Мать Мария (Скобцова): «Мы здесь являемся как бы лабораторией для России»

Объединение «Православное дело», главное детище матери Марии (Скобцовой), является вопреки привычным историческим мифам не просто одной из благотворительных организаций, но ставит задачу общецерковного масштаба: возрождения церкви на соборно-личных началах. Ядро Объединения или, как его называла мать Мария, братская группа, отличалось редким единомыслием в главном – в том, как церковь должна жить и служить миру, совершать свое православно Дело. «Мы воспринимаем нашу деятельность как некий взрыв…» И эта новизна – в попытке воплощения соборного и личного взгляда на всё в жизни церкви, который распространялся не только на благотворительность, оказавшуюся в центре усилий «Православного дела» в силу исторических условий эмиграции того времени, но и на другие виды его деятельности: миссионерскую, просветительскую, богослужебную, что еще следует изучить исследователям. Все усилия этого малого церковного организма, к которому мать Мария дала образ «капиллярного сосуда» (этот образ она применяла ко всей эмигрантской церкви, но в первую очередь к тем, кто готов осознанно нести непомерное напряжение в свободном религиозном творчестве), предназначались для России: «Мы здесь являемся как бы лабораторией для России»…

Спустя 80 лет мы предлагаем читателю отрывок из одной из мало услышанных статей матери Марии. В свете проблем нарастающего клерикализма православной церкви, как в России, так и в эмиграции, пути их решения в опыте «Православного Дела» не просто актуальны, но требуют осмысления и продолжения, как невнедренное научное открытие. В «Православном Деле» мы имеем начаток совершённого прорыва церковного самосознания, удостоверенный мученической кровью его основных участников.

Из очерка матери Марии (Скобцовой) «Объединение "Православное дело"»

«Православное Дело», – в сочетании этих двух простых слов кроются бесчисленные трудности. У православия в России по-настоящему не было своего дела, понимая его, как широкую социальную работу. Была личная милостыня, как один из видов благочестия, иногда она расширялась до некоторой более широко организованной помощи голодающим, пострадавшим от мора, войн и т.д. Но, во-первых, таких примеров в древней Руси не так много, во-вторых, все они не оставили по себе прочной традиции в последующих веках и были прерваны в синодальный период. Что же? можно говорить об опыте Иулиании Лазаревской, о работе монастырей. Может быть единственный случай, когда эта работа была как-то принципиально обоснована в виде православной социальной работы, – это у Иосифа Волоцкого. Вот и все. В подавляющем большинстве случаев милоститворение стояло наряду с другими личными добродетелями, обеспечивающими человеку личное спасение. XVIII век, как мне кажется, не только не знал такой церковной инициативы, но и светская общественная инициатива в нем не просыпалась. В XIX же веке у нас появились общественно-благотворительные организации – вне церкви. Дело, но отнюдь не специфически православное, даже когда оно велось православными людьми. Думаю, что образцы для него мы брали с Запада, – и католический, и протестантский мир прекрасно могли определить, что они вкладывают в понятие католическое дело или про­тестантское дело. Очень скоро, во второй половине XIX века и до революции, в России это дело, т.е. социальная работа, стало земским делом, общественным делом, отнюдь не связанным не только с церковью, как организацией, но и с самим духом православия. Таким образом, даже если считать, что в Московской Руси были какие-то корни того, что мы сейчас ищем, то они достаточно засохли и захирели в светский период вашей истории – достаточно для того, чтобы быть мало применимыми к нашим исканиям и обречь нас на некоторое пребывание на пустом месте.

На первый взгляд кажется чрезвычайно соблазнительным и отнюдь не опасным искать помощи и методов там, где эта работа непрерывно ведется чуть ли не со Средних веков, – в католичестве, или где она так успешно развивается, как в Англии или Америке. Важны нам лишь основные идеи, – они пусть будут православными, а если мы их будем проводить какими-то иными методами, – благо у православия своих методов не выработано, – так это ничему не помешает, мы сохраним свою энергию, убережемся от излишних ошибок и проще и быстрее осуществим свои цели.

Я была все время согласна с такой постановкой вопроса. Теперь же вижу, что она может привести нас к полной катастрофе, к страшному высыханию и бесплодию.

Я воспринимаю нашу идеологию, хотя она в может быть точно обоснована на Евангелии и на многих высказываниях св. отцов, все же как некий взрыв, как нечто противоположное тому, чем жило и живет широкое церковное общество. Я не буду доказывать этой мысли – она сама собой очевидна и подтверждается той реакцией, которую мы вызываем у окружающих церковных людей, – наши высказывания возмущают, нам не доверяют, нас боятся, нас сторонятся. Конечно, мы хотим чего-то нового. Да, как я уже сказала, сама попытка дать православию дело – нова в самом корне. Скажем условно, что наша работа имеет в себе некоторые революционные черты. Мы не могли бы существовать в синодальной церкви, сейчас с нашим существованием примиряются с трудом и с натяжкой.

Если коротко формулировать то, чего мы хотим, то можно сказать, что мы хотим противопоставить соборно-личное начало началу коллективистически‑индивидуалистическому. Это значит, что, утверждая нашу соборность, стремясь ее проецировать из церкви на все виды социальной жизни, мы в ней все время различаем каждое лицо во всей его полноте, потому что она есть соборность полноценных личностей, а не отвлеченный от личностей коллектив, давящий своим количеством, некоторой своей арифметической громоздкостью. Из соборности лица мы исходим. Таким образом все то, что убивает эти два начала в их взаимной обусловленности, никак нам не подходит, ни идеологически, ни практически, ни методологически. Идеологически этот вопрос довольно ясен: на основании наших основных принципов, нам чужда религия личного спасения как центральной задачи христианства, нам ясно, что Христос пришел спасти всех и среди всех лично каждого, нам ясно, что не один человек составляет Тело Христово, а все Его человечество в общении соборном всех членов этого Тела, и вместе с тем, нам ясно, что церковь не является самодовлеющим коллективом, а свободным союзом, основанным на любви. И вот эти-то основные идеологические утверждения нам необходимо провести в методе нашей работы.

Соборность дает нам незыблемые основания для социального дела в православии. Если в свое время Хомяков говорил о проекции соборности в крестьянской общине, семье, государстве и т.д., то мы можем продолжить его мысль и применить ее к современным условиям жизни: соборность должна чувствоваться, должна быть положена в основу каждой школы, каждого общежития, каждой столовой, любого практического начинания, связанного с количественным обслуживанием людей. В идеале каждое наше дело должно быть малой церковью, и все лица, работающие в нем и обслуженные им, должны быть членами, органически связанными между собою и с целым. Нужды нет, что это только идеал, действительно не осуществимый в реальной жизни. Важно, чтобы именно он стоял перед нами, – это окрасит все дело, даже самое практическое, в совершенно иные тона, это уничтожит самую большую опасность, стоящую перед нами, – ведомственность, положение учреждения, регистрации пансионеро-дней и статистики чисел вместо живого общения с лицом. Надо стремиться к тому, чтобы каждое наше начинание было общим делом всех тех, кому оно нужно, а не некой благотворительной организацией, где одни благотворят и отчитываются перед начальством, а другие получают благотворение и уступают свое место следующим, проваливаясь из круга нашего зрения. Нам нужно выращивать соборный организм, а не устраивать механическую организацию. К этому нас обязывает ваша идея соборности. Личное же начало связывает нас в том отношении, что абсолютно никто не может быть для нас очередным номером, заполняющим наши статистические таблицы. Я бы сказала, что мы не можем дать ку хлеба, если мы не почувствовали в просителе человека. Это не значит, что нам нужно организовывать некоторое всеобщее умиление перед каждым пьяницей и прохвостом. Мы должны иметь большую трезвость, иногда даже суровость, – но суровость и трезвость не оттого, что наша кредиты исчерпаны или мы не занимаемся данным видом деятельности, а потому что у нас не хватает наших духовных сил, чтобы по-настоящему заняться данным человеком, поставить его не только в материальные но и духовные подходящие условия.

Когда я об этом думаю, я все время вспоминаю Хомяковские определения православной церкви и применяю их к любой органически-православной работе. Он говорит, что церковь не есть стена, сложенная из отдельных кирпичей, место которых определяется наугольником каменщика, и не куча песку, а живой организм, в котором каждая частица имеет свою собственную жизнь и является абсолютно необходимой частью целого. Мне кажется, что наша работа очень часто идет по образцу кучи песку, пересыпаемого с места на место, не связанного ни в какие органические объединения и легко отвеваемого любым ветром в любую сторону. Ведь Хомяков так говорил о протестантизме. Мне думается, что мы, не имея собственных выработанных соборных методов работы, грешим именно этими протестантскими методами, где люди связаны, как песчинки в куче песка. Может быть в протестантизме это логично и неизбежно и не рождает неудовлетворенности. Для нас же в этом есть какая-то страшная опасность, тут мы начинаем высыхать, мы перестаем чувствовать смысл нашей работы.

Опасность эта увеличивается тем, что по такой линии организации, ведомства, статистики, долга всего легче идти. Порой кажется, что не только всего легче, а что других путей и нет. С ростом любого дела качество быстро переходит в количество, качество перестает быть центральным, лицо заменяется статистикой коллектива. Но если думать, что другого пути нет, это значит не верить по существу в истинность православной церкви, потому что не может эта истинность православной соборности существовать без возможности воплотить ее в жизнь. Тогда соборность не подлинная богочеловеческая истина, а некий продукт фантазии отвлеченного ума. Если же мы верим, что это не так, если мы действительно верим в соборность, как в основной принцип православия, если мы знаем до конца божественную ценность человеческой личности, то чего бы это нам ни стоило, мы должны именно эти начала осуществлять во всех видах нашей работы и больше всего бояться подмены, хотя подмена очень часто обеспечивает нам более легкие пути и методы взамен наших непроходимо трудных. Таким образом, метод работы имеет не внешнее, а самое глубокое внутреннее значение. Именно в методе мы можем сорваться и оказаться вне православной идеи соборности. Правда, надо сказать, что именно тут-то мы наверное и не получим ни от кого упрека в неправославии, потому что этим методом пользовались все. Таким образом, я предлагаю две вещи, которые на первый взгляд кажутся очень противоречивыми, – я предлагаю революцию против методов; полное новаторство в области методов работы, но новаторство, в основу которого была бы положена борьба за подлинный дух православия, не имевшего никогда возможности выявить свой метод соборно-личной работы. Тут есть, конечно, бесчисленные трудности. Первая, внешняя, та, что мы слишком тесно окружены неправославным миром, прекрасно работающим и этим самым заражающим нас своими методами. Второе, что этот чаемый православный метод требует безгранично большого духовного напряжения, – он попросту бесконечно труднее, чем любой другой метод.

Зачем же нам идти на эти трудности, если п руками имеется нечто более легкое? А затем, что в условиях эмиграции мы не можем рассчитывать лишь на результаты работы и быть ими довольными при любых методах ее выполнения. Мы здесь являем некой лабораторией для России, поэтому ценность нашей работы в ее идеологической и методологической чистоте, а не в добывании быстрых и широких результатов. Мы должны пробовать найти этот православный соборно-личный метод работы, может быть зачастую и отказываясь от легкодостижимых результатов на иных путях.

И главное, с чем это связано, – это с внутренним напряжением нашей братской группы, с нашей духовной жизнью, потому что если говорить о проекции соборности' на все области работы, так надо иметь то, что хочешь проецировать.

Как я раньше пыталась изобразить, к каким результатам привел бы нас до конца развитый метод «кучи песка», так мне хочется показать, как я вижу полное осуществление метода православно-личного.

Через сто лет будет существовать некий орден или братство, во всяком случае некий подлинно живой организм, некая подлинная соборность, церковное тело, Тело Христово. Глава этого Тела будет Христос, в этом смысле оно будет настоящей малой церковью, составляющей органическую часть единой вселенской православной церкви. Этот организм будет заключать в своих недрах живое, любящее, сострадающее и сорадующееся сердце, – внутреннюю группу идеологически, духовно и братски объединенных людей. Они будут своей соборной напряженной жизнью, своей любовью, своим идеологическим единомыслием и жаждой практической активности питать и объединять весь организм, с которым будут находиться в самой нерасторжимой и подлинной связи. Этот организм будет не какая-либо общественно-благотворительная организация, а осуществленная соборность, проецированная на все виды человеческой деятельности идея соборно-личного начала. Виды же практической деятельности могут быть неисчерпаемо разнообразны. Если это будут школы, то все ученики этих школ будут не только воспитываемые и обучаемые кадры молодежи, но такие же неотъемлемые члены общего организма, как и их учителя, как и создатели всего дела. То же можно сказать об общежитиях, каких-либо столовых, каких-либо группах, занятых любым видом работы. Это будет подлинное осуществление общего дела, потому что на известной глубине «Православное Дело» только и может быть Общим Делом, т.е. некоторой литургией, проецируемой из церкви в мир, каждый человек, так или иначе прикасающийся к этому живому организму, должен быть им переработан, как живая частица вещества, должен, сохраняя всю свою неповторимую личность, с радостью и любовью стать живой частью этого живого многоединства.

Нечего и говорить, что это видение подлинного Православного Дела, эта внехрамовая литургия налагает на нас какие-то совершенно непомерные задачи, ставит перед нами необходимость самого сурового аскетического подвига, огромной и подлинной взаимной любви, напряженности нашего духовного общения. Это так. И нам надо знать, что без подвига, без хождения по непрохоженным тропам, без сурового отвержения духовно легких и практически соблазнительных путей нам ничего не дано будет осуществить.

А вместе с тем все это не фантазия, потому что это единственный вывод и из Евангелия, и из настоящих начал православия. Все остальное – уступка миру сему, его злободневности и относительности. Если же мы на эту уступку идем, то это значит, что слаба наша вера, что мы не принимаем безумия креста, а подменяем его благоразумием тупого человеческого разума.