«Исторический живописец» Иванов
– 28 июля исполнилось 210 лет со дня рождения известного русского художника Александра Иванова (1806—1858). Часто его называют «художником одной картины». Согласны ли Вы с этим определением?
Александр Михайлович Копировский:
– Это недоразумение, это очень поверхностный взгляд. Действительно, написание картины «Явление Христа народу» заняло у него более двадцати лет жизни. Но в зале Третьяковской галереи, посвященном Иванову, висит и картина «Приам, испрашивающий у Ахиллеса тело Гектора». Хотя это его юношеская работа, она очень интересна, и главное – она существенно выходит за пределы академической живописи его времени, показывает неожиданные аспекты отношений между людьми. Он был тогда еще студентом Академии художеств, мы бы сказали, что это не более чем курсовая работа. Однако она показывает, что Иванов и в юности был отнюдь не рядовым художником.
В Русском музее находится его «Явление Христа Марии Магдалине». Он сам эту картину не очень любил. Более того, он о ней высказался так: «Это всего лишь начаток понятия о чем-то порядочном». Но за эту картину его признала Академия, все включая отца – профессора Академии – были в восторге от этой картины. В ней, и правда, гораздо больше «академического», чем в первом полотне. Фигура Христа, например, подобна ожившей статуе. Но и здесь есть момент, который, безусловно, выходит за рамки академического канона. Это Магдалина – образ потрясающей выразительности. История написания этой фигуры замечательная: Иванов писал ее с натуры и стремился изобразить радость и слезы одновременно. Техническая подоплека эпизода была довольно прозаической: он просил натурщицу чистить лук, и в то же время рассказывал ей смешные истории. Но результат превзошел ожидания: виден совершающийся переворот в ее душе, многоплановость образа, переживаний, вполне осознанное лишь во второй половине ХХ века состояние «уже, но еще не».
Потом была картина «Явление Христа народу» или «Появление Мессии». Она рождалась долго и мучительно, до конца Иванов ее не довел и в итоге просто махнул на нее рукой. Он писал о ней брату: «Картина – не последняя станция, за которую надобно драться». Почему? Потому что он приступил к созданию нового шедевра: сборника иллюстраций ко всему Священному писанию (!). Предполагалось сделать пятьсот сюжетов в акварельных эскизах (позже они получили название «библейских эскизов»). Он написал их около двухсот, и собирался продолжать.
Я уже не говорю о том, что у него есть интересные портреты. Наиболее известный – портрет Виттории Марини.
Но портретами можно считать и несколько десятков персонажей главной картины, написанных с натуры. А пейзажи для нее?
Есть у него и еще одна известная картина, хотя тоже неоконченная: «Аполлон, Гиацинт и Кипарис, занимающиеся музыкой и пением». Это не просто иллюстрация древнегреческого мифа, а философско-художественный рассказ о том, как рождается музыка. Маленький пухлый мальчик Гиацинт слева играет на флейте – он издает простой, изначальный, можно сказать, грубый звук. Дальше Кипарис, изображенный с открытым ртом: он воспроизводит мелодию своим голосом, т.е. входит в более высокие сферы. А источник музыки, как бы сама безмолвная музыка – это Аполлон.
Таким образом, художник кистью показал то, о чем думали и говорили тогда многие философы – о поиске гармонии и ее полноте в «без-молвии». Такого результата не достичь, если картина заранее «сконструирована» в голове художника и потом написана. Нет, он входил в образ, и тот ему открывался в процессе работы.
Поэтому нужно совершенно забыть формулу «художник одной картины». Просто художник, да еще и с большой буквы!
– Но, тем не менее, говоря об Иванове, нельзя не упомянуть особо его самую большую и наиболее известную работу «Явление Христа народу». Некоторые исследователи указывают, что он обозначал ее как «всемирный сюжет, способный духовно преобразить не только искусство, но и само общество». Как вы считаете, удалось ли ему это?
– Это было его желанием. Но надо понимать, что так было в самом начале работы над картиной, в 1830-е гг. Он считал тогда, что нашел сюжет единственный в своем роде, как он говорил: «первый сюжет в свете», и начал его обдумывать. Христос у него вначале был на переднем плане, затем Его фигура была перенесена Ивановым на задний план. То одни персонажи были вокруг Христа, то другие. Для многих из них Иванов искал по два-три прототипа, иногда они были не только мужские, но и женские (!). Он так работал над картиной, как ни один другой художник. Основная масса работы оставалась за кадром. А некоторые этюды по силе даже превосходят то, что оказалось потом на картине.
Но и содержание сюжета, его смысловые акценты менялись. Потому он картину и не закончил. И дело не в том, что не закончены некоторые детали: лицо раба с веревкой на шее на переднем плане, или отражение в воде одежды юноши в левом нижнем углу картины (Иванов «переодел» его, а отражение осталось прежним). Кстати, авторское название картины не «Явление Христа народу», а «Появление Мессии». Именно «появление», а не торжественное «явление», похожее на театральное действие: вот, Он появился; но здесь нужно скорее ставить вопросительный, а не восклицательный знак. В академической живописи, наоборот, требовалась полная ясность: кто главный герой, что происходит, что хорошо и что плохо.
«Зажечь море» художнику не удалось. И все же, его замысел был далеко не во всем утопическим …
– Как Вы считаете, на то, что он оставил картину незаконченной, повлиял его метод? Или, может быть, кризис, который он сам обозначал как «кризис религиозности»?
– Методика, которую он выбрал, действительно, была не из простых. Не случайно число его этюдов к картине исчислялось сотнями. Н.В. Гоголь ему пенял, что так он никогда не закончит картины. Но Иванов ответил: «Напрасно, кажется, Вы думаете, что моя метода – силою сравнения и сличения этюдов подвигать вперед труд – доведет меня до отчаяния. Способ сей согласен и с выбором предмета, и с именем русского, и с любовию к искусству». По матери Иванов был немец, так что не знаю, какая кровь тут сыграла большую роль. Но, как видите, сам он упорство и методичность относил к русскому характеру.
Кризис веры у него действительно был. Но многие совсем некритично воспринимают его слова, обращенные к Герцену: «Я утратил ту религиозную веру, которая мне облегчала работу, жизнь (…) Мир души расстроился, сыщите мне выход, укажите идеалы». Надо вспомнить, что говорил об Иванове известный художественный критик В.В. Стасов: «Иванов всех слушал, но никого не слушался». Потому что он был художником, а не иллюстратором чьих-то идей. Он и сам продуцировал новые идеи. Кстати, сохранились его чрезвычайно интересные тексты – «Мысли при чтении Библии», они опубликованы.
Еще одна важная деталь, о которой забывают: у него были большие проблемы со здоровьем. Одинокая жизнь, часто полуголодная, – ведь его итальянское пенсионерство от Академии художеств было рассчитано всего на три года, потом деньги пришлось искать самому. Было то густо, то пусто, причем особенно густо не было никогда, а пусто (стакан кофе с черствой булкой или чашкой чечевицы на весь день) бывало довольно часто, поскольку он не писал картин на продажу. К концу его пребывания в Италии были очевидны и признаки душевного нездоровья: болезненная подозрительность вплоть до мании преследования.
Возвращаясь к теме кризиса веры, хочу сказать, что он любому человеку, с которым беседовал, мог описать ситуацию драматичнее, чем она была на самом деле. И когда Герцен в ответ предложил ему вместо христианских сюжетов изображать «явления этой мрачной действительности», то есть фактически направил художника-романтика к критическому реализму, Иванов (вспоминала Тучкова-Огарева, которая присутствовала при этом) «не был доволен таким решением вопроса». И продолжил работу над «библейскими эскизами».
Другое дело, что веру в действие своей большой картины он, конечно, утратил. Вначале он был уверен, что она перевернет мир, и вдруг понял – нет, нужно заниматься другим, искать новую цель искусства. И стал сравнивать в живописи Христа с героями античной истории и мифологии, используя для этого суждения протестантской библейской критики. Однако вопреки ее выводам (что Христос – либо тоже миф, либо простой человек, а все чудеса и исцеления взяты из древней мифологии и приписаны Ему).
Христос в «библейских эскизах» Иванова всегда в центре изображения. В сравнении со всеми прообразами (помните – опять «сравнения и сличения»!) образ Христа всегда оказывается самым значительным, вершиной духовных и культурных достижений человечества. Какой уж тут кризис веры ... Не говоря о том, что многие «библейские эскизы» по художественному качеству и содержанию превосходят все, что Иванов делал до этого. Несколько эскизов (прежде всего: «Благовещение», «Преображение», «Хождение по водам», «Тайная вечеря», «Бичевание», «Распятие») – настоящие шедевры. Они хранятся в Третьяковской галерее, и жаль, что их редко выставляют, только на юбилеи Иванова. Но, слава Богу, есть целый ряд изданий, где «библейские эскизы» хорошо представлены.
– Александр Михайлович, в одной из своих статей Вы пишете, что «библейские эскизы» Иванова – это «художественная система сравнительного религиоведения». Что Вы имеете в виду?
– То, о чем я только что рассказал: он решил изучить научную богословскую литературу, на то время – в основном, протестантскую, чтобы сравнить сюжеты Ветхого завета и античные мифологические сюжеты с сюжетами Евангелия. Потому что библейская критика того времени настаивала: в Евангелии нет практически ничего оригинального, все заимствовано из древней истории или мифологии.
Иванов сам себя считал человеком совершенно необразованным. То есть он понял, что двенадцати лет учебы в Академии художеств мало, художнику нужно иметь серьезное образование. Он хотел знать, «последние достижения «учености литературной», имея в виду именно богословие. И он изучил некоторые из этих книг (прежде всего, «Жизнь Иисуса» Давида Штрауса) и старался воспроизвести их идеи. Но то, что там предполагало развенчание образа Христа, у Иванова стало, наоборот – поводом к Его прославлению! Христос у Иванова даже по росту выше всех…
Могу рассказать в связи с этим замечательный случай. После богословской конференции в Санкт-Петербургской духовной академии мне пришлось ехать в Москву в одном купе с участником этой же конференции, лютеранским пастором, немцем. Он хорошо знал русский язык, русскую культуру. И мы с ним вместо того, чтобы спать, полночи проговорили. В частности, он неожиданно стал говорить о кризисе в протестантизме. И пожаловался на эту самую мифологическую теорию, что она, к сожалению, довольно убедительна, и многие протестанты, которых он знает, поэтому унывают: неужели, действительно Евангелие – просто сборник переделанных мифов? И тогда я рассказал ему про Иванова, всю эту историю с «библейскими эскизами», как он сравнивал источники, и что у него получилось в результате: по краям сюжеты, с которыми сравнивается Евангелие, а в центре – Христос как центр и вершина «лестницы» несовершенных прозрений о Нем. И тогда суровый немец хлопнул по столу рукой (в два часа ночи) и радостно сказал: «Этто отфет!!!». Вот так Иванов оказался актуальным для религиоведов и богословов XXI века...
– Вы в своих работах называете Иванова создателем новой иконописи. Что это значит?
– Иванов был категорическим противником, как он говорил, «иконостасов в стиле “жанр”», считал, что из храмов нужно убрать академическую живопись, которая заняла место древних икон. Он первым из русских художников всерьез начал интересоваться византийской и русской иконописью, после того как осмотрел многие древние храмы Италии со средневековыми мозаиками. Брата Сергея он даже просил прислать из Москвы прориси древних икон. И, действительно, пытался создать новую иконопись. Он так и писал: «Я живописец, пытающийся создать новый иконный род». Основой для него предполагался Рафаэль, то есть живопись Высокого Возрождения. Но она должна быть приближена к иконе, причем не за счет ее стилизации, а через акцентирование мистического, таинственного в сюжете.
Самое интересное, что при этом Иванов также хотел ввести в изображение библейские реалии. Если в эпоху Возрождения в Европе евангельских персонажей художники одевали в одежды, современные этой эпохе, то Иванов считал, что нужно воспроизводить атрибуты, специфику одежд, танцев, богослужения Святой Земли, и даже ее природу времени Христа. И очень хотел предварительно изучить все это археологически.
Это, конечно, тоже была утопия, как и в случае с его большой картиной. Но утопия утопией, а эскизы получились гениальные. Кстати, на последнем семинаре по церковному искусству, когда студенты 1-го курса СФИ создают проекты «храма XXI века», одна группа мне написала, что в новом храме они хотели бы видеть на окнах витражи с «библейскими эскизами» Иванова. Я был потрясен...
– Как вы считаете, почему современному человеку, верующему или неверующему, здесь это даже не так существенно, важно знать творчество Иванова?
– Я думаю, что современному человеку, верующему и неверующему, важно знать не творчество Иванова, но в принципе немножко больше шагнуть к культуре. Не для того, чтобы, как многие говорят, «быть культурным человеком», а чтобы прийти затем к духовным истокам культуры, которые в нормальном случае всегда приводят к Богу.
Сейчас появляются совершенно внекультурные «артефакты» в оформлении наших городов, квартир и даже музеев. Я не против них (за некоторым исключением), и не собираюсь метать в них громы и молнии: пусть каждый человек выражает себя как хочет. Но все-таки совершенно очевидно, что эти вещи не вдохновляют, они лишь оформляют среду. Это не искусство в привычном понимании этого слова, это дизайн, который по определению не может претендовать на духовность, на откровение, способное, если уж не перевернуть жизнь человека полностью, как хотел Иванов, то, по крайней мере, сильно взволновать, духовно обеспокоить, «встряхнуть» его. В подлинном искусстве ставились и решались серьезные духовные проблемы – пусть противоречиво, неполно, искаженно. И все же от многих его произведений «веет вечностью, веет простором» – как от полей и гор в известной песне. Для современного человека они могут стать неожиданным глотком чистого воздуха, глотком живой воды. Понятно, что это еще не сама горная вершина, не сам источник, но о том, что он есть, произведения искусства говорят достаточно ясно.