именно в миру. Что касается монахинь, то я, пожалуй, такого примера не могу привести. Сестра Иоанна (Рейтлингер) приняла постриг по примеру матери Марии, но ее привлекала возможность «свободного творчества», в первую очередь иконописного. Мать Мария же понимала творчество очень широко, это и «мистика человекообщения», дар преображения ближнего через внимательное к нему отношение, распознание в нем «иконы божества».
