«Человек без памяти становится случайной единицей»
Профессор Давид Гзгзян о конференции «Равнина русская»
– Насколько, на Ваш взгляд, подобные конференции актуальны сегодня? Кажется, российский народ, да и любой другой, не особенно задумывается об исторической памяти и духовной стойкости, о которых здесь так много говорили.
– Есть небольшой круг людей в нашей стране, для которого востребованность подобных конференций несомненна. Может быть, проблема в том, что очень мало число людей, так остро чувствующих проблемы памяти и беспамятства. Хотелось бы, чтобы подобные конференции развивались во что-то грандиозное. Судя по всему, это является одним из залогов реального возрождения страны как страны, народа как народа и личности как личности.
Но для того, чтобы появилась какая-то позитивная перспектива, нужен сам по себе опыт собирания разных людей, предпринимающих разнообразные самостоятельные усилия для восстановления памяти. Нужен аналитический и консолидирующий разговор о том, что все это значит. И в этом смысле конференция уникальна. Но хотелось бы, чтобы помимо какого-то выспренно-похвального признания она бы приобрела рабочий пилотный характер и послужила бы началом для развития диалога всех заинтересованных лиц. В этом смысле можно говорить, что конференция удалась.
– Многие докладчики упоминали о прямой связи духовной стойкости народа и его памяти. Можете прояснить этот момент? Вы говорили о том, что память как феномен вообще присуща только человеку.
– Да, при этом память – собирающая категория, которая создает феномен культуры и обеспечивает ее преемственность. Если она исчезает, для народа теряется значимость происхождения. На конференции дважды звучала мысль Игоря Сахарова, одного из крупнейших современных генеалогов, о том, что российский народ отличается каким-то особенным отсутствием интереса к своим родословным корням. Речь идет о подлинном интересе. Ведь есть интерес к памяти мнимый, когда каждому охота найти у себя в роду какого-нибудь завалящего дворянина. Но Игорь Васильевич говорил о другом интересе, и здесь мы демонстрируем удивительное нечувствие.
Что уж говорить о наследии духовно-культурном, когда теряется ощущение, что ты откуда-то происходишь, теряется и способность что-то транслировать. Это порождает массу проблем. Люди без памяти не будут по-настоящему знать, как воспитывать детей. Они ведут себя так, как будто они – первые, у кого на земле появились дети. В итоге все воспитание ограничивается удовлетворением физиологических потребностей детей.
Из этой картины становится понятно, что означает утрата этой категории духовной и просто исторической памяти. Человек становится никем –- абсолютно случайной единицей, совершенно факультативным звеном мирового процесса, который даже не воспринимается как процесс, скорее – как броуновское движение. Неслучайно периодически у нас возникает ощущение, что современная Россия – это не страна с историей, не нация с ощущением перспективы, а территория с довольно случайным населением. Вот это главная проблема, и это то, что мы надеемся преодолевать.
– Почему советская власть так обрушилась на то, что называется памятью? Ведь нужно было довольно четко представлять значение этой категории, то есть обладать неким провидением, чего, мне казалось, у советских лидеров не было?
– Надо было сбрасывать все, что было ценного до революции, с «парохода истории». Подлинная история становилась жертвой большевиков – это хорошо известно. Например, в 1920-е годы в государственных университетах были ликвидированы исторические факультеты. Формулировка была замечательная: зачем новому человеку старая история, если вся история человечества делится на две эпохи – до исторического материализма и после? И если в устах Ильфа и Петрова это звучит как остроумная шутка, то в реальности это было трагедией. Люди так и жили: все было новое – та же мораль, предполагалось воспитание нового человека. Старое объявлялось тотально негодным.
– Вы говорили, что нечто подобное, то есть отвержение истории своего государства как такового в истории цивилизации можно было наблюдать во время Французской революции…
– Да, в определенном смысле большевики оригиналами не были, но масштаб и длительность здесь не идет ни в какое сравнение. Так что если принимать во внимание все последствия советского эксперимента, задачи по восстановлению памяти очень нетривиальны.
– Откуда, на Ваш взгляд, появляются ростки духовной стойкости у неверующих людей, где берутся на это силы, вдохновение?
– Через усилие памяти. В середине 1990-х годов неокоммунисты в районном городе Невель задумали ликвидировать недавно созданный музей истории города Невель – в полном соответствии с ленинским курсом. И сотрудники музея смогли этому противостоять. Так что все у нас с необходимыми усилиями в порядке. В этом смысле широким слоям мало известны факты такого личного успешного противостояния системе, культивирующей беспамятство. Иногда открываются какие-то потрясающие факты. Например, известно, что разрешается знакомиться со следственными делами репрессированных родственников в архивах ФСБ. Но иногда это оказывается невозможным, потому что ряд дел подшит друг к другу, объединен каким-то общим делом и когда один родственник есть, а другого нет –- показать это нельзя, потому что для этого его надо расшить. А процедура такая не предусмотрена. Это просто дикость, совершенно невозможное положение.
– Если в России духовная стойкость оказалась разрушена, можно ли говорить, что в других странах, например, в Европе она сохранена? Что может служить критерием?
– Другие страны – они очень разные. Одно дело Германия, где под влиянием Нюрнберга, целого оригинального опыта давления извне на совесть и память нации, просто существует организованное усилие для того, чтобы держать самих себя в тонусе. Но это далеко не везде, очень многое зависит от каких-то фактических исторических условий. Было бы интересно изучить с этой точки зрения специфику устройства национальной памяти –- как в разных местах организованы эти усилия.