Цельность человека – центр христианского откровения о спасении
Тема антропологии не только догматическая, но и не до конца в церкви разработанная. Как мы можем говорить о ней на основном этапе оглашения? Где граница той основы, которую можно назвать общепризнанным учением церкви? И есть ли она в отношении учения о человеке?
Основа, конечно, существует. И поскольку на оглашении речь идёт о самых принципиальных и основополагающих вещах – а здесь нужно раскрывать фундаментальные стороны божественного откровения, связанные с человеком, его местом перед Богом, – то неразработанность некоторого генерального общецерковного учения определяющим образом на оглашение не влияет. Катехизатору в первую очередь нужно собрать и систематизировать свято-отеческие толкования тех мест, которые касаются сотворения человека и его предназначения, смысла грехопадения, а также основных акцентов христианского учения о спасении. И хотя разработка общего антропологического церковного учения продолжает оставаться чрезвычайно желательной и востребованной, всё-таки уровень катехизации не предполагает, как известно, апелляции к трудным и проблемным сторонам вероучения, и поэтому одно с другим здесь принципиально не связано.
Насколько на уровне оглашения можно раскрывать темы личности и свободы, по-новому прозвучавшие в XX веке?
Если речь идёт о том, чтобы эти фундаментальные представления затронуть и обозначить (что, собственно, и требуется на оглашении), – это одна ситуация. И в этом случае обращение к таким понятиям, как свобода, личностность, спасение в творчестве очень востребовано как раз потому, что мы имеем дело не с отвлечёнными катехуменами, а с людьми, которые живут в нашей стране в XXI веке, – а значит, людьми с выраженными экзистенциальными запросами. Так что тут, мне кажется, сомнению не подлежит, что затрагивать весь этот круг представлений, обозначившийся в XX веке, в том числе в православном богословии, необходимо; другое дело, что затрагивание – это совсем не раскрытие, не дискуссия вокруг трудных вопросов, которые, безусловно, возникают в связи с обращением к подобным понятиям. Здесь, как и вообще в принципе при подходе к оглашению, к его тематике, к вопросам последовательной и целостной подачи церковного учения (это касается и тех этапов оглашения, которые в первую очередь обсуждаются на конференции), необходимо соблюдать принципиальное разграничение: этапы слушания и просвещения не предполагают прямого обращения к догматическому учению церкви, на них речь идёт только о том, чтобы помочь человеку в церковь войти. Поскольку на основном этапе катехизации мы ограничиваемся комментированием Символа веры, такая позиция методологически и богословски принципиальна.
Можно ли пояснить эту разницу примером?
Скажем, на тех этапах оглашения, которые предшествуют воцерковлению, не принято было говорить об общей антропологической структуре человека (и до сих пор целесообразно сохранять такой подход). Принято было её лишь обозначать: можно упомянуть, что человек может быть трактован как «трёхуровневое» существо, состоящее из духа, души и тела, но не стоит вдаваться в собственно вероучительный аспект, когда мы начинаем пространно рассуждать, что бы это значило, потому что тогда поневоле придётся затрагивать спорные, трудные вопросы – где граница духа, где граница души, как человеческий дух соотносится с божественным и так далее. Эти сложности, конечно, на оглашении опускаются. Они даже и на первых порах церковной жизни оказываются ещё не вполне доступными человеку – просто потому, что твёрдая пища не сразу может быть переварена. Дело, таким образом, не в сокрытии, просто по опыту церковного оглашения видно, что определённые вещи человеку не сразу становятся доступны, и поэтому, как правило, внутреннего интереса и, соответственно, вопросов не вызывают. Но обозначать эти вещи по инициативе катехизатора, конечно, необходимо. Вот это и называется помочь войти: обозначить принципиальные моменты, но не вдаваться в сложности, то есть как бы не воссоздавать на глазах изумлённой публики целостного учения, потому что оно для человека, который делает первые шаги даже не в церкви, а в сторону церкви, пока ещё не доступно.
Спасибо. Но здесь речь о разнице между оглашением и жизнью в церкви. А как можно проиллюстрировать разницу между вторым (основным) и третьим (таинствоводственным, мистагогическим) этапами оглашения?
Разница между вторым и третьим этапом касается того, что на третьем этапе прямо комментируются все фундаментальные вероучительные аспекты. Они именно систематически комментируются, но при этом оглашаемые не входят в проблемные вопросы. Им возвещается то, что церковь полагает бесспорным. А поскольку речь идёт о бесспорных вещах, не проблематизируемых, то это в принципе некий элементарный уровень. Я говорю о том, что вообще на оглашении стоит говорить, а чего говорить не стоит. Разумеется, что разница между вторым и третьим этапом ещё и в содержании. На третьем этапе речь идёт о внутрицерковном учении, а на втором этапе о систематическом вероучении желательно без особой нужды не говорить вообще. Потому что и первый, и второй этап – и слушание, и просвещение – всё-таки в значительной степени рассчитаны на то, чтобы помочь вхождению в церковь, и значит, на первых порах речь идёт преимущественно о реагировании на живые вопросы, обозначенные самими оглашаемыми. Конечно, на этапе просвещения гораздо большее место, чем на этапе слушания, занимает упорядоченное систематизированное повествование. Но это повествование, которое комментирует историю и общий смысл божественного откровения, а не систему вероучения. На третьем же этапе мы уже пытаемся ввести новопросвещённых и в систему вероучения, но на уровне элементарном и, соответственно, бесспорном. Можно себе представить при таком подходе, что будет, если мы начнём пространно рассуждать о таких категориях, как личностность, свобода, человеческий дух, трёхчастная или двухчастная антропология. Это будет перегрузка, которая обернётся в итоге не тем, что у оглашаемого наступит ясность (а это главная цель катехизического просвещения), а прямо наоборот: тем, что возникнет путаница. А вот чего катехизатор принципиально не имеет права допускать – так это того, чтобы провоцировать путаницу в сознании катехуменов.
Люди приходят на оглашение со своим «багажом», соответствующим представлениям современной науки, в том числе в области антропологии. Нет ли резкого противоречия между этими представлениями и основами вероучения? Известно, что, скажем, протестантские фундаменталисты ведут настоящую войну с дарвинизмом. А возможен ли в этой сфере реальный диалог?
Мне кажется, вопрос о том, возможен или невозможен диалог – тривиален. А что ещё возможно кроме диалога, когда мы общаемся с живыми людьми, да ещё и заинтересованными? В противном случае надо или молчать, или отбиваться от нападок, если таковые появляются.
Трудность представляет другой вопрос: каков может быть режим конструктивного общения. Потому что известно, что принципиальная проблема и даже заблуждение – причём с обеих сторон, если говорить о теологах с одной стороны и деятелях науки – с другой, состоит в том, что считается, будто бы это поле возможного диалога очевидно. Главное, что показала история современных дискуссий (как правило, малосодержательных) и, соответственно, довольно пустых столкновений между, условно говоря, «теологической» и «сциентистской» партией, – что общего поля очень часто нет, по крайней мере, его очень трудно нащупать. Давно ясно, что в пределах научного мышления со времён Лапласа «гипотеза о Боге не является конструктивным элементом в науке», при том что сами люди, которые работают как учёные, могут быть как верующими, так и неверующими. Но то поле, в котором они находятся, будучи учёными, у них-то как раз общее, и оно совершенно нейтрально по отношению к вере. И вот как вследствие этого нам нащупать то пространство, в котором мы будем представлять друг для друга взаимный интерес (имеются в виду учёные и богословы), – это и есть самая главная и очень нетривиальная задача. И на сегодняшний день это вопрос открытый.
А известны ли Вам учёные, которые открыты к такому диалогу?
Там, где есть живые люди, там всегда есть, по крайней мере, надежда на такой диалог. Да, такие люди мне известны. Их немного. Но в наш ядерный век вообще почему-то так получилось, что людей с явно выраженным позитивным живым интересом к факту собственно человеческого бытия – немного. Беда в том, что и среди верующих людей их не слишком много...
Есть мнение, что антропологию Бердяева можно считать позапрошлым веком, потому что в её центре стоит человек – на сегодняшний же день мы имеем дело с «размазанным» человеком, растворённым в социокультурной и виртуальной реальности. То есть с гораздо более функциональным существом, чем тот, о ком писал Бердяев. И, скажем, этого массового явления он не осмыслил. Считаете ли Вы это новым вызовом для христианства, требующим ответа?
Вообще говоря, массовизация человека как раз и происходила во времена Бердяева, и во многом то, что он писал, было реакцией на этот процесс. Поэтому я, честно говоря, не думаю, что в этом отношении Бердяев, равно как и такие люди, как Ортега-и-Гассет, например, могут устареть. Так что я не очень согласен с самой постановкой вопроса – что наследие Бердяева устарело в силу того, что он в центр ставит человека в качестве цельного существа. Такая постановка проблемы ну никак не может устареть, потому что это главная точка напряжения, если иметь в виду содержание христианского откровения о спасении. Ведь что является итогом и смыслом человеческого спасения как не восстановление, а также новое творение такого человека? Так что то, что нынешнее видение человека поневоле обречено ориентироваться на реалии, где человек массы восторжествовал, превратившись в цивилизованного потребителя, правда, утратившего социальную агрессию, скорее говорит об актуальности идей Бердяева, а не о том, что они устарели.
