Мать Мария (Скобцова) как художник и иконописец

Наталья Ликвинцева, кандидат философских наук, ведущий научный сотрудник ДРЗ выступила с докладом «Раннее творчество Е.Ю. Кузьминой-Караваевой: между поэзией и живописью» (Елизавета Юрьевна Кузьмина-Караваева (в девичестве Пиленко) – это имя будущая мать Мария носила после первого замужества – ред.) В воспоминаниях сохранились свидетельства о том, что еще в гимназии Лиза проявляла себя как «настоящая художница», что она не стремилась рисовать правильно и точно, но в своих рисунках старалась ярко выразить какую-то идею. В докладе проанализированы встречи с художниками-авангардистами начала ХХ века, которые оказали на талантливую девушку большое влияние, и ее участие в выставке «Союз молодежи» – объединения художников, которое представляло собой своеобразную лабораторию нового искусства. К этому кругу были причастны Н. Гончарова, М. Ларионов, К. Малевич, В. Татлин, П. Филонов. Е.Ю. Кузьмина-Караваева общалась также с известными литераторами: Александром Блоком, Николаем Гумилёвым, Анной Ахматовой, Осипом Мандельштамом, Михаилом Лозинским, Максимилианом Волошиным и сама писала философские сочинения и стихи. «Почти ко всем ее рисункам можно найти строки из ее стихов», – считает автор доклада. Она обнаруживает параллели в творческих поисках своей героини: «В стихах – странное сочетание классической формы с неклассическим содержанием. В художественном мире – тот же перенос акцентов на внутреннюю экспрессию, при ее движении от живописи к иконописи». Приводя многочисленные примеры параллелизма поэзии и живописи, Н. Ликвинцева завершает доклад упоминанием о вышивке матери Марии «Тайная вечеря», в которой «та экспрессия, которая прежде передавалась внешними средствами (краски, линии), словно переносится внутрь, ударяет, как пружина». 

«Тайная вечеря» – это навершие царских врат для иконостаса Покровского храма на улице Лурмель в Париже, самое известное вышитое произведение матери Марии, которое она выполнила во время войны, в 1940-1941 годах. 

«Шитье “Тайная вечеря” в контексте русского авангарда. Мать Мария и Наталья Гончарова» – так назвала свое сообщение Галина Серова, старший научный сотрудник Государственной Третьяковской галереи. 

По ее словам, все в этой шитой иконе необычно: и техника исполнения, и «слишком акцентированная экспрессия, слишком упрощенная огрубленная трактовка образов», и иконография, что явно отсылает к средневековым произведениям. Очевидно, что мать Мария опиралась на какой-то источник, но какой? 

Ключ к разгадке дало свидетельство о том, что Гаяна, дочь матери Марии, уехавшая в СССР в начале 1936 г. и погибшая в августе того же года, успела прислать в Париж подарок - альбом «Фрески Спаса на Нередице» с 70 черно-белыми крупными репродукциями фресковой живописи. Докладчица обнаружила, что мать Мария «буквально копирует лики, фигуры, их жесты, прорисовку, свет и тени на ликах и одеждах с фотографий альбома, она собирает образ «Тайной вечери» из разных композиций росписей». Искусствовед ставит вопрос о самом факте копирования: это «индивидуальное решение матери Марии» или «характерный момент художественной среды, в которой формировалось ее творческое мышление»? 

Ответ на этот вопрос связан с феноменом восприятия древней иконы, которая была буквально открыта реставраторами в начале ХХ века. Впервые русское общество увидело эти образы, освобожденные из-под слоев потемневшей олифы, и далеко не все встретили их восторженно, многие считали, что древние иконы «оскорбляют их эстетическое чувство». «Над ними иронизировали, в них видели лишь безобразие пропорций, угловатость форм, неуклюжесть поз, неловкость и дикость в композиции, которые были оправданы неопытностью и варварством времен», – пояснила Г. Серова. Парадоксально, но именно благодаря художникам-авангардистам, влиянию на них современных французских живописцев, древнее церковное искусство «впервые было воспринято как художественное». В частности, Наталья Гончарова и Михаил Ларионов настаивали на «великих достоинствах» древней иконописи. В связи с этим Ларионов провозгласил копирование «принципом художественного мышления», в его круге «использование открыток, фотографий, альбомных репродукций как творческого импульса для художника открыто декларировалось». В это время Гончарова создает много работ на иконные темы, а четыре больших образа Евангелистов «странным образом воспроизводят фрески храма Спаса на Нередице», утверждает докладчица, которая подробно исследовала эту тему. 

Почему именно новгородский храм XII века оказался в центре внимания художников начала ХХ века? В отличие от других древних церквей, фрески которых многократно поновлялись, стенопись Нередицы не только сохранились, но многократно документировались и издавались в научных трудах. Г. Серова полагает, что мать Мария работала с теми же фотографиями фресок, что и Гончарова, а рисунки художницы были у матери Марии в Париже, как свидетельствовали очевидцы. 

Таким образом, мать Мария «откровенно “по-авангардному” копирует фигуры и лики святых», но при этом создает совершенно оригинальный образ “Тайной вечери”. «Она подходит к стилизации фотографических репродукций с точки зрения богословского размышления над образами», – продолжила докладчица и раскрыла особенности произведения матери Марии. Это, в первую очередь, уникальная иконография Тайной Вечери, «в которой прочитывается прощальная беседа Спасителя с учениками, крестное моление в Гефсиманском саду, близость жертвенного страдания и одновременно здесь и сейчас осуществляется эсхатологическое ожидание Христа во славе». Вопреки традиции, здесь нет Иуды – нет напоминания о предательстве, «есть сияние Жертвы, евхаристическое и эсхатологическое единство Церкви». В заключение Г. Серова упомянула о единстве стихов, поэм, богословских статей матери Марии с ее иконографическими, композиционными решениями в шитье и в рисунках, что подтверждает сделанные выводы. 

Для той же Покровской церкви на ул. Лурмель мать Мария вышила еще одно произведение – “Жизнь царя Давида”. Особенностям иконографии и содержания этого произведения посвятил свой доклад Александр Копировский – искусствовед, профессор СФИ. По его словам, эта вышивка представляет собой огромную житийную икону необычной формы, с нетрадиционным расположением «клейм». Как и в случае с «Тайной вечерей», импульсом для работы над этим произведением стали репродукции: сын матери Марии Юрий, изучавший в это время в Сорбонне историю искусств, принес как-то ей альбом с рисунками знаменитых вышивок королевы Матильды (или «Ковра из Байе», как принято именовать у искусствоведов этот памятник XI в., посвященный истории войны Англии с Францией). «Матери Марии понравился этот старинный стиль, и она сейчас же решила в этом стиле вышить жизнь царя Давида», – так рассказывала С.Б. Пиленко, мать преподобномученицы, пережившая ее. 

Анализируя многочисленные изображения царя Давида разных эпох в поисках других источников иконографии вышивки, искусствовед пришел к «парадоксальному» утверждению: именно «ковер из Байе», никак не связанный с жизнью царя Давида, стал «единственным прямым художественным источником» работы матери Марии. Она, «используя для своей вышивки внешнее сходство сюжетной линии жизни Давида и короля Вильгельма (потеря и обретение царства), смогла показать царя Давида, в отличие от Вильгельма, победителем своих врагов не воинской силой, но терпением и упованием на Бога», сказал докладчик. 

Он отметил сходство вышивки матери Марии с «Ковром из Байе» по многим параметрам, но подчеркнул, что работа монахини «художественно более свободная, яркая, это настоящая «живопись иглой» и выражение ее собственных представлений о служении христианина в этом мире». Кроме того, введение большого (более 5 м в длину) вышитого полотна «Жизнь царя Давида» в интерьер храма как его постоянного элемента не имеет аналогов в традиционном храмовом декоре. Это позволяет исследователю говорить о примере «нового творчества в церкви, вступившей в постконстантиновскую эпоху, во многом близкую первохристианству».