«Человек без памяти становится случайной единицей»

Профессор Давид Гзгзян о конференции «Равнина русская»

Профессор Давид Гзгзян о конференции «Равнина русская»

– Насколько, на Ваш взгляд, подобные конференции актуальны сегодня? Кажется, российский народ, да и любой другой, не особенно задумывается об исторической памяти и духовной стойкости, о которых здесь так много говорили.

– Есть небольшой круг людей в нашей стране, для которого востребованность подобных конференций несомненна. Может быть, проблема в том, что очень мало число  людей, так остро чувствующих проблемы памяти и беспамятства. Хотелось бы, чтобы подобные конференции развивались во что-то грандиозное. Судя по всему, это является одним из залогов реального возрождения страны как страны, народа как народа и личности как личности.

Но для того, чтобы появилась какая-то позитивная перспектива, нужен сам по себе опыт собирания разных людей, предпринимающих разнообразные самостоятельные усилия для восстановления памяти. Нужен аналитический и консолидирующий разговор о том, что все это значит. И в этом смысле конференция уникальна. Но хотелось бы, чтобы помимо какого-то выспренно-похвального признания она бы приобрела рабочий пилотный характер и послужила бы началом для развития диалога всех заинтересованных лиц. В этом смысле можно говорить, что конференция удалась.

Многие докладчики упоминали о прямой связи духовной стойкости народа и его памяти. Можете прояснить этот момент? Вы говорили о том, что память как феномен вообще присуща только человеку.

– Да, при этом память – собирающая категория, которая создает феномен культуры и обеспечивает ее преемственность. Если она исчезает, для народа теряется значимость происхождения. На конференции дважды звучала мысль Игоря Сахарова, одного из крупнейших современных генеалогов, о том, что российский народ отличается каким-то особенным отсутствием интереса к своим родословным корням. Речь идет о подлинном интересе. Ведь есть интерес к памяти мнимый, когда каждому охота найти у себя в роду какого-нибудь завалящего дворянина. Но Игорь Васильевич говорил о другом интересе, и здесь мы демонстрируем удивительное нечувствие.

Что уж говорить о наследии духовно-культурном, когда теряется ощущение, что ты откуда-то происходишь, теряется и способность что-то транслировать. Это порождает массу проблем. Люди без памяти не будут по-настоящему знать, как воспитывать детей. Они ведут себя так, как будто они – первые, у кого на земле появились дети. В итоге все воспитание ограничивается удовлетворением физиологических потребностей детей.

Из этой картины становится понятно, что означает утрата этой категории духовной и просто исторической памяти. Человек становится никем –- абсолютно случайной единицей, совершенно факультативным звеном мирового процесса, который даже не воспринимается как процесс, скорее – как броуновское движение. Неслучайно периодически у нас возникает ощущение, что современная Россия – это не страна с историей, не нация с ощущением перспективы, а территория с довольно случайным населением. Вот это главная проблема, и это то, что мы надеемся преодолевать.

Почему советская власть так обрушилась на то, что называется памятью? Ведь нужно было довольно четко представлять значение этой категории, то есть обладать неким провидением, чего, мне казалось, у советских лидеров не было?

– Надо было сбрасывать все, что было ценного до революции, с «парохода истории».  Подлинная история становилась жертвой большевиков – это хорошо известно. Например, в 1920-е годы в государственных университетах были ликвидированы исторические факультеты. Формулировка была замечательная: зачем новому человеку старая история, если вся история человечества делится на две эпохи – до исторического материализма и после? И если в устах Ильфа и Петрова это звучит как остроумная шутка, то в реальности это было трагедией. Люди так и жили: все было новое – та же мораль, предполагалось воспитание нового человека. Старое объявлялось тотально негодным.

Вы говорили, что нечто подобное, то есть отвержение истории своего государства как такового в истории цивилизации можно было наблюдать во время Французской революции…

– Да, в определенном смысле большевики оригиналами не были, но масштаб и длительность здесь не идет ни в какое сравнение. Так что если принимать во внимание все последствия советского эксперимента, задачи по восстановлению памяти очень нетривиальны.

Откуда, на Ваш взгляд, появляются ростки духовной стойкости у неверующих людей, где берутся на это силы, вдохновение?

– Через усилие памяти. В середине 1990-х годов неокоммунисты в районном городе Невель задумали ликвидировать недавно созданный музей истории города Невель – в полном соответствии с ленинским курсом. И сотрудники музея смогли этому противостоять. Так что все у нас с необходимыми усилиями в порядке. В этом смысле широким слоям мало известны факты такого личного успешного противостояния системе, культивирующей беспамятство. Иногда открываются какие-то потрясающие факты. Например, известно, что разрешается знакомиться со следственными делами репрессированных родственников в архивах ФСБ. Но иногда это оказывается невозможным, потому что ряд дел подшит друг к другу, объединен каким-то общим делом и когда один родственник есть, а другого нет –- показать это нельзя, потому что для этого его надо расшить. А процедура такая не предусмотрена. Это просто дикость, совершенно невозможное положение.

Если в России духовная стойкость оказалась разрушена, можно ли говорить, что в других странах, например, в Европе она сохранена? Что может служить критерием?

– Другие страны – они очень разные. Одно дело Германия, где под влиянием Нюрнберга, целого оригинального опыта давления извне на совесть и память нации, просто существует организованное усилие для того, чтобы держать самих себя в тонусе. Но это далеко не везде, очень многое зависит от каких-то фактических исторических условий. Было бы интересно изучить с этой точки зрения специфику устройства национальной памяти –- как в разных местах организованы эти усилия.

Беседовала Елена Кудрявцева
загрузить еще