Церковное подполье в СССР
30 октября день памяти всех репрессированных, невинно убиенных, среди которых большую часть составляют епископы, священники, диаконы, монахи и миряне, которые сберегли свою веру, как главное сокровище души, сохранили любовь, не ожесточившись и не озлобившись. Теперь исполнилась самая светлая надежда их жизни: они нашли упокоение там, где нет ни болезни, ни печали, ни воздыханий, но жизнь бесконечная.
Те, что остались не перемолотыми репрессивной машиной, и те, кого она перемолола, и те, кто кнопки нажимал для перемола, теперь вместе покоятся в одной земле. Широка страна моя родная, много в ней морей лесов и рек, а сколько крестов и могил без крестов!
Были и те, чей единственный след --
Это свет над мерзлотою, над тундрой, где мощи хранятся.
На деревянных табличках ни даты, ни имени нет --
Будут теперь номера вписаны в святцы.
Какой трудный путь они прошли, сколько испытаний выпало на их долю! Как сумели они донести свой крест до самого смертного часа? Никодим говорил Иисусу: «таких чудес, какие Ты творишь, никто не может творить, если не будет с ним Бог» (Ин.3,2). Господь как бы возражает ему: «верующий в Меня, дела, которые творю Я, и он сотворит, и больше сих сотворит» (Ин.14,12).
Так открывает Господь тайну подвига неперемолотых: они смогли понести свой крест, ибо с ними был Бог.
Блажен, кто посетил сей мир
В его минуты роковые.
Его призвали Всеблагие,
Как собеседника на пир.
Нам и всем современникам трудно себе представить эту крестную эпоху, когда к власти пришли убийцы и маньяки, и общество подражало им, рукоплеская и восхищаясь их кровожадностью. Можно удивиться поэтическому провидению А. Блока, так точно оценившему двадцатый век:
Двадцатый век... Еще бездомней,
Еще страшнее жизни мгла
(Еще чернее и огромней
Тень Люциферова крыла).
Это и есть эпоха, в которую нельзя было сохранить душу иначе, чем живя в подполье, но вместе с Богом, ища Его и служа Ему. По всей необъятной Российской земле жили люди, которые сознательно уходили из советской системы. Уйти за пределы страны было невозможно, и они уходили вглубь: внутрь себя, в тайну духовной жизни. Искали и находили тайных священников, которые их окормляли своей молитвой, совершая богослужение, крестя, исповедуя и причащая. Священников судили, сажали, убивали, но они оказывались неистребимыми.
Мне посчастливилось встретить в своей жизни такого светлого старца иеромонаха Севастиана. Он жил в Оптиной пустыни до разгона монастыря и был келейником одного из последних Оптинских старцев – иеромонаха Нектария. Мы тогда жили с матерью под г. Карагандой, в пос. Ак-Тау. Отец был осуждён по ст. 58 УК и расстрелян, а мать сослана после тюремного заключения, как жена «врага народа». Работала она табельщицей в гараже при огромном цементном заводе и регулярно отмечалась в местном отделении, так что выехать никуда не разрешалось. Жили мы в длинном бараке, построенном первыми немецкими переселенцами с Волги. Неподалёку была школа, где я учился.
Впервые я поехал в Караганду по поручению матери. Она просила купить свитер. В Ак-Тау я сел на поезд и приехал в Караганду. Поручение выполнил, и до отхода поезда гулял по городу. Бог привёл меня в район, который назывался Большая Михаиловка. Там был молитвенный дом, где служил о. Севастьян в качестве приходского священника. Так началась моя сознательная церковная жизнь. Меня привечали монахини-старицы. Матушка Агния писала иконы. Матушка Вера вела хозяйство, нас кормила. Андрей Михаилович, высокого роста с густой бородой, читал за службой Апостол. Был Александр, по специальности агроном, позднее, отец Александр Кривоносов. Он помогал
о. Севастиану за богослужением. Вокруг о. Севастиана было много молодых девушек. Все они старались быть полезными: ухаживали за батюшкой, пели, читали, выполняли разные работы по хозяйству. Кто шил одежду и облачение для батюшки, кто помогал матушке Вере, а кто матушке Агнии.
Молитвенный дом был, но служить в его помещении запрещалось. Разрешались только требы: крещение, отпевание, молебны и т.д. Поэтому служили тайно по ночам в частных домах. Служба была ежедневная, точнее, всенощная, как у древних христиан. Дом был всегда наполнен народом. Служили обычно в одних и тех же домах, но службы чередовались. Начинали службу, когда стемнеет. Продолжалась служба до утра: Вечерня, Утреня и Литургия. Было много причастников даже в будни. После службы пили чай, а потом батюшка шёл в другой дом совершать обедницу. Требы было удобнее служить в молитвенном доме. Храм был просторный с алтарём и иконостасом. Огромную радость доставило всем нам однажды разрешение послужить в этом храме, в виде исключения, в страстную неделю и Пасху. Это было неожиданно, как посещает всякая радость. Помню тихое чтение и пение, земные поклоны и батюшка долго-долго читает Евангелие. В отроческом возрасте запоминаются внешние события. Память не сохранила его слово- проповедь, беседу на исповеди – но оно, без сомнения принесло свои плоды в моём духовном становлении.
Первые впечатления остались навсегда свежими. Они подтверждались постоянным опытом общения. Привязался я сразу ко всем. Это была семья, открытая для всех, кто искал общения. С отцом Севастьяном были встречи, но он был нужен многим и больше наедине, а со всеми вместе было постоянное общение. Общая трапеза и молитва, общее чтение, общие разговоры. Кроме взрослых у меня было общение со сверстниками. Дети приходили часто и по многу, наше общение не прекращалось. Подолгу я оставался в Михаиловке. Жил там неделями. Не помню, как решался вопрос со школой.
Через Михаиловку пересеклась с церковью жизнь моей матери. Она не была церковным человеком. Закончила Студию Симонова при театре Вахтангова и стала актрисой, потом вышла замуж, родился я, через два года отца расстреляли, её посадили, потом сослали. Приезжая в Ак-Тау, я рассказывал про батюшку и Михаиловку, читал ей молитвы. Она записывала «Отче наш» и с горечью говорила: «Вот сын первым молитвам учит. Всё наоборот». Когда Сталин умер, открылась возможность выезжать. Мы уже вместе ездили в Михаиловку. Она тоже была у батюшки, исповедовалась и причащалась. Через время она поступила актрисой в Карагандинский театр, нам выделили комнату, и мы переехали в Караганду. Теперь мы могли часто вместе ходить в Михаиловку.
Однажды я шёл по дороге, размышляя и осознал, что нужно служить Богу. Тогда возникло решение стать священником и, разумеется, монахом. Семейных священников в моём опыте не было, и по возрасту проблема женитьбы была от меня далека. Только пожив долгое время в Киево-Печерском монастыре и в Свято-Духовском скиту в Почаево, закончив Киевскую семинарию, я скорректировал проблему семьи. Но в те годы священство и монашество стали для меня жизненной задачей. Возможно, всё начиналось с романтической тайны ночных богослужений и встреч с необычными людьми, жизнь которых наполнена молитвой и верой, а общение, и лица их, как иконы, запечатлены светом вечным. Как не согреться этим светом?
В нескольких километрах от Б. Михаиловки находился Мелькомбинат. Это был большой посёлок сосланных крестьян-земледельцев. Все они приехали без всякого имущества и обзаводились хозяйством с нуля. Можно только удивляться их энергии и профессионализму. На бесплодных и безводных землях, где культурный слой толщиной в несколько миллиметров, они вырастили пышные огороды. Выкапывали глубокие колодцы, в поисках воды для полива. Своими руками они выстроили себе дома, создали крепкие семьи по восемь-десять детей. В домах висели их главные ценности, сохранённые Бог весть какими путями, дедовские иконы. Как сохранили иконы, так сохранили и семейный уклад.
За стол не садились без молитвы, и молились, вставая из-за стола. По вечерам читали молитвы всей семьёй. Утром поднимались до света и, помолившись, шли работать.
Мне доводилось провожать батюшку на Мелькомбинат. Думаю, даже неуместно упоминать, что у него не было ни лошади, ни автомобиля. Он шел в сапогах и укороченном подряснике по глубокой пыли на дороге. Ему тогда было около шестидесяти, бодрый и подвижный, конечно, утомлялся, но знал, что его ждут, что его приход принесёт радость, и не уставал приходить. Придя в посёлок, сразу оживал. Каждое его посещение было праздником для взрослых и детей. Батюшка входил в дома и совершал всё, в чём у кого была нужда. Тут я с ним разлучался, у меня были свои встречи со сверстниками.
Отца Севастиана прославили в 1988 году на Юбилейном Поместном соборе.
В России это было первое прославление святых после революции. Сейчас есть иконы старца Севастиана и молитвы, обращённые к нему. Молитвенный дом в Большой Михаиловке расширили и расстроили. Служат там теперь три священника. Отец Севастьян погребён, но молитвенный покров его над созданной общиной по-прежнему простёрт. Его прославление стало свидетельством церкви, что по-прежнему он отзывается на наши просьбы своим молитвенным предстательством перед Богом.
www.adelgeim.livejournal.com