Фёдор Петрович Гааз и его место в русской церковной жизни XIX века
Не так давно Русская православная церковь приняла документ «Основы социальной концепции». Его принятие говорит о поворотном моменте в церковной истории и сознании российского общества, свидетельствует о необходимости обращения к евангельским идеалам помощи и милосердия. В этой связи важно вспомнить об опыте проявления христианской доброты и милосердия к отверженным людям и о тех подвижниках, которые своей жизнью исполнили в этом служении слова Спасителя: «Возлюби ближнего своего, как Я возлюбил вас». Среди большой плеяды милосердных и добрых людей особое место занимает Фёдор Петрович Гааз – немец по происхождению, русский по духу, католик по вероисповеданию и православный «святой доктор» по мнению простого народа. Время его жизни (1780-1853) совпало с интереснейшим периодом в истории Российской православной церкви, когда московскую кафедру возглавлял митрополит Филарет (Дроздов) (1783-1867), причисленный к лику православных святых. Отношения этих людей друг с другом, их беседы и дискуссии по самым разным вопросам милосердия являются важнейшим источником по истории становления социального служения Русской православной церкви. Этот период интересен ещё и тем, что именно на XIX в. падает становление диаконических движений в Западной Европе.
По свидетельству справочной и биографической литературы Фёдор Петрович (Фридрих Иосиф) Гааз родился 24 августа 1780 г. в живописном городке Мюнстерайфеле близ Кёльна в большой благочестивой немецкой семье. Его отец был аптекарем, а дед – доктором медицины, и уже сложившаяся семейная традиция привела юношу в Венский университет на курс медицинских наук. Перед этим он – выпускник местной католической школы – прослушал курс философии и математики, что дало будущему медику глубокое знание философии. Недаром много позднее современники отмечали, что митрополит Филарет (Дроздов) любил беседовать с образованным доктором, который был чуть ли не единственным достойным оппонентом просвещённого владыки. В воспоминаниях современников приводятся свидетельства «московской родни» княгини Репниной, которая наняла доктора Гааза в качестве её лейб-медика в 1806 г.: «Фридрих Гааз учён не по летам. В медицинских науках всех превзошёл. Латынь и греческий не хуже своего немецкого и французского знает; в математике, физике и астрономии весьма сведущ; по философии, по богословию любого учёного монаха за пояс заткнёт. В Священном Писании начитан редкостно, все Евангелия наизусть помнит. А уж богобоязнен, благонравен вовсе беспримерно; не пьёт, ни в карты, ни в кости не играет, никому злого слова не скажет».
В становлении профессионального и христианского служения доктора Гааза большую роль сыграла позиция профессора Гуфеланда, утверждающего нравственно-этические основы медицины. Обращаясь к молодым врачам, Гуфеланд писал: «Врач должен жертвовать не только спокойствием, выгодами, удобностями и приятностями жизни, но и собственным здоровьем и жизнью, даже что выше всего, своею честью и славой, если он хочет достигнуть высочайшей цели своей – сохранения жизни и здоровья других». Человек с такой школой и репутацией просто обязан был сделать блестящую карьеру в России.
В Россию Фридриха Гааза привело, как это отмечается, случайное обстоятельство. В литературе это «случайное обстоятельство» описано по-разному. А.Ф. Кони писал, что Гааз был призван в Вене к заболевшему русскому вельможе – князю Репнину и с успехом его вылечил. Благодарный за выздоровление пациент уговорил молодого доктора отправиться с ним в Россию и поселиться в Москве. Эту версию повторяли и другие авторы. Писатель Лев Копелев на основании писем самого Фридриха Гааза и опубликованного «Договора о найме княгиней Репниной доктора Фридриха Гааза», датированного 3 февраля 1806 г., считает, что Гааз вылечил от болезни глаз именно её и именно она, молодая аристократка, пригласила лекаря-немца в Россию. Однако это приглашение должно быть подкреплено и желанием самого доктора. И вот здесь причина согласия Гааза поехать в Россию относится к разряду формально «непонятных». В письме к своему дяде в Кёльн Фридрих Гааз так описывает эту «странную» причину: «Ежели этот шаг покарает меня чем-либо добрым, то главное это то, что он отвечает той вполне неожиданной, неясно желанной возможности, открывшейся как раз в то время, когда совершенно необъяснимое, но невыносимое беспокойство гнало меня прочь из Вены». Иными словами, эта «неожиданная, но желанная возможность» называется волей Божьей и примеры её реализации хорошо знакомы по христианской литературе. Это понял и Копелев, отмечая: «Врач и философ Гааз по своему свободному выбору приехал в страну, далёкую от его родных краёв, и с каждым годом он всё уверенней сознавал, что его собственная воля, которая привела его в Москву и побуждала там оставаться, вопреки всем внешним обстоятельствам, всем неблагоприятным обстоятельствам, выражает и волю Провидения».
Впоследствии Гааз всерьёз задумается над этим призывом, роли долга и совести в деятельности врача. Эти размышления, которым он предавался во время поездки на Кавказские Минеральные Воды в 1809-1810 гг., вскоре оформились в определения медицины не столько науки, сколько социального христианского движения, инициатива которого принадлежала лекарю-иноземцу. «Жизнь, за которой она, медицина наблюдает – это источник, цель и направление всего, что существует, потому что жизнь, наукой о которой она является, есть сама сущность медицины, а другие науки – лишь приложения к ней». Называя медицину «наукой о жизни», Гааз считал важнейшим признаком выздоровления как раз здоровье духовное, нравственное исправление греховного пути, которое человек обретает во Христе. Человеколюбие и милосердие должны стать, по мысли Гааза, не только разовым актом вдруг ожившего сердца, но постоянным долгом каждого служащего. Человек, выбравший это служение, должен принести себя в жертву так, как это сделал Христос. В письме князю Голицыну в 1839 г. он писал: «Я даже сделал правилом для своих подчинённых, служащих комитета, что среди нас не должно произноситься слово «милосердие». Другие посещают заключённых из милосердия, творят милостыню из милосердия, хлопочут за них перед начальством и родными из милосердия – мы же, члены и служащие комитета, принявшие на себя это бремя, делаем это из чувства долга». Такими довольно скупыми, отнюдь не богословскими словами, Гааз чётко разделил часто соединяемое в одном явление. Признавая, что есть дела милосердия, понимаемые как естественная социальная забота, доктор Гааз, понимал милосердие как «милость сердечную». Такое понимание милосердия приходит к человеку только от Христа, а не от общества, ибо «милость сердечная» творится от избытка, когда человек не может этого не делать. В отсутствии этого избытка Гааза упрекнуть никак нельзя, и здесь он, пожалуй, первый, кто его имел на месте своего служения.
Интересно, что «неожиданное желание», изложенное в письме к дяде в 1806 г., доктор Гааз иначе объяснил в преамбуле своего завещания, написанного незадолго до своей смерти. В первой строчке этого текста смысл и значение всей жизни «святого доктора»: «Я всё размышляю о благодати, что я так покоен и доволен всем, не имея никакого желания, кроме того, чтоб воля Божия исполнялась надо мною». В этом жертвенном понимании своего служения всем и даже раскольникам-сектантам доктор Гааз долго не находил понимания у митрополита Филарета (Дроздова). Владыка «спокойно и внятно объяснял, что заботясь об одном больном, одном страждущем, нужно помнить о здоровых, которых он может заразить, а если болеет и страждет преступник, т.е. враг людей, опасный враг общества и государства, то, заботясь о нём, о его пользе, должно помнить о тех, кого он обокрал, ограбил или убил». В связи с этим все биографы Гааза вспоминают знаменитый эпизод диалога о Христе с митрополитом Филаретом. Во время дискуссии о разной ответственности перед законом, заступничество Гааза неожиданно было прервано словами владыки о том, что если суд подвергает преступника каре, то, значит, на подсудимом была вина, и невинно осуждённых не бывает: «Гааз вскочил и поднял руки к потолку. «Владыко, что Вы говорите?! Вы о Христе забыли». Вокруг тяжёлое, испуганное молчание. Гааз осёкся, сел и опустил голову на руки. Филарет глядел на него, прищурив и без того узкие глаза, потом склонил голову. «Нет, Фёдор Петрович, не так. Я не забыл Христа. Но когда я сейчас произнёс поспешные слова, то Христос обо мне забыл». В литературе по-разному оценивают этот эпизод и относят его к разным, иногда не связанным друг с другом событиям. Однако его реальность вполне заслуживает доверия, как и эпизод о попытке ограбления «святого доктора» разбойниками, которые, узнав его, вызвались лично проводить врача к больному, дабы более никто не мог покуситься на того, кого «никто обидеть не посмеет».
Жизнь и дела доктора Гааза важно рассмотреть в контексте церковного предания, которое зафиксировано в воспоминаниях людей, свидетельствах и признании современников и потомков. Такой контекст позволяет увидеть перспективу начатого дела и ещё раз опровергнуть нехристианскую пословицу: «Один в поле не воин». Гааз, может быть, один из первых мирян в истории России, который попытался жить по Евангелию. Он не был православным христианином, но его иная конфессиональная принадлежность не помешала православному русскому народу назвать его «святым доктором». Его книга «Азбука христианского благонравия», распространяемая среди заключённых, людей для общества конченных и отвергнутых, лучше всего свидетельствует о нём как человеке евангельского духа. «Тот, кто соблюдает только гражданские законы, может назваться не более, как только честным гражданином. И язычники исполняют естественные добродетели, например, кротость с кроткими, любовь к любящим, ласковость с послушными; но истинный христианин и в обращении со строптивыми кроток, любит и нелюбящих и, по-видимому, недостойных любви, ласков со всеми». «Терпение служит выражением и мерою любви нашей к ближнему, которая является в настоящем своём виде, когда с терпением соединяешь кротость и готовность к благодеяниям».
Важное значение имела работа Гааза «Призыв к женщинам», которую можно рассматривать как практическое пособие по организации диаконических служений в странноприимных учреждениях. «Женщины-христианки будут деятельно помогать устройству приютов для нуждающихся, для бедных больных, для детей-сирот и для престарелых, дряхлых людей, покинутых и не имеющих силы добывать свой хлеб трудом. Они никогда не будут откладывать на завтра то, что можно сделать сегодня. Они будут торопиться делать добро». Недаром Гааз был первым, кто в XIX в. ввёл женский персонал в больницы и заложил основы женского диаконического служения. После смерти Гааза его детище – Полицейская больница для бесприютных – стала школой для многих женщин, избравших путь сестры милосердия и посвятивших свою жизнь спасению людей. К таковым относятся и представители знатнейших дворянских фамилий – княгиня Н.Б. Шаховская, княгиня Н.Б. Трубецкая, княжна М.М. Дондукова-Корсакова и другие. К сожалению, у нас нет достаточных оснований говорить о том, что именно Гааз стоял у истоков возрождения института диаконис в России, который предполагалось ввести в 1911 г., когда в Москве была готова открыть свои действия первая община. Однако именно он первым призвал женщин на путь социального служения в больницах и домах милосердия. Интересно, что институт диаконис предполагалось возродить в общинной форме, которая является признаком и аскетических движений, которые невозможно осуществлять без христианского подвига служения. В этом качестве первенство в интуитивном осознании того, как должны объединяться служащие люди, и личный пример подобного подвижничества также принадлежит Гаазу.
В этом отношении начатое Гаазом дело можно смело назвать движением, ибо оно возбудило и взволновало русское общество, в котором социальное служение стало нормой христианской жизни, евангельским долгом каждого христианина. Он впервые на своём примере преуспевающего врача и обеспеченного человека выразил главный лозунг диаконических движений века уже двадцатого – Церковь с бедными, а не Церковь бедных, как это было в его время. Гааз, как Христос, умывающий ноги ученикам, обмывал холерных больных, целовал и гладил неизлечимых заразных, утешал обиженных и помогал страждущим. Живя как Христос, он показал, что именно диаконические движения могут быть устроены только по образу Христа, центр жизни которого был среди бедных и обездоленных людей.
Вероятно, стоит подумать и ещё об одном значении жизни Фридриха Гааза в истории православной церкви, связанной с проблемой конфессиональных различий. Гааз был католик, причём католик практикующий. Имел друга – врача и химика Фердинанда Рейса, набожного лютеранина-евангелиста. Служил в тюремном комитете под председательством митрополита Филарета, очень сдержанно относившегося к инославным. Стоит вспомнить о богословском невежестве значительной части русского духовенства, подозрительного ко всяким католикам и протестантам. В этой атмосфере, чтобы стать «святым доктором» для православных, католиков и протестантов, нужно было совершить экуменический подвиг свидетельства о Христе, в котором нет ни эллина, ни иудея. Лев Копелев приводит в своей книге шутливый диалог Рейса и Гааза о спорной конфессиональной принадлежности последнего. «Право же, дорогой мой Гааз, если бы Папа узнал обо всём, что Вы тут себе позволяете, он бы Вас отлучил, экскоммуницировал». В этом подвиге католика Гааза, чуждого духу прозелитизма и взявшего на себя ответственность за христианское единство, усматривается начало подлинных экуменических движений XX в.
Таким образом, жизнь, труды и служение Ф.П. Гааза имеют непреходящее значение для судеб православной церкви. Богатые духовные дары, чуткое сердце и обладание «наукой о жизни» – медициной сделали этого человека известным всей России. Его неутомимое служение «сердечного милосердия» позволили снискать признание в очах Божьих, в глазах общества и конфессионально чуждой церкви. Уникальный случай в истории православной церкви, когда традиции православных служений и движений заложил католик, ставший святым для многих людей ещё при своей жизни. Основатель Тверского музея и бессменный председатель ТУАК А.К. Жизневский, хорошо знавший Гааза, видел его незадолго до смерти и описал духовное состояние святого доктора: «Он сидел в своей комнате, за ширмами, в вольтеровских креслах; на нём был халат. Его лицо, как и всегда, сияло каким-то святым спокойствием и добротою; благоговение к этому человеку охватило меня, и я хотел поцеловать его руку, но удержался, боясь его расстроить». Трогательно описано вполне достоверное прощание умирающего Гааза со своим оппонентом, митрополитом Филаретом, как свидетельство признания русской церковью его дел и святой жизни.
