«Главные критерии перевода – это молитвенность и действенность» 

Интервью духовного попечителя братства отца Георгия Кочеткова в программе «Ещёнепознер» обострило дискуссию и о покаянии, и об образе церкви, стоящем за тезисами церковного покаяния и возрождения. Три члена братства и оргкомитета форума «Имеющие надежду» выступили с предложением последовательно раскрыть главные темы церковного покаяния и возрождения, а именно:

тему трудной памяти в церкви;

тему литургического возрождения;

тему мирян как народа Божьего

— в надежде на развитие внутрицерковного диалога по каждому сюжету.

Вторым на «Столе» выходит текст отца Георгия, духовного попечителя Преображенского братства, в котором затронуты сложные вопросы литургического возрождения в современной РПЦ. Напоминаем, что тезисы церковного покаяния и возрождения призывают «восстановить глубинный смысл и дух церковного богослужения, всех основных церковных таинств, начиная с крещения и евхаристии», а также «всячески содействовать ведению на приходах богослужения на русском и других национальных языках; по желанию прихода давать возможность перехода на новый стиль».

До первой мировой войны в РПЦ уже служили по-русски

Вопрос о русском языке в церкви созревал постепенно, и если в XVIII – начале XIX века он почти не ставился (хотя переводы делались многими, в том числе святыми русской церкви), то уже в конце XIX века стал осознаваться как насущный. Потому что наступал кризисный период не только в жизни государства, общества, но и церкви. Последняя ответила на это тем, что стала думать о смысле своего служения, и в первую очередь – богослужения. Русская литургическая наука в ту пору достигла, я бы сказал, легендарных высот: возникло понимание, что форма обряда всегда менялась, что Типикон никогда не был абсолютным законом для церкви, что церковь могла корректировать не только уставные указания, но и сами тексты. По мере накопления этого опыта, знания в церкви появлялись голоса, которые ратовали за изменения в языке богослужения. Понималось это двояко: кто-то говорил о необходимости нового перевода на церковнославянский язык (потому что этот язык – тоже не постоянная величина, нужно выбирать те формы, которые удобны церкви в данный момент), кто-то предлагал осуществить полноценный перевод на русский. Количество различных переводов и переложений в то время росло: они печатались даже в провинциальных церковных журналах. Достаточно вспомнить историю переводов на русский язык Канона св. Андрея Критского, которых насчитывалось полтора десятка.

В 1905 году в знаменитых «Отзывах епархиальных архиереев по вопросу о церковной реформе» многие архиереи совершенно спокойно без ложного стыда говорили о необходимости срочного перехода на русский язык, потому что культурный и образовательный уровень паствы повысился и без встречных шагов со стороны РПЦ она могла просто уйти в другие неправославные деноминации или атеизм. Это было реальной опасностью: популярность баптистов и других протестантских течений тогда заметно росла.

Неудивительно, что до Первой мировой войны по благословению отдельных владык на приходах уже совершалось богослужение с использованием перевода каких-то частей служб на русский. Ну а после 1917 года, даже несмотря на резкое сокращение всех церковных сил и возможностей, русификация молитвы (в той или иной мере) воспринималась как насущная потребность всеми, кто стремился собирать народ Божий. Эти усилия поддерживались даже высшей церковной властью: я имею в виду, например, переводы иеромонаха Феофана Адаменко, благословлённые Священным Синодом во главе с митрополитом Сергием.

В начале 1990-х годов издательство YMCA-Press переиздало книгу о. Феофана, потому что было совершенно ясно: это надо делать. Я сам стал переводить богослужение с конца 1970-х годов не вследствие отвлечённого филологического интереса, а потому что нужно было оглашать людей. Как я мог передать невоцерковлённому человеку закон молитвы церкви, если эта молитва ему непонятна? Сначала я пытался учить катехуменов церковнославянскому, но очень быстро выяснилось, что это костыли, этим вопрос не решается. Поэтому переводы в моём случае – просто духовная потребность, исполнение воли Божьей в той мере, в какую она была мне открыта. Я не обольщался тем, что переводы вдруг станут делом или достоянием всей церкви, однако видел, что все предпосылки для обсуждения русификации богослужения есть, для понимания её как шага, собирающего церковь и народ после страшного разорения ХХ века.

Фундаментализм набрал силу за последние 30 лет

Однако серьёзного разговора не получилось: тому есть много причин – и внешних, и внутренних. В конце 1993 года началась и вовсе последовательная деятельность некоторых церковных и околоцерковных кругов по дискредитации переводческого труда. Его почему-то стали связывать с обновленчеством, хотя обновленцы с удовольствием служили на церковнославянском, а прославились как раз стремлением поработить церковь государственному началу, помешать собиранию народа Божьего. Я здесь не хотел бы уходить в историю свою или нашего братства, потому что вопрос гораздо более широкий. В 1990-е годы произошла трагедия для всей Русской православной церкви: её историю повернули вспять.

В 90-е годы процесс русификации богослужения можно было начать очень просто: составить годовой круг из лучших переводов, которые к тому моменту были, и инициировать их дальнейшее развитие. Я в то время ещё не переводил службы с греческих оригиналов (пришёл к этому позже, спустя лет 10), а просто занимался русификацией славянских текстов. Многие что-то старались делать и постепенно улучшали варианты переводов. Уже в начале нулевых годов вокруг меня собралась небольшая группа филологов, литургистов, регентов, то есть всех специалистов, необходимых для работы с греческим языком, и я продолжил начатый труд на другом уровне. Идеального перевода сразу сделать невозможно – тут требуется постепенное развитие. Но нужно же сделать первый шаг!

Почему его не было сделано? Вероятно, церковное руководство оказалось не готово к руководству только что освободившейся из-под власти государства церковью и упустило исторический шанс. Тогда введение русского языка воспринималось бы безболезненно – как обоснованное традицией и всем опытом ХХ века. Сегодня большая часть приходов служила бы уже по-русски, и никого это не смущало бы. Но то время прошло, и сейчас дело обстоит сложнее. Время другое: отношения с государством другие, внутри церкви сформировались люди, которые уже не за страх, а за совесть отстаивают привитую им точку зрения, что нельзя совершать богослужение на русском. Фундаментализм набрал силу за последние 30 лет: церковь не собрана, клерикалистский разрыв между алтарём и миром крепнет. Это безусловно отбрасывает нашу церковь даже не на позиции конца XIX века, а где-то в его середину, если не дальше…

Когда выходит один тираж переводов, нужно уже готовить следующий

Мы теперь считаем ужасным новаторством, если кто-то пользуется переводами прошлого века, устаревшими пятьдесят, а то и сто лет назад! Само понимание, что переводческая деятельность – это никогда не прекращающийся процесс, отсутствует. Скажем, что значит, что делавшиеся ранее переводы устарели? Как правило, это связано с непомерно большой оглядкой переводчиков на церковнославянский язык, или буквалистским следованием греческому оригиналу. Понятно, что церкви нужен перевод, а не просто переложение. С другой стороны, перевод не должен становиться поэтическим парафразом. Есть блестящие интересные переводы, которые, однако, очень мало по своей стилистике и строю подходят для православного богослужения (на мой взгляд, эта проблема характерна, например, для переводов Анри Волохонского). Все эти вещи нужно обсуждать, искать лучшее и стремиться к нему.

Не стоит надеяться, что в один прекрасный день появится идеальный перевод богослужения. Скажем, переводы на французский язык делаются непрерывно уже более 80 лет, переводческая комиссия работает постоянно и не думает расходиться. Здесь всё так же, как с переводами Священного писания: наука идёт вперёд, библеистика, экзегетика, литургика открывают новое, меняется жизнь, а вместе с ней значение слов. Всё это нужно учитывать. Сегодня происходит нечто совсем не должное: молитвенная и интеллектуальная жизнь Русской православной церкви существуют словно бы в параллельных вселенных, не обогащая друг друга, даже не замечая друг друга! По-хорошему, должно быть так: как только выходит один тираж переводов, уже начинает готовиться следующий – с изменениями и дополнениями. Это, может быть, не очень удобно, но молящийся, я полагаю, не должен искать своего комфорта прежде всего. Иногда нам нужно уйти от сладкоречивого или даже просто привычного строя молитвы, чтобы пробить корку собственного непонимания, незаинтересованности в выявлении духа и смысла богослужения.

Мы в братстве сейчас готовим новую редакцию всего 7-томника «Православного богослужения» на русском языке, ещё и с Каноном св. Андрея Критского, – именно потому, что перевод – это не конечный акт, а постоянный процесс. Только сейчас я, например, подошёл к тому, чтобы пересмотреть переводы Псалтири: раньше ориентировался на Септуагинту, а сейчас обратился к еврейским источникам, которыми пользовалось Российское библейское общество. Переводы РБО имеют недостатки стилистического свойства: по смыслу они неплохие, но целый ряд псалмов в таком варианте не читается, не слушается и не поётся, пришлось делать их новую редакцию. Всем известно, что Псалтирь существует в греческой и еврейской редакциях, причём иногда это просто разные по смыслу тексты, поэтому задача перехода на версию РБО при одновременном сохранении тех смыслов, которые прокимны и аллилуарии имели в богослужении, – и неординарная, и творческая. Если будет новый общеправославный перевод Псалтири и других книг Священного писания, конечно, нужно будет снова браться за работу: приводить все тексты в соответствие друг с другом. Тут никогда нельзя поставить точку.

Любое движение в сторону уяснения смысла надо приветствовать

Церковь заслуживает самого лучшего из возможных переводов богослужения – это бесспорно. Но кто сегодня, после тридцати лет шельмования переводческого дела, всерьёз им занимается и компетентен выносить здесь однозначные суждения? Если я и беру на себя какую-то ответственность, то только потому, что занимаюсь этим очень долго. Однако переводческого сообщества, которое заботилось бы о литургическом возрождении в РПЦ, пока не возникло. Кроме того, различные привходящие обстоятельства негативно сказываются на качестве церковной дискуссии по этому вопросу. Поэтому не исключено, что возникни сейчас инициатива отдельных приходов всё-таки служить на русском языке, переводы им достанутся самые разные. Но я рискну сказать: ничего страшного.

Пусть даже кто-то использует плохой перевод, но это всё-таки будет перевод. Потому что любое движение в сторону уяснения смысла богослужения нужно приветствовать. В качестве первого шага даже русификация церковнославянского языка хороша. Да, нам нужно как можно быстрее прийти к качественным текстам и переводам, потому что православное богослужение очень непростое, имеет в своей основе древние тексты, апеллирует к философским категориям, которые сегодня плохо воспринимаются на слух, и нужно много труда, чтобы всё это сохранить и сделать понятным. Но ведь столько времени упущено церковью в целом! Нужно ли упускать ещё больше, ожидая перевода идеального качества?!

Нас ждут разные извилины на этом пути: я далёк от мысли, что внезапно общие настроения изменятся и люди, которые вчера говорили, что церкви всё это не нужно, поставят у себя на полках 7-томник «Православного богослужения». Но какую-то культуру уважения к чужому труду и интерес к сделанному здесь придётся обретать. Нужно работать вместе!

Я также не думаю, что приходы – имей они сейчас такую возможность – в состоянии самостоятельно и обоснованно выбирать, каким переводом пользоваться. Разумеется, есть отдельные священники и собрания, которые могут это делать, но это очень узкая прослойка. Поэтому без какой-то мягкой, пусть вариативной, но всё-таки рекомендации высшей церковной власти мы не сможем обеспечить здесь минимального качества. С другой стороны, если какой-то приход уж очень захочет использовать свой перевод, не предусмотренный рекомендациями, – полагаю, это стоит допускать, лишь бы не была совсем уже тарабарщина и глупость.

Молитва должна призывать к действию

Много копий ломается вокруг того, что считать хорошим переводом. Я бы сказал, что генеральная линия в церковных кругах – «чем ближе к церковнославянскому, тем лучше». Но мне кажется, что это не только далеко не единственный подход, но и не самый верный. В своей практике я руководствовался в первую очередь другими критериями, определяющими для меня качество перевода: его молитвенностью и действенностью.

Поэтому, в частности, я могу специально идти на нарушение некоторых поэтических законов, чтобы что-то акцентировать в молитве, чтобы призыв к действию, который в ней всегда содержится, был максимально ясен и чёток, не скрывался за плетением словес. Молитвы нашего богослужения создавались в рамках иной культуры, иной поэтики, которая для выросших в ней людей не затемняла смысла сказанного. Но мы другие. Попробуйте молящегося в храме человека спросить: к чему призывает тебя звучащее слово? В чём воля Бога о тебе согласно тексту молитвы? Этот вопрос, скорее всего, застанет его врасплох, потому что часто участник богослужения на глубине не включён в соборное действие.

С другой стороны, критерий молитвенности всё же требует, чтобы текст мог хорошо читаться и петься. Я расходился здесь во взглядах с о. Иннокентием Павловым, который вовсе не любил поэтику. Мне представляется, что она должна быть, просто должна быть на своём месте.

Разумеется, кроме этих двух критериев существует и много других, которые приходится иметь в виду. Скажем, соотнесённость текста с русской традицией переводов и с русской литературной традицией как таковой и та же соотнесённость с церковнославянским текстом – она тоже значима, просто стоит для меня где-то на четвёртом-пятом месте. Где в богослужении можно сохранить привычность фразы и это не мешает молитвенности и действенности сказанного, я всегда её сохраняю. Практика показывает, что мои помощники обычно предлагают мне более новаторские варианты перевода, а я, по-видимому, стремлюсь к большей традиционности. Но всё-таки некоторые изменения необходимы, особенно когда они касаются смысла молитвы. Например, когда я переводил молитву «Свете тихий», я не мог не учитывать, что в греческом оригинале говорится о свете «радостном», поэтому нашёл компромиссную формулу «ясный Свет». Ольга Александровна Седакова справедливо указывала, что слово «тихий» в нашей традиции значит нечто иное, но я всё же не стал уходить от смысла подлинника так далеко – даже несмотря на то, что выражение «Свете тихий» вошло в нашу культуру глубоко и основательно. Для меня богослужение не является в первую очередь достоянием культуры, пусть и такой богатой, как русская православная культура: всё-таки оно – область действия Святого Духа.

Важно учитывать уровень современной культуры

Иногда приходится слышать, что перевод на русский язык в современных условиях невозможен хотя бы потому, что наш язык осквернён. Мало кто готов всерьёз отстаивать сакральность церковнославянского, но вот критика русского звучит гораздо чаще. Более того, она не лишена оснований: действительно, в ХХ веке возник новояз, а русский язык, как и вся русская культура, оказался под разрушительным прессингом советской власти. Я не специалист в этом вопросе, но ряд филологов указывают на ту крайнюю политическую ангажированность, в которой осуществлялась, например, реформа русской орфографии, настаивая, что в ходе неё мы понесли большой урон.

Мне нравится старая орфография, хотя мне трудно объяснить, почему. Я всегда очень удивляюсь, когда люди не знают, как с ней обходиться, как читать. Мы же наследники этой традиции, она должна быть для нас прозрачна. Думаю, что мы также должны брать на себя труд понимания и чтения любой русской рукописи какого-нибудь далёкого домонгольского времени: в своё время я специально прикладывал к этому усилия и удовлетворялся только тогда, когда удавалось всё разобрать. Не исключено, что неплохо было бы выпустить переводы нашего богослужения в дореволюционной орфографии, – здесь была бы своя правда. Но, повторюсь, при всей любви к русской культуре я понимаю, что православное богослужение не ограничивается ею. Первично обращение людей к Богу – на том языке и на том культурном уровне, который является для них своим. Возрастать в своей культуре – актуальная задача для каждого из нас, но она не должна быть барьером для входа в церковь.

Нам нужно заново возрождать и воцерковлять свой язык – тот, который мы получили после ХХ века. Для меня лично становится большим вдохновением и открытием, когда наш язык начинает оживать на богослужении. Хороший перевод – это ещё и стимул для исправления языка и повышения общего уровня церковной культуры: всё-таки общаемся мы даже сейчас, приходя в храм, не на церковнославянском, а на русском. И случается, что язык нашего общения оставляет желать лучшего: я сам замечал, что не на каждом приходе можно, например, читать псалмы в переводе Сергея Сергеевича Аверинцева – восприятие такого текста требует какого-то неплохого уровня подготовки, умения грамотно думать по-русски о таких вещах. Этому тоже может учить перевод.

Замечу, что использование современных языков в богослужении – это достояние большинства поместных церквей: наверное, это не случайно, этим нельзя пренебрегать. Никто не говорит, что появление перевода само по себе наполнит наши храмы: для этого нужно сделать ещё очень и очень многое, но язык может способствовать возрождению и наполнению церкви. Тем более что для нашей церкви богослужение всегда имело центральное значение, в наше время оно должно быть более открытым и диалогичным.

Перевод – это подведение итога развитию всей богослужебной традиции

Нет сомнений в том, что перевод богослужения заставляет нас внимательнее относиться к самим текстам чинов. Мы тут же замечаем, что богослужение переполнено второстепенными деталями, имеет напластования разных веков, несоразмерно в отдельных своих частях. С этим тоже что-то придётся делать: это кропотливая работа, которая должна сопутствовать переводческой деятельности, хотя бы потому, что перевод – это всегда подведение итогов развитию богослужебной традиции.

История чинов очень поучительна, её нужно не только знать, но и делать выводы. Какие-то шаги уже предпринимаются: недавно, например, патриархия издала новое чинопоследование соборования, или елеосвящения, которое предполагает резкое сокращение службы, совершавшейся ранее. Заметим, это было принято всеми легко, поэтому разговоры о риске «нового раскола» из-за «богослужебной справы» являются не очень честной спекуляцией, погружающей церковь во мрак невежества. Вопрос: как выявить смысл богослужения, как выделить его основные части – обязательно будет ставиться. Люди сегодня не могут позволить себе молиться целый день, так не живут даже монастыри. Богослужение должно быть живым, даже если прежде оно было очень хорошим, нам нравилось и не нуждалось в переменах. Стилизация же, напротив, опасна. Многие тексты молитв, появляющиеся в последнее время, откровенно слабы, потому что оторваны от жизни: они пишутся то ли на искусственном церковнославянском, то ли на искусственно усложнённом русском – уже не разберёшь… Относиться к богослужению как к чему-то неизменному – значит привносить в церковь дух фарисейства, мертвечины. С другой стороны, ратовать за бездумные перемены во имя абстрактного «комфорта» прихожан – тоже опасно, в этом есть другая враждебная Евангелию закваска – саддукейская, ставящая церковь в зависимость от внецерковных соображений и целей. В действительности обновляет церковь только Дух Святой, а нам нужно искать, как открыться Его действию в большей мере.

Если говорить о каких-то горизонтах, то я надеюсь, что в пределах десяти лет ввести русскоязычное богослужение в отдельных приходах РПЦ вполне возможно, причём так, чтобы оно не воспринималось диковинкой. Эта разумная и полезная тенденция в конечном итоге получит поддержку.