Как переводить? Вот в чём вопрос!
У меня нет сомнений в том, что рано или поздно богослужение в наших храмах будет вестись в том числе и на русском языке. Как скоро это произойдёт, меня не очень беспокоит: я ведь, на самом деле, предпочитаю службу на церковнославянском. А ещё лучше на древнегреческом – ведь что ни говори, это язык оригинала. Если дать волю мечтам, хотел бы я найти в своей Москве православный храм, в котором служили бы по-гречески, но псалмы бы читали при этом по-древнееврейски, тоже на языке оригинала… Уверяю вас: любой перевод проигрывает по сравнению с оригиналом, особенно когда тот – богодухновенный.
Например, мы говорим по-славянски: «Отче наш, иже еси на небесех». И по-русски, и по-гречески выходит такая же длинная, немного неестественная формула. А знаете, как она звучала на языке Христа и апостолов, на арамейском? «Авун дбашмайя». Два слова – кратких, выразительных, поэтичных! Какой перевод сравнится с этой простотой арамейской речи?
Непонятно? Непривычно? Ничего, учат же люди английский, а то и китайский, и всякие компьютерные языки программирования, в которых непосвящённый вообще ни одного слова не может разобрать. Выучат и арамейский, если постараются. Только Спаситель от нас этого почему-то не требует… Он понимает: да, вот лично я немощен, я филолог-эстет, меня хлебом не корми, дай только покопаться в древних языках. Он оставляет мне такую возможность, но не насилует воли других людей, у которых могут быть совсем иные вкусы и пристрастия.
Вообще, в дискуссиях на эти темы очень много элементарной «вкусовщины», личных симпатий и антипатий, возведённых в ранг закона. Иногда спорящие сами не замечают, до какой степени приводимые ими аргументы работают против них. Например, говорится, что перевод богослужения на современные языки способствовал оттоку прихожан из католических храмов. Но при этом никто не приводит статистики: а какой процент населения посещает в рядовое воскресенье церковь в Москве или Петербурге и, скажем, в Варшаве или Кракове? А если не смотреть в сторону католиков, то в Белграде и Софии, где православное богослужение совершается в основном на современных языках? Так ли мы уверены, что статистика будет однозначно говорить в нашу пользу?
На сербском богослужении мне, кстати, довелось бывать, и могу сказать: ничего такого страшного. Очень бережный перевод, который сохраняет в неприкосновенности всё, что только можно.
И уж тем более не вспоминают в таких разговорах одного простого факта: за несколько десятилетий до Второго Ватиканского собора в нашей собственной стране, безо всякой богослужебной реформы, простой народ в массе своей не только перестал ходить в церкви, но позволил большинство этих церквей позакрывать и переделать какую в музей, какую в овощехранилище, а какую и вовсе разрушить «до основанья, а затем…» Потому ли, что богослужение он плохо понимал, или по иным каким причинам – мы точно не знаем. В нашем падшем мире действует всегда очень много причин, так что трудно бывает провести однозначную связь между двумя явлениями, например, между переводом богослужения и падением интереса к традиционной религии. Связь, вероятно, есть, но где следствие, где причина, и какие ещё могли тут быть факторы и результаты, и побочные явления – это тема для подробного исследования, а не для кратких публицистических заметок, которые могут звучать эффектно, но мало что объясняют.
Неслучайно все разговоры о возможном переводе богослужения так легко срываются на обвинения, пусть и самые мягкие, самые благочестивые по форме. Не хотят наши современники учить древний язык – вот мы и обвиним их в лени. Но разве не видно ещё большей интеллектуальной и духовной лени в том, чтобы вообще отказываться от перевода: дескать, кому надо, те пусть сами разбираются, а мы пальцем о палец не ударим, чтобы им помочь? Пусть сначала станут такими, какими мы хотим их видеть, и тогда уже приходят к нам за просвещением и назиданием.
Или, напротив, отказ от перевода вызывает обвинения в косности. Но разве не видно ещё большей косности и упёртости в том, чтобы настаивать на правоте именно своего личного переводческого опыта, считать его наилучшим, универсальным? Сейчас, когда богослужение на русском языке практически полностью отсутствует, многие на уровне интуиции опасаются именно что скороспелости и вкусовщины, и я прекрасно понимаю их опасения. Если решение о русской службе будет принято, такая опасность сразу станет реальностью.
Повторюсь, я уверен, что перевод рано или поздно будет сделан. Да он уже осуществляется, и не одним человеком, и начался ещё до революции 1917 года. Действительно, никто не спорит, что нам нужны, пусть и в виде справочных изданий, переводы текстов, звучащих за богослужением. И очень хорошо бы, чтоб эти тексты были доступны людям, приходящим в храм. Вот так вот, запросто, безо всяких предварительных условий, прямо как у протестантов и католиков: зашёл человек в церковь, а там стоят на полочке или лежат на скамейке книги, по которым можно посмотреть, что именно читают или поют на нынешней службе. В конце концов, можно даже листочки с текстом основных песнопений этого дня распечатывать и при входе стопкой складывать. Сложные для понимания тексты можно давать с параллельным переводом. И тогда, действительно, того, кто не взял бумажку, или, взяв, не прочёл, можно будет упрекнуть в лени. Но не раньше.
Поэтому главный вопрос на сегодняшний день, я полагаю, не в том состоит, переводить или нет, а как именно переводить. Мне хочется услышать не бесконечное повторение одних и тех же доводов «за» и «против» самой идеи перевода, а разбор конкретных опытов. Причём не анекдотичных, а настоящих, опубликованных и в бумажном виде и в интернете. Для начала мы могли бы взглянуть, например, на труды о. Амвросия (Тимрота) или общины о. Георгия Кочеткова, высказать конкретные замечания и предложения, обсудить, какой из них подходит той или иной аудитории и для каких целей. Если даже они не будут пока что использоваться за богослужением, то уж для справочных целей они точно нам пригодятся.
Может быть, во мне говорит всё тот же эстет-филолог, работающий консультантом в Институте перевода Библии – этот институт занимается переводом Писания на языки народов России и стран СНГ, кроме славянских. Кстати, моя работа в Институте началась с визита летом 1999 года в г. Якутск (а пишу я эти строки весной 2010 года в одном среднеазиатском городе, завершив консультацию с местной переводческой группой).
И ещё над одним вопросом нам предстоит задуматься… А хотим ли мы, чтобы богослужение стало действительно понятным? Вопрос вовсе не риторический, как может показаться на первый взгляд. Многим прихожанам, и не самым худшим, как раз очень нравится благочестивое «плетение словес», из которого ухо выхватывает отдельные понятные словосочетания, а всё остальное задаёт некий общий молитвенный настрой. Пусть невнятно, но возвышенно.
И если служба станет осмысленной, понятной, то ведь, поди, лингвистической ясностью дело не ограничится? А как быть с исчезнувшими реалиями, устаревшими образами? Например, возглас на литургии «Господи, спаси благочестивыя» – он, вообще-то, про византийскую императорскую чету. «Благочестивые» – это был их официальный церковный титул. Мы по-прежнему молимся о давно умерших правителях давно исчезнувшей империи, или переносим то же прошение на наших собственных президента и премьер-министра, или вообще наполняем древнюю форму своим собственным содержанием, например: спаси нас, благочестиво собравшихся здесь? На все эти вопросы придётся отвечать.
Мы очень скоро убедимся, что наше нынешнее богослужение пропитано не просто библейскими образами и цитатами, но и их византийским прочтением. За богослужением мы как будто отчасти переносимся в Константинополь тысячелетней давности, но не в Галилею времён земной жизни Иисуса и уж, тем более, не в Иерусалим царя Давида. Этот Константинополь величествен и прекрасен, на земле мало что может с ним сравниться, но… мы неизбежно встанем перед вопросом: обязательна ли для Православия именно эта конкретно-историческая форма? Возможно ли в Церкви нечто иное, не следующее средневековым греческим образцам? Более древнее или более новое? Иное по своей культуре – существует ведь и африканское Православие, и американское, и японское, и всякое иное… И если появится нечто новое по форме – не окажется ли оно неумелым подражанием баптистам и пятидесятникам, своего рода отказом от древней традиции ради чего-то скороспелого и недолговечного?
У меня нет ответов на эти вопросы. Я прекрасно понимаю, что само дело перевода их ещё не ставит, но они возникнут, как только перевод зазвучит, как только с ним ознакомится простой народ. Именно поэтому многие и говорят: давайте вообще ничего не трогать, тронем одно – посыплется всё. Но это уж смотря как трогать.
И, может быть, я сочувствую идее русского богослужения именно потому, что мне самому оно не особенно нужно. Но я знаю множество людей, которые его не понимают, и над грамматиками не собираются сидеть, чтобы сказать Богу несколько слов в молитве – сказать осознанно и честно. И значит, мои личные вкусы не должны диктовать совести этих людей, как им поступать.
В конце концов, нам придётся признать, что в Церковь собираются очень разные люди. Одним предельно важно понимание смысла, а другим – продолжение традиции. Одни жаждут интеллектуального просвещения, а другие настроены на душевное переживание. Одни торопятся приложить свои творческие усилия, другие боятся прикоснуться ко святыне. За всеми ними – частные правды, но Истина одна. Истина за каждого из нас распялась на кресте и воскресла. И только по этой причине мы можем сегодня вести эти споры…
Мы очень разные, и в этом наше главное богатство.