Иеромонах Петр (Прутяну): «Есть священники более смелые, чем их епископы»

– Отец Петр, нуждается ли Русская православная церковь сегодня в литургическом возрождении? Насколько актуален вопрос о «литургическом возрождении», который прозвучал на Соборе 1917-1918 годов, сегодня? В чем разница между обновлением, которым должна жить церковь, и обновленчеством как искажением жизни и молитвы?

Иеромонах Петр (Прутяну): Прежде чем отвечать на эти вопросы, мне бы хотелось объявить о важной литургической новости. Начиная с Адвента этого года (27 ноября 2016) римско-католические священники призваны вернуться к прежнему положению во время служения литургии, то есть не стоять лицом к народу, как это было со времен II Ватиканского собора и до сегодняшнего дня, но «ad Orientem», лицом к Востоку, как всегда и везде молились духовенство и миряне. Предлагаю рассматривать эту новость как своего рода «девиз» этих ответов и, возможно, всего фестиваля. И теперь перейду к вашим вопросам.

Собор 1917–1918 годов, хотя и был поместным и вследствие исторических условий остался незавершенным, тем не менее был гораздо более серьезным, чем недавно прошедший собор на Крите, который ничего не решил и ничего не сказал. Если бы в Русской церкви удалось официально утвердить и воплотить в жизнь те предложения, которые обсуждались в Москве сто лет назад, это послужило бы импульсом к подлинному «литургическому обновлению» для всего Православия. Предложения этого собора не имели никакого отношения к «обновлениям» псевдо-православных группировок 20-х годов прошлого столетия, которые исказили идею подлинного обновления, продвигая идеи, чуждые православным канонам. И если некоторые – намеренно или по незнанию – еще путают или отождествляют обновления, предложенные на соборе 1917–1918 годов, с советским «обновленчеством», это не должно становиться препятствием для здравых дискуссий о литургическом обновлении, которое следует понимать как естественное и необходимое явление в жизни церкви. Однако оно, на мой взгляд, может иметь место только при определенных условиях. Прежде чем коснуться этих условий, хотелось бы указать еще на одну реальность, которую нельзя обойти вниманием, равно как и невозможно слишком легко изменить.

Хотя поместные православные церкви являются автокефальными и не могут собраться вместе даже для «семейного фото», не думаю, что мы можем говорить о каком-либо «литургическом обновлении», которое касалось бы только Русской православной церкви. Теоретически каждый епископ может составить собственные литургию и устав для своей епархии, однако конкретные реалии, в которых живет церковь, иные, и только наивные люди мечтают о переменах, способных совершиться в одночасье. Например, из более чем трехсот пятидесяти епископов Русской православной церкви я не знаю ни одного, который установил бы в своей епархии обязательное совершение утрени утром или литургии Преждеосвященных Даров вечером, не говоря уже об опущении тропаря третьего часа из эпиклесиса или о других исправлениях. В этих условиях все дискуссии об общем пении в храме, о целовании мира между верными, о служении с открытыми царскими вратами и о других подобных идеях остаются словами, не имеющими перспективы. Существует много изолированных общин, в том числе община, в которой я служу, где эти «обновления» принимаются без предубеждений. Однако и у нас, когда приезжает епископ, чтецы уже не могут читать Апостола лицом к народу, а литургические молитвы снова произносятся тайно. В этом случае у любого мирянина, рассуждающего логически, может возникнуть вопрос: «Священник, который служит иначе, чем его епископ, или не знает, как служить правильно, или, может быть, он является членом какой-нибудь секты?» В действительности у нас есть священники более смелые, чем их епископы, и парадокс этой ситуации трудно понять, особенно если задуматься, что любой епископ когда-то был простым священником.

Теперь я перейду к тем условиям, при которых, на мой взгляд, возможно «литургическое обновление». Во-первых, надо определить причины и задачи любых изменений. Без причин и целей, оправданных с пастырской и миссионерской точек зрения, «литургическое обновление» будет восприниматься как вопрос произвольных историко-богослужебных предпочтений. Одному больше нравится апостольский период, хотя у нас нет точных сведений о том, как совершалось богослужение в те времена, и реконструкции так или иначе оказываются субъективными. Другому нравится доиконоборческий период, хотя, конечно, он не согласится со всем, что делалось тогда. Третий предпочитает период после иконоборчества – времена, когда богослужение отличалось наибольшей пышностью. Тогда же была крещена Русь. Но стоит только сказать, что в тот период на проскомидии не вынимали частицы и не читали акафисты святым, и поклонники этой эпохи поспешат сменить свои предпочтения. Есть и те, кому нравятся времена после появления книгопечатания, когда повсеместно был введен один чин богослужения, несмотря даже на то, что эти богослужебные книги были напечатаны по рукописям не самого лучшего качества и начали подавлять нормальное развитие православного богослужения. Поэтому нам следует определиться, к чему именно мы хотим вернуться и по каким причинам. Чего нам не хватает сейчас и что мы потеряем, если вернемся к прежней практике богослужения? Каковы принципы отбора? То, что мы хотим вернуть в наши службы, в древности было главным или второстепенным элементом? Действовал ли Святой Дух в этом процессе развития служб, со всеми дополнениями и сокращениями, которые осуществлялись в них с течением времени, или же все это представляет собой лишь результат исторических случайностей и человеческих предпочтений? Мне бы очень хотелось, чтобы эти вопросы обсуждались объективно и беспристрастно.

Еще одно важное условие, касающееся «литургического обновления», связано с миссионерским и духовным воздействием богослужения на человека. Мы видим, что определенное сближение духовенства с мирянами вызывает психологический восторг и какую-то жажду познания, но это редко можно считать реальным духовным импульсом, который приближал бы человека ко Христу и Царству Небесному. Можно увидеть и обратное, особенно в афонских монастырях, где в богослужениях много византийских наслоений, однако там монахи переживают настоящий духовный подъем благодаря исихазму, нашедшему свое отражение в византийском пении и иконописи, в храмовой архитектуре и даже в количестве света, проникающего в храм. В соборе с хоровым пением и реалистической живописью, которые не могут передать дух преподобных Иоанна Дамаскина или Феодора Студита, священник должен искать новые пути, чтобы помочь человеческой душе углубиться в себя, особенно если учесть, что богослужение совершается днем, при ярком свете, проникающем через большие окна, и в таких условиях человеку практически невозможно внутренне собраться. Эти огромные недостатки нельзя восполнить устранением иконостаса или проведением агап после службы, потому что проблема не в этом, а в том, что мы утратили дух. Это можно сравнить с тем, как если бы я дал вам экзотический фрукт, о котором вы никогда не слышали, и вы, не зная, как его есть, выбросили бы его в мусорное ведро или, даже не попробовав, сказали бы, что яблоки из нашего сада лучше. Тем самым я не хочу превозносить византийскую пышность над русским богослужением. Я лишь хочу сказать, что литургическое обновление должно исходить главным образом из того, какие элементы богослужения помогают или мешают человеку переживать в нем присутствие Бога, а не только из того, что нам кажется более интересным или любопытным в службах, которые когда-то и где-то совершались. Не мешало бы задаться вопросом, почему определенные литургические элементы, несмотря на их экзотичность и популярность, так быстро и легко исчезли из богослужения, а до Шмемана «и иже с ним» никто не поставил перед собой задачу вернуть это в церковное богослужение. На этот вопрос у меня самого нет ответа, хотя я ищу его уже долгое время.

Третье условие, которое я считаю наиболее важным, касается духовного авторитета тех, кто предлагает или осуществляет «литургическое обновление». Чтобы пояснить свою мысль, приведу два примера, оба из XX века, которые могут рассматриваться как безукоризненные образцы литургического обновления, даже если те реформы, которые я имею в виду, можно назвать довольно радикальными для своего времени и места.

Во-первых, пример геронды Иосифа Исихаста. Вопреки попыткам Никодима Святогорца и других образованных коливадов XVII–XVIII веков, до недавнего времени афонские монахи причащались крайне редко. Для более частого причащения предписывалось в обязательном порядке соблюдать длительные и строгие посты. Геронда Иосиф и его община учеников, обосновавшись на Афоне, стали причащаться по несколько раз в неделю, но никто ни в чем их не упрекал, потому что они постились почти непрерывно. Спустя какое-то время, когда афонские монахи привыкли к мысли о более частом причащении и даже ввели эту практику во всех монастырях, правила поста смягчились и вернулись к норме. Это обновление смог произвести один старец (который даже не был священником), обладавший очень сильным аскетическим духом и безупречным духовным авторитетом. Если бы у геронды Иосифа были только теоретические аргументы и стремление угодить людям, это обновление евхаристической практики не увенчалось бы успехом.

Другой пример, возможно, более убедительный, являет старец Софроний из Эссекса. Он осуществил, пожалуй, наиболее радикальную литургическую реформу XX века. В своем монастыре в Англии, где подвизаются монахи и монахини разных национальностей, он заменил утреню, вечерню и часы Иисусовой молитвой, которая совершается примерно по два часа утром и по два часа вечером. Хотя на первых порах эта «революция» казалась странной и даже скандальной, вскоре критика поутихла, а еще спустя какое-то время эту практику стали перенимать и в других общинах. Духовный авторитет отца Софрония, на котором была печать благодати Святого Духа, сделал так, что эти литургические реформы были приняты остальными без проблем. И, возможно, некоторые из тех, кто никогда не был в Эссексе или не пытался служить такие неуставные вечерни или утрени, будут дальше критиковать отца Софрония. Но если они будут экспериментировать, дух старца убедит их, что тот был прав и ничего не делал без Божьего на то благоволения.

В заключение хотелось бы сказать, что я не против «литургического обновления». Напротив, я считаю его естественным и необходимым, учитывая, что современный человек не может слишком легко понять формы и процессии византийского культа или греческой поэзии, переведенной на церковнославянский. В то же время помимо реальных условий, в которых живет церковь и которые непросто изменить, также необходимо принимать во внимание задачи, обусловленные тем духовным контекстом, в котором осуществляются перемены. Немаловажную роль здесь играет и духовный авторитет того, кто их осуществляет. Без всего этого, на мой взгляд, дискуссии о «литургическом обновлении» останутся простыми религиозно-психологическими умозрениями. Если же мы будем что-либо менять только потому, что нам наскучили прежние богослужебные формы, то мы рискуем спустя пятьдесят с лишним лет оказаться в той же ситуации, что и католики, которые, как видите, возвращаются к старым формам богослужения.

– Как соотносится современная практика богослужения с православной традицией? Возможно ли творчество в богослужении, и если да, то в чем оно может выражаться? Как опознать его истинный смысл и проверить на соответствие традиции?

Иеромонах Петр (Прутяну): Современная литургическая практика во всем соответствует букве динамичной традиции, но в меньшей степени соответствует ее духу, потому что соблюдение традиции с духовной точки зрения нуждается не в уставщиках, а в духовных людях. Например, в уставе говорится, что на каждой утрене следует читать две или даже три кафизмы из Псалтири. Поскольку Псалтирь разделена для чтения в течение всей недели, на воскресной утрене каждый раз положено читать вторую и третью кафизмы (иногда и семнадцатую, которую по ошибке постоянно заменяют полиелеем, также сокращенным до первого и последнего стихов 134-го и 135-го псалмов). Поскольку в большинстве приходов возникает необходимость сокращать кафизмы, многие читают только по несколько стихов из каждой статии («Слава…»), формально имитируя структуру кафизм, но не читая их полностью. Но почему бы не оставить одну кафизму, которую читали бы целиком, и так по порядку все двадцать кафизм? Неужели не ясно, что вторую и третью кафизмы полагается читать на воскресной утрене только там, где богослужения совершаются каждый день и где соблюдается монашеский устав? Зачем приходам формально соблюдать этот устав вместо того, чтобы по крайней мере два-три раза в год прочитывать всю Псалтирь целиком? Вот пример соблюдения буквы традиции в ущерб духу. А примеров подобного рода у нас сотни и тысячи.

Полагаю, что творчество в богослужении также необходимо и естественно, но при этом и немного опасно. Думаю, здесь также применимы те три условия, которые я сформулировал в ответе на предыдущий вопрос о «литургическом обновлении». Сюда я еще добавил бы четвертое условие – хорошую подготовку как в области литургики, так и в библеистике, догматике и патристике, потому что наши службы выражают общее богословие церкви и не являются исключительно литургическими творениями. Например, мне представляется важным изменить существующие молитвы в Требнике, которые читаются сразу после родов. Ни в одной из них не звучит благодарность за рождение ребенка, но вместо этого находят отражение страх перед дьяволом и различные суеверия, а также особое внимание уделено ветхозаветному представлению о нечистоте. С миссионерской и пастырской точек зрения эти молитвы весьма плохи и неуместны, никак не помогают семье стать ближе к Богу и Церкви. Поэтому многие их и вовсе не читают. Если же у нас были бы другие молитвы, они могли бы послужить хорошим поводом для свидетельства, особенно в молодых семьях.

Проявление творческого подхода можно увидеть, и когда священники хотят читать вслух молитвы вечерни, утрени и литургии. Не всегда ясно, когда и как их следует читать. В одном из приходов Румынии я наблюдал, как священник и диакон произносили вслух даже диалоги между ними, которые появились в чине богослужения гораздо позднее, после того, как повсеместно распространилось тайное чтение всех молитв. Даже 50-й псалом во время каждения и пения Херувимской читался вслух, хотя он не имеет ничего общего с литургией и нарушает ее последовательность в большей степени, чем если бы все молитвы читались тайно. Таким образом, очень важно различать, в том числе с исторической точки зрения, какие элементы службы являются существенными, а какие второстепенными, чтобы у нас были здоровые принципы для творчества. Необязательно чтобы все священники и епископы служили одинаково, но пределы этих различий не могут устанавливаться или расширяться в произвольном порядке.

– Существует ли у богослужения миссионерская составляющая? Как сделать, чтобы богослужение было «привлекательным» для современного человека?

Иеромонах Петр (Прутяну): Во всех церковных службах есть миссионерская и пастырская составляющие, хотя чаще всего эти службы ориентированы на монашескую, а не на приходскую среду. С этой точки зрения приходские службы необходимо адаптировать к их собственным миссионерским и пастырским нуждам – не просто сокращать богослужение, но в первую очередь адаптировать учительные элементы. Например, монашеский устав предписывает Великим постом на утрене читать фрагменты из «Лествицы» Иоанна Синаита, а в конце утрени – из огласительных поучений Феодора Студита. Сходные предписания мы встречаем и для других времен года, особенно для великих праздников, поскольку составители устава хорошо понимали, что литургическая поэзия без духовного поучения не может насытить человека. Некоторые думали, что эти огласительные поучения были включены в богослужение по той причине, что у монахов не было соответствующих книг в кельях, или что они вовсе не умели читать. Однако эти чтения играли духовную и пастырскую роль, и возвращение к этим литургическим чтениям, пусть даже за счет сокращения канонов или часов, заслуживает по меньшей мере обсуждения. Разумеется, чтения на приходах должны отличаться от монастырских, и по крайней мере одно из этих чтений должно быть адресовано детям.

К сожалению, на сегодняшний день у нас нет такого лекционария, а составить его не так просто, если учесть педагогические и духовные принципы, на основании которых он должен строиться. Тем не менее я думаю, что как раз краткие поучительные вставки в определенные моменты служб для разных категорий людей были бы наилучшим вариантом «миссионерского богослужения». Остальные варианты «миссионерских служб» мне представляются нецелесообразными и даже опасными, и результаты проведенных до настоящего времени экспериментов пока в значительной степени подтверждают мое сдержанное отношение к ним.